Владимир Киселёв - Два названия

И ночью у него опять сложились стихи:

Но трезвым холодным утром, когда серый рассвет бродил по госпиталю и забирал с собой тех, чье сердце не годилось для того, чтобы прожить еще хоть день, он думал о том, что, быть может, все это совсем не так, что, быть может, переменив имя, больше всего он обманывал не других, а себя, что это он из трусости, из страха скрывает, кто он на самом деле, и стремится настолько залезть в шкуру другого человека, что даже сочиняет стихи.

Днем он спросил у своего врача Елены Павловны:

– Нельзя ли достать для меня книжку Тараса Шевченко «Кобзарь»?

– Не знаю, – сказала Елена Павловна. – Я постараюсь… А ведь знаете, странно, но с такой же просьбой достать ему «Кобзарь» Тараса Шевченко ко мне обратился когда-то ваш однофамилец. И я ему достала эту книгу.

В части его считали храбрым и бывалым человеком, и вначале он думал, что это он, Шевченко Павел, только притворяется храбрым и бывалым, а в самом деле он обыкновенный трус. Шевченко Павел знал, что он не ложится при свисте мин не потому, что он храбрый человек, а потому, что физически слаб, что был ранен, что быстро устает и идти под огнем в рост ему было значительно легче, чем ложиться, ползти, вскакивать, перебегать и снова ложиться. Конечно, для солдат его роты это было, он считал, немаловажно и полезно: они постоянно видели перед собой хороший пример – человека, который не кланяется пулям.

Но впоследствии он и сам уверовал в свою личную храбрость, и слова известной песенки «Смелого пуля боится, смелого штык не берет», которые прежде ему казались чьей-то выдумкой, рассчитанной на простачков, – он много раз видел, как именно смелые, именно те, что первыми с криком «За Родину, за Сталина!» бросались на немецкие окопы, первыми попадали под пули, – эти слова теперь для него стали заклинанием, которым он отгонял смерть. А она всегда была рядом.

Васька Орлов командовал батальоном. Это он добился, чтоб в его батальоне Шевченко Павла поставили командиром роты.

– Ничего, – сказал ему Васька Орлов, – справишься. Хорошо воевать могут только умные люди. А дуроломы на войне опаснее противника. – Это он сказал, отвечая на какие-то собственные мысли. И тут же добавил: – Я б тебя и командиром полка поставил.

С первых дней своей службы в должности командира роты Шевченко Павел заметил странную вещь: чем выше он поднимался по армейской служебной лестнице, тем легче ему служилось.

«Неужели, – думал он, – так будет всю жизнь, неужели и дальше чем больше я буду подниматься вгору, тем мне будет легче».

Он поделился этими своими наблюдениями с командиром батальона. Васька Орлов прищурился и, посмеиваясь, заметил:

– Что ты про это знаешь?… Был я и командиром отделения, и помкомвзвода, и старшиной. Был командиром роты и комбатом. И я тебе так скажу: труднее всего солдату. Если он, конечно, хороший солдат.

Нигде время не тянулось так медленно, как в боях. Шевченко Павел поминутно поглядывал на свои трофейные швейцарские часики, которые почему-то назывались так, как в России кличут собак – «Трезор», и каждая минута тянулась, как час, и каждый час – как вечность.

«Время, – думал он, – очевидно, ощущается своей плотностью. А плотность зависит от количества и важности событий, происходящих в какой-то отрезок времени. Если событий мало или они не кажутся важными, время пролетает незаметно, как это бывает в госпитале или на формировании. Иное дело на передовой. Или в детстве, когда каждое даже самое маленькое происшествие представляется таким важным. Поэтому, возможно, детство и кажется человеку очень долгим. А может быть, дело еще и в том, что, как бы ни храбрился, а каждую минуту ждешь, что все это кончится, что больше не будет для тебя ни неба, ни земли».

Он все чаще вспоминал эти слова из Гомеровой «Одиссеи». Далее и далее плыла его рота по землям Украины и Польши, по грязи, о которой еще Наполеон заметил, что древние считали, будто мир состоит из четырех стихий: воды, земли, воздуха и огня, но в Польше есть еще пятая стихия – грязь. И милые мертвые оставались в этой тяжелой, влажной земле, их зарывали, а на смену им приходили новые и тоже гибли или, если повезет, попадали ранеными в госпиталь.

– Ну что ты все лезешь вперед? – ворчал на Шевченко Павла Васька Орлов. – Чего тебе не хватает? Убьют ведь дурака. Командир роты, а воюешь, как ефрейтор, как командир отделения.

– Ну, от лейтенанта до ефрейтора расстояние не такое уж большое, – отвечал Шевченко Павел. – Не генерал. Кстати, – спросил он, – почему у нас никогда генералов не видать? Где они?

– Генералы пешком не ходят. В машинах ездят. А то и на самолетах.

Говорят – наступать легче, чем отступать. Для души. А для тела – труднее. Зимой в обороне – окоп, блиндаж, дзот. В наступлении – поле, дорога, снег, ветер, мороз. Не приведи господи.

Странная погода на подступах к Польше выдалась в том году. К середине марта резко потеплело, и пошла грязь пудами тянуться за сапогами. Потом к началу апреля вдруг ударили холода и выпал снег. Он не прекращался многие сутки. Слой снега в лощинах достигал метровой толщины. Редкостная погода внесла смятение в привычный ритм жизни лягушек. А может, это война на них так подействовала: выстрелы, взрывы, грохот. Шевченко Павел видел, как лягушки прямо на снегу занимались любовью, время от времени переступая мерзнущими лапками.

Календарная весна медленно сменялась весной природы и грозила немцам войной на территории Германии. Они отчаянно сопротивлялись. Зло и умело.

Шевченко Павел вел свою роту по вязкой, размокшей дороге. Сзади раздалось лязганье гусениц. Танк. Т-34. За танком два «виллиса». Солдаты расступились, отошли на обочину.

– Товарищ лейтенант! – услышал Шевченко Павел из остановившегося на дороге «виллиса». – Товарищ Шевченко.

Он всмотрелся сквозь сразу запотевшие очки. В машине на переднем сиденье сидел генерал. Он и позвал его. Шевченко Павел узнал генерала. Он его сразу узнал. Это был Иван Иванович Иванов, друг Марии Яковлевны Киселевой. Генерал был одет в новенький, чистенький, наглаженный мундир с рядами орденских ленточек, с генеральскими полевыми погонами и с двумя звездами на них – генерал-лейтенант.

Генерал вышел из машины. Лицо его улыбалось дружески, радостно и чуть растерянно.

– Как же я рад! – простуженно-сипловато сказал генерал. – Вот так встреча!

– И я – очень! – протер очки Шевченко Павел. Генерал ступил прямо в грязь, отвел Шевченко

Павла в сторону.

– И не узнать, – радовался он. – Ну и молодец! Постоим тут. Рота? Ваша? Пусть идут, вы их догоните. Я вас подвезу.

– Где Мария Яковлевна? – вырвалось у Шевченко Павла.

– Жива. Здорова. В Уфе. Она эвакуировалась туда вместе с детским домом. Я вам дам адрес. – Генерал снова улыбнулся, на этот раз смущенно и счастливо. – Она теперь моя жена.

– А Володя?

– Володя – старший лейтенант. Он тоже в Уфе. Воевал на Сталинградском фронте. Был ранен. Пулей. В грудь. Но выкарабкался. В госпиталь, – надо же такому случиться, – попал в Уфу. Сейчас он там на тыловой службе. В училище. Новых офицеров готовит.

– Я тоже был ранен под Сталинградом, – не сдержался Шевченко Павел. – И тоже лежал в госпитале в Уфе. Как же так – были рядом и не встретились.

– Война, – определил генерал. – Война дала людям неожиданные встречи, как у нас с вами. Но чаще наоборот – неожиданные невстречи.

– Невстречи, – согласился Шевченко Павел. – Я был и на фронте, и в госпитале, и в тылу, познакомился с очень многими людьми, но почему-то до сих пор мне не попался ни один киевлянин. За всю войну.

– А я их столько поперевидал, что иногда мне казалось – воюют только киевляне.

– С Украины и я встречал очень много людей. Но больше из сел. А вот из Киева…

– Послушайте, вашим учителем русского языка, мне говорила Мария Яковлевна, был Басенко?

– Владимир Павлович. Он жив?

– Нет, погиб. Его повесили немцы. На Софиевской площади.

– За что? Партизан? – удивился Шевченко Павел.

– Нет, в армию он не пошел. Спрятался. В селе. Дождался немцев и вернулся в Киев. Немцы поставили его на высокую должность. Он стал мэром Киева. Главой городской управы. Так сказать – горисполкома…

– Почему же немцы его казнили?

– За украинский национализм. Они основательно пропололи националистов. Им не нужны были люди, которые надеялись получить из рук Гитлера собственное государство… Ну поедемте. Я очень рад встрече, но не могу задерживаться. Война.