— Тогда посадите нас в одну камеру, мы все — хорошие приятели, — предлагает Олли.
— Тебе тут что, реалити-шоу? — фыркает Атуэлл.
— Скучно же поодиночке, — жалуется Олли.
— Сколько ты провел в камере, пару минут? Тоже мне, Нельсон Мандела нашелся, — опрометчиво шутит Атуэлл.
— Что вы имеете в виду? — взвивается Олли.
На моем лице расцветает довольная улыбка: Атуэлл сообразил, что ляпнул не то, и теперь лихорадочно пытается поправить положение, как будто на кон поставлена вся его карьера.
— Да нет, не подумай ничего такого. Я просто хотел сказать, что Мандела много лет провел в тюрьме.
— Между прочим, он еще и бывший президент ЮАР. А вы его вспоминаете только как заключенного с тридцатилетним сроком отсидки. Интересно, почему так получается? — вслух размышляет Олли.
Между тем Мэл заходит в участок и жмет на кнопку звонка «Для вызова сотрудника». Соболь высовывает голову из-за двери, чтобы поглядеть, кто это палит электричество. Увидев мою подругу, он хмурится.
— Привет, Мэл. Чем могу служить? — осведомляется он, словно не имеет понятия, зачем она пришла.
— Мне полкило яблок, пожалуйста, — отвечает Мэл в том же духе.
— Откуда ты узнала, что Бекс арестован?
— Я же работаю в офисе у Чарли. Он прислал эсэмэску. Какие предъявлены обвинения?
— Никакие. Бекс просто помогает нам в расследовании, — широко улыбается Соболь.
— Он вообще очень сознательный гражданин. Удивляюсь, как это еще мэр не вручил ему медаль! Недели не проходит, чтобы Бекс вам в чем-нибудь не помог.
— И не говори, прямо столп общества, — соглашается Соболь.
— Я могу с ним увидеться?
— Ну конечно… — губы Соболя растягиваются в улыбке, — …нет.
Мэл строит недовольную гримасу.
— В таком случае можно поговорить с Чарли?
— Разумеется, если у тебя есть номер его мобильного, — энергично кивает Соболь. — Просто поразительно, до чего дошел прогресс в наши дни.
Последняя фраза выводит Мэл из себя. Моя подруга на секунду опускает маску любезности.
— Вам же нравится, да? По-вашему, это игра? А я говорю, нет! Это наши жизни, черт побери, и не смейте ими играть!
Как ни странно, Соболь действительно не любит Мэл, возможно, даже больше, чем меня, и, пожалуй, я могу его понять. Между мной и Соболем существует что-то вроде игры: последние несколько лет мы провели по разные стороны баррикад, то есть глядя друг на дружку через стол в кабинете следователя. Не подумайте, что я оправдываюсь. Как раз наоборот: я прекрасно сознаю, чем занимаюсь, и что ждет меня в случае провала. Скорее всего мне это совсем не понравится. Скорее всего я сделаю все возможное, чтобы выкрутиться, но, даже если окажусь в каталажке, не стану питать злобы к Соболю, потому что винить в случившемся мне будет некого — только себя (или, что гораздо вероятней, Олли). В то же время я, мягко говоря, сильно разозлюсь, если этот стервец в полицейской форме напичкает мою берлогу вещдоками из своего сейфа, а потом постучится в дверь вместе с дюжиной коллег, однако и это тоже неотъемлемая часть игры, которую мы ведем по доброй воле.
С нашими подружками (Соболь предпочитает называть их шлюшками) все обстоит иначе. Вступаясь за нас, они, как правило, склонны к бурным проявлениям праведного гнева, хотя мы в полной мере заслуживаем то, что получаем. Именно эта слепая преданность больше всего щекочет ноздри Соболю, ведь он отлично понимает, что Мэл — далеко не поклонница жанра и, в том, что касается лично ее, ведет честную и порядочную жизнь. Соболь на дух не выносит этого лицемерия и брезгливо морщится всякий раз, когда Мэл представляет для меня какое-нибудь сомнительное алиби: ведь окажись на моем месте любой другой, она первая позвонила бы в фонд по борьбе с преступностью.
Думаю, эта внутренняя ожесточенность Соболя связана с уходом жены, которая променяла его, ревнителя закона и честного служаку, на сладкоречивого торговца подержанными автомобилями (а заодно и травкой) и пятикомнатную виллу в Португалии. Непонятно, почему Соболь никогда не относился к ее поступку с юмором — например, мы с ребятами пришли к единодушному мнению, что все это дико смешно. Пожалуй, спрошу у него в следующий раз. Мы не болтали на эту тему уже несколько недель, так что, наверное, не лишне будет напомнить.
Соболь подается вперед и в упор смотрит на Мэл:
— Тебя послушать, так это я граблю по ночам магазины.
— Ну, раз это не вы, значит, Беке. Прекрасно, Холмс! Еще одно дело раскрыто. И как раз к ужину, — язвит Мэл.
Соболь напрягает мозги в поисках источника аллюзии на слово «ужин»:
— Это не из «Шерлока Холмса», а из «Великолепной пятерки».
— Ага. Помните, сколько они протянули?
— Мэл, лучше уходи по-хорошему, — предупреждает Соболь, чье терпение на исходе.
— И не подумаю. Буду стоять здесь и тренькать в звонок каждые полчаса, до тех пор пока вы не предъявите Бексу обвинение или не отпустите домой, — отвечает она и демонстрирует, как именно будет «тренькать».
— Восхитительно, — кривит рот Соболь.
— …и с таким отношением чернокожие борются еще с шестидесятых годов! — из глубины камеры продолжает свою обличительную тираду Олли.
Мой приятель ораторствует без передыха уже почти десять минут, и это неплохо во всех отношениях. Бей в барабан, Олли, бей. Атуэлл стоит, прислонившись к двери, и разглядывает носки своих туфель. Сейчас ему хочется быть как можно дальше отсюда, зато я наблюдаю за всей этой потехой через форточку моей камеры и испытываю массу удовольствия.
— Беке, как назывался тот фильм с Дензелом Вашингтоном? — спрашивает Олли.
— «Люди Икс», — подсказываю я.
Атуэлл поднимает глаза на меня, а Олли вооружается интеллектуальной дубинкой и начинает ею орудовать:
— Точно, «Люди Икс». Сколько еще таких, как мы, должны отстаивать свои права, покуда не рухнут барьеры несправедливости?
Атуэлл решает, что с него хватит, и переходит к радикальным мерам:
— Эй, Олли!
— Чего?
— Хочешь почитать мою газету?
— Ага!
Сержант просовывает газету в форточку.
— Нет, вы слыхали, опять целые толпы просят политического убежища! — восклицает Олли, просматривая первую полосу. — Чья это вообще страна, черт побери?
Атуэлл чувствует подвох и благоразумно помалкивает.
— Как насчет меня? — обращаюсь я к нему через форточку. — Не предложите что-нибудь почитать?
— Я вам что, разносчик газет? — возмущается Атуэлл, однако Олли так долго капал сержанту на мозги, что восприимчивость последнего к нормальным человеческим просьбам ненадолго повысилась.
— Тогда верните мне мою книгу, — предлагаю я.
— Если верну, будешь сидеть тихо?
— Это мой предпочтительный способ чтения, — заверяю я Атуэлла.
— Ладно, — уступает он и выдает стандартную хохму тюремных надзирателей: — Подожди здесь.
— Нет проблем, только не задерживайтесь надолго, — подыгрываю я.
— Как дела, сосед? — окликает меня Олли через коридор.
Я замечаю, что Атуэлл оставил открытыми обе форточки, так что Олли тоже устремляет взор на свободу.
— Хочешь сыграть в «Вижу, вижу»?
— Давай.
— Вижу, вижу кое-что, — произносит Олли, обводя взглядом совершенно пустой коридор. — Начинается на…
К несчастью, возвратившийся Атуэлл захлопывает форточку прямо у него перед носом.
— Начинается на «заткнись»!
Увы, для Олли игра закончена. Сержант подходит к моей камере и передает мне книгу.
— Держи. Гм, «История Британии». Зачем читаешь? Перед тем как ответить, я беру паузу — может, неправильно расслышал?
— Как зачем? Чтобы узнать про Польшу. Мало ли, вдруг да упомянут про нее.
— Я не об этом, умник! Увлекаешься историей?
— Не особенно, — пожимаю плечами я.
Сержант хмурится и закрывает форточку. Я опускаю взгляд на книжку и заканчиваю фразу:
— Но, видимо, историей увлекается тот парень, в чьей сумке я ее нашел.
Атуэлл не успевает отойти и на три шага, как его опять домогаются, на этот раз Роланд:
— Сержант! Сержант Атуэлл!
— Чего тебе? — рявкает тот, открыв форточку.
— Принесите мне поесть.
— С ума сойти можно! — стонет Атуэлл.
— Ну пожалуйста, я с голоду умираю. Целый день тут торчу, и ни крошки во рту, — хныкает Роланд.
Олли спешит ему на помощь из своего заточения:
— У него есть право! По закону всем заключенным дважды в сутки полагается легкая закуска и один раз — полноценный обед, — цитирует он правила.
— Слушай, не учи меня! — рычит Атуэлл на Олли, затем оборачивается к Роланду, который прилип к своей форточке и глядит на сержанта полными надежды глазами. — Хорошо, принесу тебе что-нибудь из столовой, если меня не будут дергать хотя бы пять минут. — Последняя часть предложения относится ко всем нам.
