— Как же так? — не понял Иван Фомич. — Он ведь вроде за мужика, за Россию…
— В точности, — согласился старик. — За Россию, за мужика, оттого и враги.
— Да кто же они?
— Книжники и фарисеи, — удивляясь фельдшерову недоумению, объяснял больной, — кто ж еще? Враги у нас одни и те же аж до самого второго пришествия.
А затем сообщил и главный секрет:
— Скоро развалюция будет.
Но это Иван Фомич совсем уже отказывался понимать.
В ноябре сорок первого фельдшер сумел предсказать дату контрнаступления под Москвой.
Дело было в больнице. Хворый народ рядил, гадал, и все упирались в двадцать первое декабря — в день рождения вождя нашего.
— Устрашительно, — согласился фельдшер. — Очень даже. Но сподручнее все-таки шестого — в день Александра Невского. Единственный святой, который бил немца, так что подходяще шестого начать.
Вскоре, понятное дело, его разлучили с женой и, по слухам, пригрозили легонько: мол, держись теперь, мракобес, доберется до тебя товарищ Емельян Ярославский! Но тут как раз подоспела сводка о начале контрнаступления, и фельдшер оказался в совершенных героях — одни стали приписывать ему дар прорицания, другие поговаривали о его тайных — через посредничество воюющего на фронте сына — связях со ставкой. А он лишь недоумевал: когда, как не на Александра Невского, начинать подобное дело? Чего же тут непонятного?
В конце сорок четвертого он предсказал еще, что окончится война «на Егория», потому как и «главный полководец у нас Егорий», да и вообще — «так сподручнее». То ли он староват стал, то ли ход его рассуждений был на сей раз недостаточно точен, только уж просчитался фельдшер. Чуть-чуть, в три денька, а просчитался. Случись такое в сорок первом году — несдобровать бы ему, а тут — простили. Правда, пожурили для строгости: «Жаль, не слышит тебя теперь товарищ Емельян Ярославский», — но простили. Хотя к «Егорию» война фактически и закончилась, так что ошибка имела характер, можно сказать, формальный.
Когда умерла супруга, Иван Фомич стал пропадать на погосте. Народ отыскивал его и здесь. И фельдшер, по обыкновению безропотно, отправлялся, куда вызывали.
На погосте он и упокоился. Саквояжик в этот час был при нём.
«камыша» и «рябины» — Русскую «жалостную» песню «Шумел камыш, деревья гнулись…» вообще всегда непременно вспоминали в газетных советских фельетонах времен «хрущевской оттепели», когда высмеивали и «пропесочивали» русское пьянство и пьяниц. Тогдашняя советская пресса сделала эту песню символом № 1 отсталости и «нецивилизованности» праздничных дружеских встреч и русского застолья. К тому же по содержанию эта народная песня не несла «положительных образов». Правда известная православная певица Жанна Бичевская нашла и исполняет «благочестивый» вариант этой «пропащей» истории. Но не смысл важен в русской песне…
«Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…» — Народный песенный вариант стихотворения Ивана Сурикова «Рябина» <1864>.
Когда в сельской местности на Востоке принимают гостей, то никто из женского пола никогда не сядет за стол с мужчинами и гостями (иноземных гостей женского пола сажают за стол, тут делают исключение). Правда могут они стоять по периметру, в тени, чтобы быть готовыми что-то принести-унести, — да и послушать разговоры тоже, может быть, интересно.
См. предыдущую сноску.
