Необъяснимым образом он стал проводить много времени далеко от своего кабинета, в одном парке в двух милях от кампуса. Это был японский садик. Беннет садился возле красного мостика через ручеек и слушал журчание воды на камнях. Он рассматривал землю под ногами, любуясь божьей коровкой, ползущей по тонкой травинке. Вода музыкально пела. Беннет представлял себе, что ее тон слегка меняется, когда струи ручейка чуть гуляют, пронося щепку, или когда порывом налетит ветерок. Он представлял себе, что слушает симфонию. А пока игралась симфония, он разглядывал проходящих мимо матерей с колясками. Они были довольны своей жизнью. Они тянулись посмотреть на настурции или кидали камешки в воду. Они плавно останавливались, поправляли младенцам чепчики, добродушно переговаривались, смеялись и шли дальше. В воздухе висел аромат свежего лимона. Беннету хотелось здесь остаться. День за днем он приходил в этот парк — посмотреть на счастливых матерей, ощутить свежий лимонный запах и послушать тонкие трели воды.
Беннет принимал душ перед завтраком. Вдруг тело стало легким как перышко. Голова поднялась с плеч, и Беннет почувствовал, будто глиссирует на парусной лодке. Она шла было с нормальной скоростью, но поднялся невероятный ветер. Внезапно корпус оторвался от воды, сопротивление упало почти до нуля, и лодка полетела, будто какой-то великан схватил ее за мачту и потащил вперед, как пускающий блины камешек.
Он парил. Он опустился на кафель, вода лилась на голову, и Беннет увидел и свою ошибку, и все решение задачи. Смесь разных частиц неустойчивее соединения одинаковых; для такой смеси вероятность гравитермальной катастрофы выше. Ответ появился в уме в виде красивой кривой, и Беннет задрожал, покрывшись гусиной кожей. Да, так оно и должно быть. Он выпрыгнул из-под душа. Не давая себе труда одеться или даже вытереться, он подошел к кухонному столу, вытащил из портфеля свои выкладки и новую пачку белой бумаги и стал писать. Он забыл о времени, забыл обо всем. Он был полностью вне своего тела, вне этого мира. За два часа он разобрал задачу во всех вычислимых деталях. Он, дрожа, построил график решения, и график совпал с кривой, которая возникла у него в уме. Уравнения, за последние несколько месяцев ставшие угрюмыми и подозрительными, ожили, и они были правильные, и они были элегантны и сверкали, как луна над крышами.
Беннет не понимал, как именно он нашел ошибку, но это не был переход от уравнения к уравнению. Каким-то образом подсознание продолжало изучать проблему своими непонятными методами, нашло ошибку и протанцевало к ответу. Через год Беннет решил, что задача действительно была тривиальной, как и говорил коллега-дипломник. Но ощущение парения, это обжигающее дыхание открытия, иллюзией не было. И какое-то время во всем мире только он, автор открытия, знал этот новый факт. Скоро он оденется и пойдет к себе в кабинет, скоро покажет результат профессору Якоби и расскажет коллегам, скоро опубликует статью в «Физикл ревью». Но в эти первые мгновения на кухне он был со своим открытием один на один, он знал истину, которую не знает никто другой, и велика была его власть над миром.
Дэвис Якоби был личностью магнетической. Когда он на тебя смотрел, видно было, какое это масштабное явление, хотелось быть поближе к этому человеку. Это качество вместе с его достижениями в науке тянуло к нему студентов со всего мира. В свои сорок с небольшим он уже выучил несколько поколений молодых физиков высшего класса и был одним из немногих ученых, основавших собственную школу. Методологическая школа — редкость в той науке, где конечной целью является отвлеченное уравнение или воспроизводимый эксперимент. Житейская мудрость утверждала, что личный стиль здесь не важен, как, впрочем, и происхождение, и генетические линии студентов и преподавателей. Но Якоби считал наставничество делом крайней важным. Он всем новым студентам сообщал, что сам был учеником Леонида Балива после бегства этого ученого в США, и что Балив учился с великим русским физиком Львом Давидовичем Ландау.
Философской концепцией этого наставничества у Якоби было вот что: собрать критическую массу талантливых студентов и бежать в укрытие. Единственное его требование, которое он никогда вслух не произносил, состояло в том, что двери комнат его студентов должны быть открыты. Чтобы цепная реакция текла без помех.
И у самого Дэвиса дверь тоже была открытой. Когда Беннет закончил свою задачу с частицами и сферой, он в эту дверь вошел. Дэвис сидел за столом, одетый в рубашку с зелеными и синими туканами. Он выглянул из-за толстой пачки бумаг — огромного учебника, над которым работал уже десять лет. Каждый раз, когда книга была близка к концу, он узнавал о новой разработке, достижении с переднего края, и не мог его не включить. Теперь этот колосс достиг уже больше тысячи двухсот страниц — то есть таких размеров, что цена его вряд ли могла быть приемлемой для студентов.
Профессор тепло приветствовал Беннета. Кажется, у вас есть что мне показать, сказал он довольным тоном и осторожно сдвинул гору рукописей на столе. Потом начал проглядывать графики Беннета, приговаривая: Так, так, понимаю. Через пять минут он поднял голову и произнес: Очень хорошо. Вам надо это записать и послать в «Физикл ревью». Долорес отпечатает. Потом он полез в стол и протянул Беннету черную тетрадь. Возьмите это домой, сказал он, и выберите себе следующую задачу.
Беннет слыхал об этой «черной книге». Ее показывали только студентам, работавшим непосредственно с Дэвисом. В ней содержались знаменитые «Проблемы Якоби» — сборник важных и нерешенных задач в теоретической физике. Часто бывает, что существенные задачи физики не более трудны, чем несущественные. Нужно чутье, чтобы унюхать правильный вопрос. Тема докторской, взятая из черной тетради, будет гарантированно существенной.
Беннет парил. Он отметил в уме, что надо будет тут же написать Джону и рассказать ему об этой минуте. У вас кабинет удобный? спросил Якоби. Нормальный, ответил Беннет. Якоби усмехнулся. У нас тут есть несколько молодых орлов. А вы, кстати, решили трудную задачу. Он пожал Беннету руку. Беннет что-то промямлил насчет того, как горд возможностью работы с Дэвисом, ухватил книгу под мышку и вышел. Он долго шел под желтым солнцем, потом устроился под деревом и начал сочинять письмо Джону, на которое тот, конечно, не ответит. Потом в нетерпении отложил карандаш и стал листать «Проблемы Якоби».
Исследовательской работой Дэвис обычно занимался вне своего кабинета. Но не было сомнений в том, над какими задачами он работает. В коридоре рядом с его дверью висели в рамочках пари, заключенные между ним и другими выдающимися физиками: Дэвис Якоби спорит с Деметрием Суркисом, что белые дыры не сохраняют момент импульса; Д. Я. ставит пять бутылок кентуккийского бурбона, а Д. С. отвечает четырьмя бутылками кальвадоса. Белая дыра — объект настолько экзотический и гипотетический, насколько только могли мечтать физики. Но это было типично для работы Дэвиса. Ни одна из его задач не имела ни малейшего практического приложения. При своих физических и математических способностях он мог бы назвать любую сумму зарплаты в Лос-Аламосе, в лабораториях Белла или в «Хьюлет-Паккарде». Но он решительно отказывался работать над чем бы то ни было, что может иметь материальные последствия в ближайшие сто лет. Он любил чистую науку. Задачи в «черной тетради» были чисты, как облачение буддийского монаха.
Шли годы, и Дэвис постепенно выигрывал все пари, висящие на стене. Кроме великолепной техники, у него была потрясающая физическая интуиция. Самые сложные явления он умел свести к нескольким волчкам, пружинам или волнам, которые мысленно видел, и он проникал взглядом в самую суть проблемы. Предлагая студенту новую задачу, он обычно говорил: Я думаю, что получится примерно вот так, и набрасывал решение. Деталей он не давал — он их не знал. Зато он давал готовый ответ. Через полгода или год, когда студент находил детали, они точно ложились в подставленную Дэвисом коробку. Дэвис любил делать такие предсказания и видеть, что они подтверждаются. В тех редких случаях, когда он в чем-нибудь ошибался, он смотрел на компьютерные распечатки или математическое решение с напряженным интересом, держа голову абсолютно неподвижно. Потом он вскакивал с кресла, хлопал себя по лбу и орал счастливым голосом: Господи, какой же я был дурак! И начинал бегать по комнате, глубоко задумавшись, переставляя вехи своего космоса с учетом только что полученного знания. Беннету казалось, что Дэвис больше удовольствия получал, когда ошибался, чем когда угадывал. Когда он ошибался, он узнавал что-то новое.
Когда Беннет вернулся к нему с «черной книгой», Дэвис радостно прыгал по комнате. Сломался ксерокс. Это же чудесно, вопил Дэвис. Им теперь придется читать журнальные статьи, а не ксерить. Он махнул Беннету в сторону дивана и сам подошел к нему. Дэвис чуть прихрамывал. Рассказывали, что в возрасте восьми лет его поразило какое-то заболевание мышц. Он ежедневно занимался лечебной физкультурой на вытяжении из блоков, противовесов и шестеренок, и таращился на это вытяжение целыми часами. А потом придумал, как его улучшить. Потом он стал физиком.
