Так срифмовалось. Забавно? Звали бы его Пер, можно было сказать «знаю лишь, что он Пером зовется». Теперь я свободна от него, как тебе?
Сванхильд не впечатлилась. Все не настолько прекрасно, чтобы так просто разрешаться. Тогда бы она тоже исцелилась, но с ней даже близко такого не случается. А если бы его звали не Франк и не Пер, а Хокон? Нет, стишок не годится, он слишком легкий, к тому же неровный и не затрагивает серьезных сторон любви и жизни, но можно послать его в местную газету, они публикуют подобные стишки на страничке отзывов в самом конце, она может заработать пятьсот крон, что составляет примерно один процент ее потерь от знакомства с Франком Нильсеном.
Сванхильд не понимает всего. Она не понимает, что дело не в словах, как они звучат или выглядят на бумаге, а в способе, которым они прокладывают в ней путь, чтобы появиться на свет, и этот путь остается в ней, легкий и свободный.
Франк Нильсен приезжает слишком поздно
Франк Нильсен приезжает вечером в понедельник на желтом «шевроле» без крыши, в кожаной кепке на голове, она его даже сразу не узнает, да и потом тоже. Он говорит, что забирает баллон с гелием, и улыбается поверх очков. Она следует за ним через двор к сараю, где стоит аппарат с шлангом, прижатым дверью. Шланг треснул, чего Франк Нильсен не замечает, он затаскивает ее внутрь и закрывает дверь, ставит ее вполоборота и целует в шею, шарит одной рукой под юбкой, а другой расстегивает свой ремень.
— Девочка моя! — говорит он, когда падают брюки, поворачивает ее еще, наклоняет над баллоном с гелием и входит в нее одним движением, опирается на баллон, раскачивает его и опускается на колени.
— Мама! — зовет Агнес со двора, Франк сдерживает дыхание и снижает скорость. — Мама?
Сарай темный и пахнет шишками. Баллон слегка стучит об окно. Они слышат, как стихают ее шаги, тогда он увеличивает скорость, берется за дело по-мужски и кончает быстро с сиплым вскриком, аппарат падает, все не так, как в прошлый раз, она говорит: «Я люблю тебя».
— Что? — спрашивает он в ужасе и выходит из нее. — Что ты сказала?
В нашем мире это так редко услышишь.
— Я люблю тебя, — повторяет она.
— Любишь меня?
— Да.
— Ты шутишь!
Он натягивает брюки:
— Мне надо домой.
— Ну да.
— Ничего, если я поеду?
— Да.
— Ты сказала, что любишь меня?
— Да.
— И не хочешь, чтобы я остался подольше?
— Но тебе же надо домой.
Он целует ее немного нежнее, чем раньше, она уже не так нежно: когда говоришь, что любишь, все проходит, поэтому эти слова и произносят. Он открывает дверь и заходит в машину. Желтая краска на ней так блестит, что машина сама может найти дорогу в темноте.
Антонсен был в суде и вскоре неожиданно возвращается с черным плащом, перекинутым через руку. Он думает, что проиграл, а разве загипсованного водопроводчика нет на подходе?
— То есть?
— А что, если он приедет на инвалидной коляске?
— И что?
У нее слишком много порогов и слишком узкие двери, и как он будет подниматься на второй этаж? По счастью, Антонсен знает нескольких безработных боснийских беженцев, которые необыкновенно хорошо владеют столярным ремеслом, могут сточить пороги и расширить двери и с удовольствием споют вечером грустную песню, если кто-нибудь попросит их развлечь одного или парочку бездетных гостей.
На следующий день они появляются за автобусной остановкой, Бато и двое соотечественников — Энвер и Владимир, похожие на сгорбленные, изъеденные погодой сосны с парой сломанных веток. Они меряют ступеньки, двери, пороги, строгают и колотят и сооружают систему, благодаря которой Бренне на инвалидной коляске может подниматься по лестнице, она чем-то напоминает аппарат для надувания шариков.
Пахнет опилками и клеем, на мебель, книги и пол в гостиной ложится белый слой древесной пыли, вызывающий у Нины ассоциации с первым легким снежком в ноябре, и хотя это трудно себе представить, но она знает, что Грепан ей будет нравиться больше, когда станет белым и без цветов. Есть много вещей, которые она предвкушает. Начались летние каникулы, Ада и Уле приходят каждое утро. Боснийцы учат их строгать и забивать золотистые гвозди в листы латуни, укрепляющей пороги, и произносить соответствующие слова на их родном языке: Invalidfka-koica — значит «инвалидная коляска», pjenazabrijanje — «стружка». Нет никакой спешки. Боснийцы не теряют терпения. Они напевают и насвистывают. По вечерам они сжигают отходы на пляже, снимают с себя рабочую одежду, волосы становятся жесткими от опилок и клея и стоят на голове грязными кустиками. Они намыливаются и купаются в бухте, а Сванхильд стоит на верхушке шхеры и следит за тем, чтобы Уле не утонул. Потом они макают свежий теплый Нинин хлеб в соль с зеленью и оливковое масло. Первые легкие облака бросают длинные тени на высокую зеленую траву, потом, когда темнеет, если вообще темнеет, и они надевают чистые рубашки, постиранные Ниной в подвале и высушенные на веревках, и джинсы, жесткие от чистоты, они едят рыбный суп и поют свои песни на пляже, мрачные, нежные и очень интересные. Они выпивают сливовицу, которую приготовили сами, и глаза их горят теплым удивительным огоньком. Днем сирень роняет свои последние цветки, и они идут по почти что черной лужайке, влажной в тени цементной лестницы, к летнему домику, в котором Нина не была с приезда. Гостиная с диваном, кухня без воды, ванной нет, зато есть туалет на улице. На втором этаже четыре спальни, в каждой — две откидных кровати, привинченных к стенам. Нина стелит три кровати, они могут спать в них, сколько им вздумается, а по вечерам петь для гостей.
Все готово к моменту, когда три дня спустя приезжает Бренне на инвалидной коляске в грузовом такси, чтобы подготовить прокладку водопровода и канализации к летнему домику и заодно окончательно поправиться в приятном окружении у моря. Это Нине пришла в голову идея, чтобы он не оставался один в городской квартире после всего пережитого. И Нина, гордо стоя на лестнице, принимает гостя в самом приспособленном для инвалидов пансионате во всей округе. Она закатывает коляску в дом, крепит ее к сложному подъемнику внизу у лестницы, конструкция не отличается красотой, зато очень практична, запускается специальной ручкой, и коляска поднимается с Бренне на борту, сантиметр за сантиметром вверх по воздуху до площадки. Там она останавливается и больше не двигается, как бы Нина ни крутила ручку.
Боснийцы ловят рыбу вместе с Эвенсеном, она видит лодку размером с ореховую скорлупу у маяка.
— Вам удобно, Бренне? Там, наверху, наверное, хороший вид?
— Нет, мне совсем не удобно, кажется, я вот-вот перевернусь.
— Хотите пива, пока ждете? Вы не перевернетесь, все будет хорошо.
— Черт возьми, или спустите меня, или поднимите!
Слышен шум колес на гравии, приближается спасатель, слава богу, сам Франк Нильсен, как она видит, выбегая на лестницу, в желтом «шевроле», в кожаной кепке, в самый нужный момент, может быть, она все-таки его любит. Он распахивает дверь и в предвкушении бросает обольстительный взгляд поверх очков. Нина всплескивает руками от восторга, Франк бежит ей навстречу, прижимает ее к стене, целует, шарит под юбкой, расстегивает свой ремень, и в этот момент из прихожей раздается жуткий крик. Водопроводчик начал опускаться, они только успевают забежать, как он переворачивается, негнущиеся белые гипсовые ноги устремляются в потолок, но тут Франк Нильсен падает на колени, с него сваливаются брюки, и он ловит грузное тело, опрокидывается под его тяжестью, но сохраняет контроль, и они оба ударяются о стену без особых повреждений, только очки слетают и разбиваются, а Франк Нильсен не очень-то хорошо без них видит. Нина поднимает коляску, Бренне скатывается с Франка, который встает и надевает брюки. Вместе они помогают Бренне подняться по лестнице, поддерживая его с обеих сторон, ступенька за ступенькой. От коляски решили отказаться, хотя ему строго запретили ходить еще две недели, но с водопроводчика хватит. Потом, в течение лета, она часто будет слышать стук гипсовых ног по лестнице, чудесный, утешительный звук, когда исчезнет желтый «шевроле». Номер подготовлен, в нем стоят цветы и лежат книги, Франк, щурясь, прислоняется к стене, и ему приходится помочь спуститься, ступенька за ступенькой, без очков он почти слепой, не одно, так другое. И как он поедет домой без них, он не может вести машину, никакой речи о сексе и быть не может. Но его тут же посещает хорошая мысль, удобная для него самого и полезная для Нины, ее это ничуть не удивляет — сегодня ее счастливый день.
Она может подвезти Франка домой на желтом «шевроле» с открытым верхом и вернуться на кремовом «ягуаре» восемьдесят шестого года, который стоит у него в саду, так они рассчитаются за сорокалетие, она же сможет отдать неправомерно дорогую и не очень симпатичную арендованную машину, и все проблемы решатся самым лучшим образом.
