— Втыкаешь еще две булавки, каждую на расстоянии в двадцать сантиметров, и делаешь глубокую складку, прижимая две крайние булавки к центральной, вот так, видишь?
— Как вы быстро это делаете…
Незадолго до обеда девочка лет десяти, темноволосая, с серьезным взглядом, открыла дверь в прачечную и тщательно закрыла ее за собой. Очень тихими, неслышными шагами она подошла к Павлине и внимательно посмотрела на оборку, которую та обметывала.
— Здравствуй, Бубука, — сказала Павлина.
— Здравствуй, — кивнула девочка.
Она сосредоточенно разглядывала работу Павлины.
— Что ты делаешь?
— Я шью наматрасник для твоей бабушки, — ответила Павлина.
Девочка долго молчала, потом спросила все с тем же серьезным видом:
— Живот тебе мешает?
— Нет. Я люблю мой живот. Я люблю ребенка, которого ношу, Бубука. Он мне совсем не мешает.
— А как ты его назовешь?
— А это зависит от того, мальчик будет или девочка.
— Если мальчик?
— Тогда Арисом, как звали его папу, который умер. Ты знаешь, что он умер, да?
— Да, — ответила Бубука. — Я знаю, что он умер и что вы не были женаты. Бабушка сказала об этом господину Павлосу.
— Я смотрю, ты много знаешь, — заметила Стелла.
В этот момент дверь открылась, в комнату заглянул Павлос.
— Госпожа Катина зовет тебя, — сказал он Стелле.
Он подождал, пока та выйдет из помещения, и закрыл за собой дверь, оставив Павлину и Бубуку в прачечной наедине.
— А если девочка? — спросила Бубука.
— Я назову ее Андрианой.
Глаза Павлины наполнились слезами. Бубука смотрела на нее невозмутимым, серьезным взглядом и продолжала терзать ее вопросами:
— Тебе грустно потому, что ты не сможешь оставить себе ребенка?
Павлина качнула головой в знак согласия.
— Бабушка сказала Павлосу, что так будет лучше для твоего ребенка. Это правда?
Павлина снова кивнула.
— Он выйдет из твоего живота, и ты его больше не увидишь?
И снова Павлине пришлось согласиться.
— Когда ты его встретишь на улице, ты не будешь знать, что это он?
Павлина начала беззвучно плакать.
— А он будет знать, что ты его мама?
В эту минуту Стелла открыла дверь. Бубука с важным видом посмотрела на Павлину, сказала «До свидания», повернулась и, не торопясь, вышла из комнаты.
После работы Павлина пошла вверх по улице Займи, направляясь к дому Папазоглу. Как всегда, остановилась, у бакалейного магазина Шриссулы. Та доставала одну за другой мелкую скумбрию из большой бочки с рассолом и укладывала ее в жестяную банку.
— Я сейчас закончу, — сказала она Павлине, — заказ из «Карлтона». Посыльный придет через пять минут.
Павлина села на один из двух деревянных табуретов, стоявших за прилавком. Шриссула закрыла банку при помощи двух наложенных крест-накрест широких резинок и подняла глаза Павлину:
— Ты все об этом думаешь?
— Все больше и больше, — ответила Павлина.
Она представила себе, как скажет: «Я хочу подержать его немножко на руках». А когда это произойдет, попросит, чтобы ей дали несколько минут на отдых. Может ведь она прижать к себе собственного ребенка? Никто не имеет права ей это запретить! А потом она убежит тайком из клиники вместе со своим малышом. В худшем случае у нее будет небольшая потеря крови в такси, на котором она уедет в Фалер из родильного дома на улице Королевы Софии. Она заплатит водителю за испачканное сиденье и спрячется у Шриссулы. И будет зарабатывать себе на жизнь. Нельзя разлучать ребенка с матерью. Мать должна любить его, кормить своим молоком, согревать теплом своего тела. Мать должна ласкать, целовать, баловать его. Павлина представила, как она покусывает малютке ножку, облизывает животик, целует в губки. Никогда и никто не отнимет у нее этого ребенка!
Рассказать Шрисулле о своем разговоре с Бубукой у нее не хватило сил.
— Что-то сегодня произошло, я чувствую, — сказала Шриссула, внимательно глядя на Павлину.
— Я устала, мы намучились с наматрасниками с плиссированными уголками, много работы было…
Павлина встала и произнесла:
— Спокойной ночи.
— До завтра, дитя мое.
Они обнялись. Шриссула прижала Павлину к своей огромной груди. Потом положила ей руки на плечи и воскликнула:
— Какая же ты молодая!
Павлина промолчала. Ее дочь могла бы быть счастлива в Фалере. У нее появилось бы много друзей в округе.
Воскресенье, двадцать третье марта 1958 года
Деспина варила себе кофе, когда Павлина зашла на кухню.
— Я сяду на первый проходящий автобус, — сказала Павлина. — Поеду прогуляться в Плака или Колонаки, а оттуда приеду на площадь Омониа. Встретимся прямо в театре.
— Хочешь, я с тобой пойду? — спросила Деспина. — На витрины посмотрим…
— Хочется побыть одной, — ответила Павлина, — извини.
В этот момент вошла Стелла:
— Ты сегодня в театр идешь… Деспина мне сказала, что ты знаешь эту пьесу… Скажи, откуда тебе о ней известно? Кажется, у тебя даже есть ее текст?
Деспина с беспокойством взглянула на сестру, однако та продолжала в том же духе:
— Деспина его видела. Ты ведь его видела, Деспина?
— Такис мне дал почитать текст, — вынуждена была слукавить Павлина. — В Спетсесе я ему портьеры шила.
Стелла давно хотела задать этот вопрос. Деспина, видимо, не смогла удержаться от распиравшего ее желания рассказать сестре о существовании рукописи.
— А кто подчеркнул реплики Телемаха? Ты? — настаивала Стелла, испытующе глядя на Павлину. — Или кто-то другой?
— Они уже были подчеркнуты, когда Такие дал мне текст, — ответила Павлина. — Наверное, это был экземпляр для другого Такиса. Ведь это он играет Телемаха, правда?
— Конечно, он, — сказала Деспина. — Увидишь, он тоже великолепен.
Павлина около часа простояла у служебного входа в театр, пока не увидела Такиса, который появился на углу улицы Святого Константина. Он оживленно разговаривал с мужчиной лет тридцати, более высоким, более смуглым и еще более красивым, чем он сам. «Второй Такис, точно», — подумала Павлина.
Метрах в десяти от входа Такис остановился как вкопанный.
— Ты что, привидение увидел? — спросил его спутник.
Такис отмахнулся от него, как от мухи. Приятель проследил за его напряженным, пристальным взглядом и удивился, заметив беременную женщину.
Павлина и Такис смотрели друг на друга как зачарованные. Потом Такис, словно очнувшись, медленно подошел к служебному входу, не спуская с Павлины глаз.
— Кто это? — спросил его приятель, силясь понять, в чем дело.
Он догнал Таксиса и заглянул ему в лицо.
— Двоюродная сестра Ариса, — ответил тот с растерянным видом.
— Какого Ариса?
— Со Спетсеса.
Приятель Такиса чуть заметно кивнул, давая понять, что все понял, и шепнул:
— Встретимся в гримерной.
Такис направился к Павлине. Подойдя очень близко, протянул ей руку. Она выдержала его взгляд и не шелохнулась.
— Ты сердишься на меня за то, что я не пришел на похороны? — Он опустил руку и добавил: — Так ведь?
— Похороны произошли из-за тебя.
— У твоего двоюродного брата были проблемы, — возразил Такис, делая ударение на слове «проблемы», словно это все объясняло.
— Из-за тебя, и только из-за тебя, — произнесла Павлина более громко.
Такис на секунду опустил взгляд и снова посмотрел ей в глаза:
— Ничего подобного, Павлина. Я любил твоего двоюродного брата искренне. Я не хотел причинить ему ни малейшего зла! Если бы я знал, что он настолько раним… Он не понял того, что я ему сказал… — Такис говорил приглушенным голосом, тревожно оглядываясь на стойку охранника. Потом добавил шепотом: — Я никогда никому не делал зла!
— Арис прекрасно понял все, что ты хотел дать ему понять, — сказала Павлина громко. — Ты издевался над ним, и ты убил его!
— Все могло быть совсем по-другому…
Прохожие вокруг них начали замедлять шаги и останавливаться.
— Лгун! — закричала Павлина. — Арис умер из-за тебя, господин великий актер! Он умер потому, что ты ему золотые горы обещал! Ты воспользовался его добротой, его телом, а потом прогнал его!
Вдохновленная безмолвной поддержкой собравшихся вокруг стойки охранника людей, Павлина продолжала:
— Ты убил его! Он сказал мне, что уйдет из этой жизни, уйдет от тех, кто пользуется его телом и смеется над его чувствами!
Охранник вышел из-за стойки и подошел к актеру:
— Такис, у тебя проблемы?
— Арис умер из-за него! — кричала Павлина. — Он сказал мне это перед смертью.
Такис был уничтожен. Охранник посмотрел на Павлину встревоженным взглядом:
