Я как можно холоднее выражаю ему свою признательность и осведомляюсь, когда будет проводиться экспертиза. Он немного мрачнеет, замечает стоящий у моего стула железный чемоданчик.
– Вы, я вижу, взяли с собой инструмент. Что ж, отлично. Как бы там ни было, это будет не раньше наступления ночи, когда собор закроют для посетителей. К тому же профессор Берлемон из Лозанны, который также должен исследовать изображение Девы, опоздал на самолет, а из соображений безопасности я смогу снять защитное стекло только единожды.
– Монсеньор Фабиани не упоминал о коллективной экспертизе.
Он откашливается в кулак:
– Есть у нас одна загвоздка, правда, есть и возможность ее преодолеть. Проблема в монсеньоре Руисе, ректоре собора, категорически выступающем против исследований без стекла. Он считает, что это излишне и опасно, что уже предоставленных доказательств более чем достаточно для канонизации. А возможность – в его отсутствии. Именно исходя из этого кардинал Фабиани и рассчитал дату вашего приезда…
– Мне уже присвоен порядковый номер?
– Не беспокойтесь: вам будут созданы наилучшие условия и предоставлено время, необходимое для вашего расследования. В чем оно, собственно, заключается?
– Я загляну внутрь глаза через зрачок, чтобы замерить расположение, дисторсию и асимметрию описанных моими предшественниками предполагаемых отражений. Если офтальмоскоп выявит наличие суботражений, я при помощи рассеивающих и собирающих линз проверю, действительно ли каждое из отражений зафиксировало фокусные расстояния от двух поверхностей хрусталика, как это происходит в человеческом глазе. Отсутствие оных автоматически докажет, что отражения явились следствием погрешности в полотне или же выполнены краской.
Он качает головой, вникая в намеренно употребляемый мной непривлекательный жаргон, улыбается, давая мне понять, что моя экспертиза не вызывает у него никакого беспокойства, и подытоживает:
– Ну а в ожидании как следует отдохните, полюбуйтесь нашими памятниками старины, оцените нашу кухню. Вы хорошо устроились в гостинице?
– Сказочно.
– Если я могу хоть что-нибудь сделать, чтобы скрасить ваше пребывание в Мексике…
– У вас есть знакомые в мексиканском Институте культуры?
Он хмурится.
– К чему этот вопрос? – отвечает он наигранно-непринужденным голосом.
Я выкладываю на скатерть расписку, вырванную у моего вчерашнего совратителя. Отец Абригон пробегает ее глазами и в задумчивости потирает подбородок.
– Мне неизвестен ни этот человек, ни его отдел. В любом случае он не имеет никакого отношения ни к моему исследовательскому центру, ни к проводимому Ватиканом расследованию.
– Может это быть прикрытием для разведслужб?
– Что вы имеете в виду?
– Ну, что-нибудь вроде секретных мексиканских служб…
– Нет, скорее всего в ведении этой организации находятся национальные музеи. Этот господин просил вас о чем-то конкретном?
– О моем содействии, как мне показалось. Я так до конца и не поняла, хотел ли он узнать мое мнение или заручиться моим молчанием. Он назначил мне встречу сегодня вечером вот по этому адресу.
И я показываю ему на обратную сторону визитки. Он распрямляет плечи, сжимает челюсти и с авторитетом телохранителя объявляет, что пойдет со мной. Неожиданные искренность и сила, вмиг сметающие его экклезиастическую сдержанность, производят на меня чрезвычайно благоприятное впечатление. Он, должно быть, чувствует, что я выхожу из своего кокона, и делает знак официантке, чтобы та несла следующее блюдо. И мне подают голубоватый суп, в котором плавают жаренные во фритюре неопознанные шарики, которые я перебираю вилкой, в то время как он продолжает:
– Нет ли у вас других проблем, которые я бы мог помочь вам разрешить?
– Имя Девы. Почему именно «Гваделупская»? Я прочла много противоречивых объяснений на этот счет.
– Не противоречивых, дитя мое, а дополняющих друг друга. Попробуйте, пальчики оближешь. Hiachinango, обжаренный с голубым маисом. Двойная культура – вот в чем величие нашего чуда, я бы даже сказал, его глубокий смысл. Своими речами, обращенными к Хуану Диего, равно как и символами на своей мантии, Божья Матерь пожелала обратиться сразу к двум общинам. Противоречивые толкования не только полностью обоснованны, но и желанны. После того как она пять раз являлась Хуану Диего, она предстала перед Хуаном Бернардино, который был…
Тут он делает паузу, чтобы увидеть, насколько хорошо я владею предметом.
– Его дядей, которого она исцелила от чумы.
– Совершенно верно. Представ перед ним, она назвалась «Дева из Гваделупы». Так же, как и во время своих явлений двухвековой давности на берегах испанской реки, названия которой не мог знать индеец, что и должно было явиться доказательством достоверности в глазах епископа Сумарраги. Названия, не лишенного смысла и для ацтеков, поскольку на науатле она произнесла Cuahtlapcupeuh: «та, что прилетает из страны света». И еще Coatlaxopeuh: «та, что попирает змея». Бога-змея Кецалькоатля.
– Того, что носил ожерелье из черепов и отрубленных рук?
– А что?
– Да так, просто вдруг всплыло перед глазами…
– Наш доктор исторических наук расскажет вам об этом гораздо лучше меня, но, кажется, Кецалькоатль носил скорее ожерелье из огромных перьев, а ожерелье из человеческих черепов – богиня Тонанцин, святилище которой располагалось ранее на холме Явлений. Поздравляю, вы великолепно осведомлены.
Я улыбаюсь. Мне вдруг становится как-то не по себе. Последнее произнесенное им имя, Тонанцин, произвело на меня странное впечатление, как если бы встало в ряд с неприятным воспоминанием, которое мне не удается воскресить.
– Знаете, Хуан Диего был исключительным человеком, – продолжает он. – Истинным посвященным, напускающим на себя вид этакого простачка. Вечным ребенком, временами наивным, но вооруженным верой и патриотическим чувством, которые раздвигали границы невозможного. Он видел, как кровоточила его земля, как тысячи его братьев становились жертвами бесчинств колонизаторов. Все его существо, вся его душа, горячо преданная родному народу, страдала и мучилась, что не мешало ему быть бесконечно благодарным испанцам, открывшим ему истинного Бога. Он рассказывал своему исповеднику, что ежедневно в своих молитвах просит Деву Марию ниспослать мир и взаимопонимание в сердца двух враждующих народов. История крестовых походов, которой его обучали на уроках закона божьего, завораживала его. Он видел себя облаченным в доспехи святого Людовика, объявившего войну неверным, и даже представлял себя на месте Жанны д'Арк, неграмотной, как и он, пастушки, которой тем не менее были явления святого архангела Михаила и святых Екатерины и Маргариты, призывавших ее освободить Францию от английского ига…
– Вы хотите сказать, что на сотворение собственного чуда Хуана Диего вдохновил подвиг Жанны д'Арк?
– О да… Я глубоко в этом убежден. Но не в том уничижающем значении, какое подразумеваете вы. За его чистоту, его молитвы и веру ему была ниспослана благодать Божия. Пресвятая Дева не является наугад первому встречному…
* * *
Вздор, Натали! Полный вздор! Я не имею ничего общего с этим святошей, падким до крестовых походов, с этим вдохновленным борцом, выступающим под знаменем Девы. Я никогда не просил Матерь Божью явиться мне и возложить на меня эту миссию! Я никогда ничего не просил для своих братьев по крови. Все было мне безразлично, слышишь? Участь живых больше не занимала меня, возможное уничтожение моего народа оставляло меня равнодушным, «патриотического чувства» у меня было не больше, чем священного идеала: я был лишь человеком, утратившим свою вторую половину, жившим молитвами и верой в загробную жизнь, дабы удерживать рядом с собой ту, которую потерял.
Хочешь знать правду? То, что со мной сотворила Дева, было небесным домогательством! Ничем иным! Она неустанно преследовала меня, не обращая никакого внимания на мою ничтожность, мои страдания, мою работу и мой долг добропорядочного христианина! Она использовала меня, а затем бросила на произвол судьбы. Так-то вот! Я верю в нее, я почитаю ее, я благоговею перед ней, я продолжаю служить ее делу, но это не мешает мне здраво смотреть на вещи!
Не знаю, может быть, другие в моем случае бесконечно рады тому, что им даровано бессмертие, что их боготворят, причисляют к лику блаженных и к лику святых, что к их помощи ежеминутно взывают миллионы людей: я так и не смог связаться с подобными мне «свидетелями», всякими там святыми Терезами, Жаннами д'Арк, Екатеринами Лабуре, Бернадеттами Лурдскими, Иосифами Копертинскими, Лучиями из Сиракуз… Могу лишь предположить, что все они более или менее счастливо переносят заточение, став узниками либо своей миссии, либо символа, либо славы. Но они страдали, я узнал это, собрав информацию о них в памяти верующих, не делающих различий между мной и ними; они пренебрегали опасностями, бросали вызов непостижимому, подвергались пыткам, на себе познали, что такое стигматы, поклонение и мученическая смерть, в любом случае на их долю выпало и плохое, и хорошее… Со мной же не случилось ничего, ровным счетом ничего! Я шел, увидел, рассказал и продолжал жить. Я даже не стал ее глашатаем, в полном смысле слова, а просто послужил вешалкой. Я ничем не рисковал, свидетельствуя о явлении мне Девы, меня не обвинили ни в ереси, ни в мошенничестве, ведь у меня было доказательство. И оно до сих пор не истлело! Никто не стремился навредить мне, никто не преследовал меня, не пытался заставить отречься от моих слов, напротив! Меня баловали, обучали грамоте, воспитывали, чтобы я мог доносить мой рассказ до страждущих. «Истинный посвященный», как же! Еще при жизни я стал прообразом установленного в 1979 году у входа в собор автомата, который за пять песо на пятнадцати языках на все лады восхваляет и разносит по свету историю явления Девы.
