— Это — консервы, мой дорогой. И кому, как не тебе, знать, что сгущенка, которой у нас триста банок, не имеет витаминов. Ребенок должен получать настоящее, натуральное молоко.
— Но чем ты будешь кормить эту козу? — не сдавался я. — Где мы будем ее держать? И потом, сумеешь, ли ты доить ее, ведь ты врач, а не доярка. Ты небось и этих, как их... вымя в руках не держала.
— Я все продумала. И пришла тебе только сказать, что идет отара. Надо спешить, перевал может вот-вот закрыться. Пойдем посмотрим на коз.
Если бы я знал тогда, что из этого получится, я бы ни за что в тот день не вышел бы из дому, неделю не показывался бы на дворе, месяц, год! Этот день стал для меня началом тяжелых испытаний.
Уже много дней мимо домика нашей метеостанции гнали баранов с летних пастбищ Сусамыра вниз, на, зимовку в пустыню Кенес-Анархай. Это была одна из последних отар — наверху уже выпал снег. Впереди отары важно выступал черный, с длинной шерстью и огромными прямыми рогами козел-предводитель. За ним в беспорядке, потряхивая курдюками, бежали бараны. В стаде было и несколько коз с козлятами, принадлежавших, видимо, чабанам и не входивших в число голов колхозного скота.
— Смотри! — восторженно закричала жена. — Смотри, какая большая коза! Вон та, безрогая. Она стельная, это замечательно! Это гораздо лучше, чем с козленком. Ну, давай же, давай, останови скорее чабана!
— Э, аксакал! — Я пошел не спеша навстречу старику-киргизу.
Он направил лошадь в мою сторону.
— Кандай, джаксы? — Коверкая русские слова на киргизский лад, а киргизские на русский, мне удалось объяснить ему суть дела.
Киргиз что-то крикнул ехавшему впереди отары товарищу, отара остановилась. Жена уже ловила полюбившуюся ей с первого взгляда козу. Это ей, конечно, не удавалось, и все кончилось тем, что чабанам с помощью собак пришлось собирать разбежавшихся баранов. Торговаться было некогда, да и бесполезно. Мы привязали упиравшуюся козу на веревку и повели ее к дому. Чабаны подтвердили, что коза стельная, молочная, размеры ее и особенно вздувшиеся бока не вызывали никаких сомнений.
Свое драгоценное приобретение мы поместили в чулан, откуда пришлось вынести продукты и уложить их под кроватями. С огромными усилиями мы втащили в комнату бочку с солеными огурцами и поставили ее около моего письменного стола. При этом были разбиты банка с маринованными грибами, припасенная для встречи Нового года, и банка с формалином.
Кормить козу было нечем. План жены предусматривал закупку сена на нижней метеостанции при сдаче месячного отчета. Пока же мы по очереди водили ее на веревочке вокруг дома, содержа «на подножном корму». На самом же деле этот корм состоял целиком из печений, конфет и ванильных сухарей, которые без устали носила козе наша пятилетняя дочка.
На шестой день стало сильно подмораживать, и по настоянию жены на ночь козу приходилось брать домой.
— Это временно, — говорила моя жена, — нельзя же допустить, чтобы наша Синьора (коза была названа именно так) окотилась на морозе. Козленочек непременно погибнет.
Время шло, а о козленочке не было ни слуху ни духу.: Дом наш постепенно превращался в хлев. Наконец я не выдержал, сел на коня и поехал за сорок километров в колхоз за ветеринаром. Ветеринар приехал только на третий день и, выпив весь мой запас водки, объявил, что коза не стельная и поэтому ждать от нее козленочка нет смысла.
— Попробуйте ее раздоить, — сказал он.
— А это возможно? — робко спросила жена.
— На этом свете все возможно. Это я вам говорю! У меня была коза с четырьмя рогами...
Ветеринар рассказал несколько удивительных историй, а под конец поклялся через пару дней устроить нам очень выгодный обмен (с небольшой приплатой) Синьоры на дойную козу с козленочком. С тех пор мы никогда его не видели.
Процесс раздаивания несколько затянулся. Но жена не сдавалась. Мне было жаль ее. Я не мог больше смотреть на ее нарочито радостную физиономию, которая выражала полный крах этой затеи.
— Давай зарежем, — предлагал я.
Но жена и дочка тут же бросались на шею козе и, обливая ее горючими слезами, умоляли меня этого не делать.
— Какой ты жестокий человек, — говорила жена, — ты ужасный человек! Тебе бы только убивать, убивать и убивать! Тебе мало того, что ты каждый день стреляешь птичек, убиваешь диких козлов, тебе обязательно надо зарезать еще животное, к которому мы так привязались Ну чем она тебе мешает?!
— ?!
— Кроме всего прочего, это непедагогично. Как ты этого не понимаешь? Я удивляюсь тебе, ведь ты же педагог. Это такая травма для ребенка!
Коза встряхивала головой, стараясь освободиться от объятий, меланхолично пожевывала печенье и смотрела на меня с жалостью и презрением, как бы говоря: «Нет, брат, ничего у тебя не выйдет, зря стараешься».
На следующий день жена пришла и сказала:
— Помоги мне, пожалуйста, подержи козу. Она что-то не дает себя доить. Мне кажется, у нее мастит. Один сосок заметно распух.
Я оглядел вымя у козы. Никакого мастита у нее не было. Просто один сосок был меньше другого, он усох, и из него невозможно было выдавить ни капли молока.
Удой падал катастрофически. Через неделю жена не могла за день надоить и полстакана молока и вынуждена была признать, что коза попалась не совсем удачная.
Характер у Синьоры был на редкость пакостным. При дойке мне приходилось садиться на нее верхом и, держа за уши, что есть силы прижимать к стене. При этом она брыкалась и ни минуты не стояла спокойно. Вскоре нам пришлось оставить эти эксперименты: молока все равно не было, а вымя ссохлось в кулачок. С этим мы постепенно примирились. Но терпеть ее скверный характер было нелегко. Коза нас терроризировала. Она всегда стояла у дверей и караулила. Как только дверь в дом открывалась, она пулей проскакивала в комнату и прыгала на стол. Летели на пол тарелки, опрокидывались кастрюли, выливался на пол приготовленный обед. Если в это время дома была только дочка, коза успевала сожрать и испортить все — хлеб, жареную картошку, тесто, соленую капусту и даже шпроты.
Две наши огромные собаки, обычно одним только своим видом наводившие ужас на баранов, жалобно повизгивали и удирали при первом появлении Синьоры. А если она заставала их врасплох, то бросалась на собак, сшибала безрогим лбом и била копытами. Просто стыдно было смотреть, как она унижала достоинство потомственных пастухов и охотников.
Жена перестала ее привязывать и запирать на ночь, втайне надеясь, что, может быть, она уйдет от нас сама, по-хорошему. Но не тут-то было... Синьора вместо собак ходила за нами по пятам, куда бы мы ни направлялись — на метеоплощадку, за водой или в лес за дровами.
Так мы и прожили всю зиму. Когда пришла весна и нам надо было собираться домой, в Москву, мы продали нашу дорогую Синьору шоферу первой машины, которой удалось до нас добраться, взяв с него клятвенное обещание в том, что он никогда ее не зарежет и будет любить.
К нам в Зоологический музей приходят коллеги-орнитологи, работающие в самых разных районах нашей страны, от Куршской косы до Камчатки и от острова Врангеля до Памира. Нередко бывают и зарубежные ученые, изучающие птиц. Но самые, пожалуй, интересные для нас гости — это наши товарищи, вернувшиеся из-разных экзотических стран — из Африки или Австралии, из Южной Америки или Юго-Восточной Азии. В этот раз с нами пил кофе орнитолог, только что прибывший из Вьетнама, где он бывал много раз. Ученый широко известный, а история, которая будет рассказана, настолько необычна, что лучше, наверное, назвать его условно Сергеем Козьмичом.
— Случилось со мной удивительное приключение, — рассказывал Сергей Козьмич. — Расскажу — не поверите. Но это ваше дело, хотите верьте, хотите нет.
И он, отставив пустую кофейную чашечку, принялся рассказывать:
— Есть в Индокитае зимородок, который называют Сеух erythacus. Русского названия, понятно, у чего нет. Очень редкий вид. Таксономическое[8] положение его неясно. Громадная голова, как у всех зимородков, длинный коралловый клюв и такого же цвета лапы. Окрашен в переливающиеся голубые и красные цвета. Необыкновенной красоты птица, просто драгоценный камень.
И вот однажды присмотрел я себе местечко у лесной речки. Лес непроходимый — стена. Идти можно только по тропе. Участок первичного тропического леса, чудом сохранившегося на горном плато. Духота, пар и жарища такая, что мозги плавятся. Но вот у этой речушки-ручья чуть полегче. Вода чистая, камни, пиявок нет. Именно в таких местах и мог встретиться этот зимородок. И я стал туда ходить. Если птица есть, я не могу не добыть ее, буду сидеть до полного умопомрачения, но добуду.
Тут я перебью моего друга для того, чтобы сказать несколько слов о тропических лесах Юго-Восточной Азии и о птицах, в них обитающих. Тогда мы его лучше поймем. Мне доводилось бывать во Вьетнаме, в Лаосе и в Кампучии, и я видел, что первичных лесов в этих тропиках осталось очень мало. Их вырубали тысячелетиями, и на этих местах вырастали другие видоизмененные муссонные леса. Растет тут все очень быстро, и возникшие заросли тоже становятся непроходимыми, но состав леса уже другой. Меняется и фауна птиц. Птицы первичного леса тропиков узкоспециализированны. Одни птицы живут исключительно на стволах деревьев, другие кормятся только на их ветвях, третьи предпочитают листья. Каждый вид птиц держится в определенном ярусе леса. Верхушки деревьев первичного тропического леса, их кроны, подлесок и, наконец, земля имеют свою собственную фауну, и она никогда не перемешивается.
