Вернувшись в дом Патимкиных, я обнаружил Бренду в гостиной. Она выглядела красивее, чем когда бы то ни было. Бренда демонстрировала Гарриет и матери свое новое платье и была столь обворожительна, что даже у миссис Патимкин смягчился взгляд — будто ей ввели инъекцию, которая разгладила суровые складки вокруг рта и злые морщинки в уголках глаз.
Бренда кружилась на месте, показывая платье со всех сторон. Она была без очков. Заметив меня, она бросила на меня затуманенный взгляд, который другие могли бы интерпретировать как последствие недосыпа, — для меня же этот полусонный взгляд был полон неги и страсти.
Миссис Патимкин, наконец, одобрила покупку. Я сказал Бренде, что она очень красивая, а Гарриет ляпнула, что Бренда столь обворожительна, что это ей, Бренде, следовало бы быть невестой. После чего повисла напряженная тишина — все подумали о том, кому же тогда следует быть женихом.
Потом миссис Патимкин увела Гарриет на кухню, и Бренда, подойдя ко мне, сказала:
— Я должна быть невестой.
— Да, любимая, — сказал я и поцеловал ее.
Бренда вдруг заплакала.
— Что случилось, родная?
— Давай выйдем на двор. Когда мы дошли до лужайки, Бренда уже не плакала, но голос у нее был очень усталый.
— Нейл, я звонила в клинику Маргарет Сангер, когда была в Нью-Йорке.
Я промолчал.
— Они спросили, замужем ли я. Боже, эта женщина из клиники говорила точь-в-точь как моя мать.
— И что ты ей ответила?
— Я сказала, что не замужем.
— А она что ответила?
— Не знаю. Я повесила трубку. — Бренда обошла ствол дуба. Вновь появившись в поле моего зрения, она сняла туфли и оперлась о дуб рукой.
— Можно еще раз позвонить.
Бренда покачала головой:
— Нет, я не могу. Я даже не знаю, почему я позвонила туда. Мы ходили по магазинам, а потом я зашла в телефонную будку, нашла номер клиники и позвонила.
— Можно просто сходить к врачу. Она опять покачала головой.
— Слушай, Брен, — предложил я. — Давай сходим к врачу вместе. В Нью-Йорке…
— Я не хочу идти в какой-нибудь вонючий офис.
— Зачем?! Мы отправимся к самому шикарному гинекологу. У которого приемная размером с магазин. Как тебе мое предложение?
Бренда прикусила губу.
— Ты поедешь со мной?
— Да.
— Зайдешь со мной в приемную?
— Дорогая, твой муженек не сможет зайти с тобой в приемную.
— Нет?
— Он же на работе!
— Но ты-то ведь не…
— У меня отпуск, — я не дал ей договорить фразу, а зря. Она имела в виду вовсе не работу, а мой статус. — Брен, я подожду тебя, а когда ты все сделаешь, мы это дело отметим. Поужинаем где-нибудь.
— Нейл, я не должна была звонить в клинику. Это нехорошо.
— Это хорошо, Бренда. Это самая замечательная вещь, которую мы можем сделать!
Бренда отошла в сторонку, а я устал ее уговаривать. Я почувствовал, что стоит мне пойти на хитрость, и я смогу убедить Бренду.
Но мне не хотелось прибегать к уловкам. Я не произнес больше ни слова, и, должно быть, именно мое молчание побудило ее произнести долгожданную фразу:
— Я согласна. Только спрошу у «мамы Патимкин», не желает ли она, чтобы мы взяли с собой Гарриет…
Мне никогда не забыть знойное полуденное марево, которым встретил нас в тот день Нью-Йорк. Мы с Брендой приехали сюда через четыре дня после ее первого звонка в клинику. Бренда все откладывала, откладывала поездку, но за три дня до бракосочетания Рона и Гарриет — и за четыре дня до начала занятий в колледже, — наконец, решилась. Мы долго ехали по туннелю Линкольна, который походил на облицованный плиткой ад, прежде чем вновь оказались на свету — но уже в удушливом Нью-Йорке. Обогнув регулировщика, я свернул на Порт-Эфорети и припарковал машину.
— У тебя есть деньги на такси? — спросил я у Бренды.
— А ты со мной не поедешь?
— Я, пожалуй, подожду тебя в каком-нибудь баре.
— Ты сможешь подождать меня и в Центральном парке. Его офис как раз через дорогу от парка.
— Брен, ну какая тебе раз… — но тут я увидел выражение ее глаз и, покинув оборудованный кондиционером бар, поехал с Брендой. Пока мы ехали в такси по городу, на нас обрушился небольшой ливень, а когда дождь перестал, улицы вдруг влажно заблестели, из-под земли стал гораздо отчетливее доноситься грохот поездов, и вообще у меня было такое ощущение, будто мы лезем в ухо ко льву.
Офис врача располагался как раз напротив магазина «Бергдорф Гудмен» — что было идеально на тот случай, если Бренда захочет в очередной раз пополнить свой гардероб. По какой-то неведомой нам причине мы ни разу не обсуждали возможность обращаться к местному, ньюаркскому гинекологу. Возможно, мы боялись того, что близость клиники к дому увеличит риск — вдруг все раскроется?
Бренда подошла к вращающимся дверям и еще раз оглянулась на меня; глаза у нее были на мокром месте, и я не проронил ни звука, понимая, что любое мое слово может все погубить. Я поцеловал ее в макушку и, махнув рукой, показал, что буду ждать ее возле фонтана на Плазе. Бренда прошла через вращающиеся двери и исчезла из поля зрения. По улице с черепашьей скоростью ползли автомобили, пробиваясь сквозь вязкую стену зноя. Казалось, что даже фонтан пускает струи кипятка, и я сразу передумал идти на Плазу. Вместо этого я свернул на Пятую авеню и пошел пешком по дымящемуся от жары тротуару в сторону собора Святого Патрика. На ступенях северного портала толпились зеваки — там шли съемки какой-то фотомодели. Девушка была одета в лимонного цвета платье и стояла, расставив ноги как балерина. Входя в храм, я услышал, как одна дама говорила своей подруге:
— Если бы я ела творог десять раз в день, я не была бы такой худой.
В храме было ненамного прохладнее, хотя умиротворенная атмосфера и мерцание свечей создавали иллюзию свежести. Я сел на скамью в последнем ряду, и поскольку преклонить колени не решался, то ограничился тем, что склонился к спинке скамьи, стоявшей в предыдущем ряду, сложил ладони и закрыл глаза. «Интересно, — подумалось мне, — я похож на католика?» К изумлению своему, я вдруг стал мысленно произносить небольшую речь. Можно ли было назвать те невнятные фразы молитвою? Не знаю. Но свою воображаемую аудиторию я величал не иначе как Богом. Господи, сказал я, мне двадцать три года, и я собираюсь совершить лучшее на свете дело. Как раз в эти минуты доктор, можно сказать, венчает меня с Брендой, а я до сих пор не уверен, стоит ли это делать. Что я в ней люблю, Господи? Почему мой выбор пал на нее? Кто такая Бренда? Мы с нею несемся вскачь. Следует ли мне остановиться и подумать? Ответов не последовало, но я продолжал задавать вопросы. Если что и роднит нас с тобой, Господи, то это плоть. Ибо мы от плоти твоей. Я плотский человек, и я знаю, что к этому ты относишься благосклонно. Но насколько плотским мне позволительно быть? Я человек жадный. До чего меня доведет моя жадность? Как же нам сговориться? Какова награда?
Это была изощренная медитация, и я вдруг устыдился. Поспешно встав со скамьи, я вышел на улицу, и шумная Пятая авеню тут же ответила на все мои вопросы:
— Какова награда, придурок? Золотые ножи и вилки, спортивные деревья, персики, мусороизмельчающие агрегаты, исправленные носы, раковины для кухни и ванной…
Но, черт подери, Господи — как же так?!
Но Господь лишь рассмеялся в ответ. Клоун.
Я вернулся к фонтану и уселся под маленькой радугой, игравшей над фонтанными струями. И вдруг увидел Бренду. Она как раз выходила из вращающихся дверей. В руках у нее ничего не было, и я, честно говоря, даже обрадовался тому, что она все же не выполнила мою просьбу. Но лишь на минуту.
За то время, пока она переходила дорогу, мое легкомыслие улетучилось, и я снова стал самим собой.
Она подошла к фонтану и посмотрела на меня сверху вниз. Затем набрала полные легкие воздуха и облегченно выдохнула:
— Уф-фф!
— Где колпачок? — спросил я.
Ответом мне был победный взгляд — вроде того, каким она одарила Симп, когда выиграла у нее в теннис. А потом Бренда сказала:
— Во мне.
— Ох, Брен!
— Он спросил: «Вам завернуть, или вы возьмете его с собой?»
— Ах, Бренда! Я люблю тебя!
Ночь мы провели вместе. Мы так перенервничали из-за нашей новой игрушки, что походили в постели на детсадовцев. На следующий день мы с Брендой почти не виделись, ибо началась обычная для кануна свадьбы суматоха — с криками, воплями, плачем, телеграммами — короче, сумасшедший дом. Даже обед потерял свою полновесность и состоял из сыра, черствых булочек, салями, печеночного паштета и фруктового коктейля. Я изо всех сил старался держаться подальше от надвигающегося шторма суматохи и истерии. Глаз циклона являли собой улыбающийся Рон и обходительная, трепетная Гарриет. К воскресному вечеру истерия сменилась усталостью, и все Патимкины, включая Бренду, легли спать рано. Когда Рон отправился в ванную чистить зубы, я решил присоединиться к нему. Пока я стоял над раковиной, Рон проверял, не высохли ли его выстиранные трусы. Он пощупал их, затем повесил на вентили, а потом спросил, не хочу ли я послушать его пластинки. Я согласился не от скуки и не потому, что хотел избежать одиночества — побудительным мотивом стало наше с ним ванное братство. Я подумал, что Рон пригласил меня, потому что хотел провести последний холостяцкий вечер в компании другого холостяка. Если мои предположения верны — то это был первый случай, когда он увидел во мне мужчину. Разве мог я отказать Рону?
