Городские и поселковые коммунальные бани не имеют, конечно, уюта бани единоличной, но хороши тем, что тут можно отвести душу нечаянным разговором. В бане все одинаковы, все равны, и языки чешут, особенно не стесняясь. Мне в одном месте тер спину и ходил по ней березовым веником полнотелый веселый мужчина, сибирячок. И я ему тоже спину исправно отделал. А одеваться пришли, гляжу, мужчина штаны с лампасами надевает — генерал! Я малость даже смутился, а он обнял: «Что ты, Юрий, дойдешь до Владимира, заходи в гости!» — прилетел генерал в Забайкалье на родину, навестить брата».
«Дорога без людей и селений скучна. Но если селения часты — тоже невесело. Там, где люди реже видят себе подобных, они приветливей и душевней». До Байкала и за Байкалом почти до Урала его принимали за рыбака. В этих местах слово турист имеет понятие отвлеченное. Просто так в этих местах не ходят. Ходят на серьезную рыбалку, на охоту. А если так — подозрительно.
«В сельце Томзавод постучался я вечером в домик, что победнее. Открыли. Засветив лампу, хозяин-старик меня оглядел.
— Геолог?
— Нет, — говорю.
— Тогда что же, топограф?
Качаю головой: «Нет».
Старик вздохнул:
— Ну, все понятно. Это бывает. Это со всеми может случиться. От сумы да от тюрьмы не отказывайся… Все люди. Только, если пожелаешь меня убить, то у меня ничего нету.
Я все объяснил, достал «подорожную книжку» с печатями. Дед внимательно поглядел.
— Ладно, ложись у печки.
Развязывая рюкзак, вижу — с печи из-за ситцевой занавески кошкой скользнула бабка и спешно стала одеваться, не слишком громко ругая деда:
— Всю жизнь такой. Пускаешь кого попало. Ночуй сам! Ноги моей больше не будет! — и скрипнула дверью.
Утром она появилась. И очень удивилась, увидев нас с дедом, мирно беседующими за чаем… Симпатичные старики. Я и фамилию записал: Гладковы — Михаил Трофимыч и Татьяна Ивановна».
Вся дорога — сплошные встречи. С одним человеком лишь перекинулся словом, с другим провел целый вечер и подружился, с третьим шел вместе, сидел у костра, к четвертому залез в экскаватор.
Сейчас в окончании пути ходок многим хотел бы послать приветное слово. Очень многим.
На вопрос — кому же в первую очередь? — он сказал: «Ну запишем такую фамилию — Борис Пшеничный, охотник из Томзавода. Не просто обогрел, накормил, расспросил. Хорошо понял меня! Сказал: «Не семья бы да не корова, сам бы пошел!» Начертил мне план ближайшего бездорожного перехода, дал лыжи — «станут не нужны — бросишь». Запишите еще — Фред Юсфин, старожил Братска. Встретил по-братски!
Обогрел, обласкал. И ведь это он, догадываюсь, написал в «Комсомолку», чтобы состоялась и эта вот встреча».
Относились к необычному ходоку, конечно, по-разному. Вспоминает он и насмешки, иронию — «тебе как же платят, поверстно?».
Было сочувствие, восхищение, удивление, зависть — «столько увидел!». У Байкала в Клюевском леспромхозе, когда он пришел, учителя собрали всех ребятишек и ходок, обсушившись, провел с ними большой урок географии. Не расходились почти до полуночи. Написали гостю в дневник: «Юрий Михайлович, своим переходом вы осуществляете живую связь между людьми».
Были у ходока на пути пункты с пометкой: «святые места». Таким местом в Приморье было село Сибирцево — родина его бабки. «Хотелось увидеть хоть какой-нибудь след ее жизни».
В ряду «святых мест» значились у него бамовская Тында, места обитания декабристов возле Читы, город Братск, село Шушенское, столб на границе Европа — Азия, переход через Волгу, Суздаль, Москва. И еще Бирюли под Кузнецком и Златоуст на Урале.
«В Бирюлях я встретил друзей, с которыми после армии работал на Енисее — мерил шестом фарватер».
Со Златоустом у Юрия связана юность. Сюда перевели на работу отца, и младший Шумицкий учился три заключительных года в школе. «Я, как многие, баловался стихами (и сейчас балуюсь!) и в восьмом классе, помню, получил таинственное письмо: «Сделаешь уроки, приходи по адресу: 2-я Айская, 2. Постучи в окно с зеленым абажуром». Я сделал все, как предписывало письмо, нашел с зеленым светом окно… Так состоялось мое крещенье в литературном кружке «Оазис», который в школе вела учительница немецкого языка Гертруда Рудольфовна Эрбэ, самозабвенно любившая Пушкина и всю поэзию.
Не покривлю душой, если скажу, что вслед за бабушкой, дедом, отцом это человек, которому я обязан всем, что имею в душе хорошего… 24 апреля этого года с волнением я отыскал в Златоусте 2-ю Айскую улицу. Она была на месте. А окно с абажуром? Прошло ведь двадцать два года. И вот он, щемящий сердце зеленый свет! Как и тогда, в детстве, страшно волнуясь, я постучал. И слышу, скрипнула дверь. Слышу знакомый голос… Я не писал, что иду, и, понимаете сами, сколько радости было у зеленого абажура. Гертруда Рудольфовна постарела, конечно. Сидела, укрывшись в теплую шаль. В гостях у нее в этот вечер была еще одна старушка учительница. Пили чай, вспоминали, читали стихи. И я рассказывал. Гертруда Рудольфовна говорила: «Юра, ну неужели это возможно — до Златоуста пешком?..»
* * *
Я сказал Юрию, что очень ему завидую. Его дорога кого из нас не манила?! Многие пролетали страну с Запада на Восток и обратно, но именно пролетали, о чем Твардовский сказал очень емко: «Края земли, где сроду не был, куда стремился столько лет, корысти мало — видеть с неба, как будто местности макет». А Юрий Шумицкий осилил пространство обычным человеческим шагом. И это, возможно, главное из богатств его жизни.
В заключение разговора под вербами у речушки я задал ходоку несколько традиционных для такого случая вопросов.
— На приглашение шоферов — «Эй, садись, подвезу!» — не возникал ли соблазн?
— Соблазнов всяких немало. Этому я поддаться не мог. Блюл чистоту эксперимента. И потом — совесть. С ней я стараюсь конфликтов не заводить.
— Одолевали в пути журналисты?
— Было. Сказать, чтобы я сторонился, — будет неправдой. Журналисты во многом мне помогали: рассказывали, например, на что обратить внимание в области и районе. Ну и сами, конечно, расспрашивали. Но я в самом начале поставил для себя рамки: не суесловить.
— Ну а этот вот наш большой разговор…
— Надо ж кому-нибудь все рассказать…
Думаю, будет понятно, если скажу: в Москву не хотелось войти эдаким экзотическим бородатым бродягой. В олимпийский город хочу войти человеком, для которого год минувший был трудовым.
— Не скучновато ли было без спутника?
— Скучновато. В одном месте увязался за мной симпатичный, как видно, бездомный пес.
Три перехода шел. А в Дальнереченске мы расстались. Выходил в дождь. Глянул, лежит мой спутник на сенце под крылечком. Посвистел ему, пойдем, мол. А он виновато глядит. И остался.
— Встречались в пути животные дикие?
— Больше всего комары!
— Несешь в рюкзаке какой-нибудь талисман?
— Я не любитель разных вещиц… Но всю дорогу со мною письмо от дочки. Ей шесть. Писать еще не умеет. Прислала рисунки. Я с бородой, ноги-спички, и летят надо мной птицы и самолет.
— Понимаю, что это не восхожденье на Эверест и не дорога на полюс, и все же был ли случай крайней опасности?
— Был случай. От Томзавода (это Кемеровская область) решил спрямить путь и рискнул идти уже заросшим тайгою Екатерининским трактом.
Мне дали лыжи, нарисовали в книжке приметы леса. И я пошел. Выбился из сил, пройдя примерно две трети пути. Ночь опустилась. Мороз под тридцать. И я потерял уверенность, что иду верно. Две сопки осилил, а на третью — ноги подкашиваются. Иду на лыжах, но почти что по пояс в снегу — тяжесть моя с рюкзаком не для лыж. Три шага сделаю — остановка. Потом стал ползти, хватаясь за ветки. Весь мокрый. Прислонился к березе, чувствую, что сейчас же усну. Стыдно признаться, заплакал. И слезы меня отрезвили: так бездарно проститься с жизнью?! Заставил себя снять рюкзак, выпить, хотя и холодно, чаю, съесть кусок мяса. Снова пополз. За два часа еще с километр, не больше, продвинулся. И услышал далекий гул лесовоза — оказалось, верно иду…
— Долго будешь жить, Юра! Ну, а если бы жизни, ты знал, осталось всего… один день. В каком месте дороги ты хотел бы его прожить?
— Ну, пожалуй, я выбрал бы это: Выезжий Лог, юг Красноярского края. Почему? Ну, во-первых, удивительной красоты места. Я вошел в него вечером. Было тихо, морозно. Светила луна. Услышал, как проскрипели перья летевшей на ночлег птицы. Дорога вилась по распадку. Справа и слева — оцепеневший заснеженный лес. Вверху — полоска звездного неба, внизу — полоска незамаранной белой хрустящей дороги. И, как божья коровка, я на этой дороге. Усталый, иду и думаю о ночлеге. Вижу домишко, занесенный почти до крыши. В снегу к двери лаз, как тоннель. Окно светится. Дым из трубы ровный, как свечка. Оказалось — гостиница. Одна большая просторная комната.
