За окном, в душном мареве, светилась огнями Москва. Она фосфоресцировала. Стены домов отдавали тепло.
«Милый, откуда у тебя эти шрамы?» – «Это следы когтей льва».
Милый, отчего у тебя дрожат руки? – Это след проклятой немецкой мины…
Луховицкие ушли поздно, но почему-то спать не хотелось. Она убрала со стола, вымыла посуду. Вспомнила, как Люка сказала, уходя: «А печеной картошкой я вас больше угощать не буду…»
Обиделась, должно быть. Ну и пусть. Мне надоели советы. Это тоже мещанство – боязнь показаться мещанкой, отстать от моды.
Когда-то ей очень хотелось иметь фотографию Хемингуэя. Ту, на которой он снят в Африке. С убитым львом.
Но потом она увидела эту фотографию во многих домах. У одних она стояла на столе. У других украшала стенку. У третьих – книжные полки. Хемингуэй со львом был такой же принадлежностью этих квартир, как торшер с большим колпаком, как журнальный столик с низкими креслами.
Это было мещанство тех, кто презирал мещанство ковриков и бумажных цветов.
Она вышла на балкон. Здесь было не намного свежей, чем в комнате. В духоте позднего вечера слышались негромкие голоса. Люди сидели на балконах. Светились огоньки папирос.
Она стояла, отдыхая, прислонясь спиной к дверному косяку. Голова болела, – наверно, от скипидарной мастики. Хемингуэй убил льва, – думала она, – лев ранил мальчика. Милый, отчего у тебя дрожат руки? Это след проклятой немецкой мины…
Ей хотелось в Донбасс. Она говорила об этом всем. Не скрывая. Потому что никто не принимал это всерьез.
Олег занят. У него научный форум. А потом он должен выехать на объект. В институте были путевки, но она отказалась. Ей никуда не хотелось. Только в Донбасс. Она ездила к сыну. Очень соскучилась. Родителей к детям не пускали. Ей пришлось соврать. Она сказала, что едет в Донбасс. Юрка вырос и загорел. Она и ему сказала, что едет в Донбасс. Ей было приятно повторять это. Обманывать всех. И себя.
На балкон вышел Олег.
– Визит прошел в теплой, дружеской обстановке, – сказал он. У него был довольный вид. Он уже успел записать что-то у себя в блокноте, – она видела в отражении стеклянной двери. Работа в его мозгу шла беспрерывно.
– Визит, – сказала она. – Вот именно. До чего мне надоели все эти визиты… Когда-то ко мне прибегали друзья и сами лезли в шкаф и орали: «Дай пожрать!..» И это были друзья! Понимаешь? Друзья! А теперь у нас нет друзей! Нет!..
Они постояли молча. Из комнаты на балкон падала узкая полоса света.
– У тебя усталый вид, – сказал он. – Ты бы поехала куда-нибудь. Хочешь на юг? Или в Прибалтику?
Она подвинулась. Так, чтобы свет не падал ей на лицо.
– Хочу в Донбасс, – сказала она.
В купе она была единственной женщиной. Это имело свои неудобства: надо было просить всех выйти для того, чтобы переодеться. Но имело и свои достоинства: мужчины менее разговорчивы.
Их было трое. Два горняка занимали верхние полки. На нижней ехал старик, специалист по эмали. Старик возвращался в Луганск, на свой эмалевый завод, откуда его не отпускали на пенсию, потому что не могли без него обойтись. Он пил воду из белой эмалированной кружки своего производства. На кружке была нарисована белочка, грызущая орех. Старик гостил в Москве у своих внуков. У него было много внуков, и каждому он отвез в подарок по кружке.
Горняки возвращались из командировки. Они наладили свой вагонный быт с быстротой и деловитостью людей, привыкших к разъездам. Они выложили на столик колоду карт, дорожные шахматы и две книжки. «Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе, кто ты…» Книги в дороге заменяют визитные карточки. Старший читал «Марию Стюарт» Стефана Цвейга. Младший – «Живые и мертвые» Симонова. Они переоделись. Старший – ему было лет сорок пять – оказался в полосатой пижаме, младший в тренировочном синем костюме.
Они задали Тамаре пять вопросов – своеобразную дорожную анкету.
Далеко ли она едет? Она назвала гидрорудник.
Надолго ли? Недели на две.
В гости или по делу? Она сказала – по делу.
Играет ли она в карты? Нет, не играет.
Разрешит ли она курить в купе? Пожалуйста. Пусть курят. Тем более что они наверху. Дым все равно пойдет наверх.
Выслушав ответы, они оставили ее в покое. Забрались на верхние полки, закурили и погрузились в чтение. Старик смотрел в окно, жуя лиловыми губами и потягивая воду из эмалированной кружки.
Никто не мешал ей думать. Она легла и притворилась спящей. Она боялась, что старик заговорит с ней, когда ему надоест смотреть в окно.
Ей было о чем подумать. Она ехала в Донбасс. В край своей мечты. Туда ходили поезда и можно было купить билет. Она лежала на нижней полке, прикрыв глаза, и думала о муже. Олег сам заказал ей билет и проводил ее на вокзал. Почему он отпустил ее? Потому что привык играть у сетки? Или потому, что горняк из Донбасса не казался ему серьезным противником? Так или иначе, ее мечта сбылась. И она думала о муже с благодарностью, и ей было жаль, что он остался один в квартире и некому позаботиться о нем, приготовить завтрак и постелить постель. Она вспоминала, как он стоял на перроне среди провожающих, энергичным жестом откидывал пряди черных, прямых волос, падавших на лоб. Он выделялся в толпе, и, глядя на него из окна вагона, она в который раз подумала о том, что у Олега значительное, умное лицо и что он хорошо сложен и одет со вкусом. В последнем была и ее заслуга. И ей было приятно, что этот человек – ее муж и что это ее провожает он, поглядывая на часы и улыбаясь ей издалека. На нем была рубашка, которую она утром перед самым поездом погладила. Рубашка, сшитая на заказ, со смешным рисунком. Из окна вагона ей видно было, что в спешке она плохо загладила уголки воротника, и, глядя на эти уголки, которых он не замечал, она почувствовала себя виноватой.
– Что ты будешь делать сегодня? – спросила она. – После работы?
– Мне надо прочесть кое-что, – сказал он. – А возможно, пойду к Робу.
Роберт был его друг, тоже физик и теннисист.
– Кофе на второй полке, – сказала она. – В жестяной банке. На ней написано «Перец», но там кофе.
– Я найду, – сказал он.
Теперь, лежа в вагоне и делая вид, что спит, она думала о нем. Она ехала к Стаху, а думала об Олеге, и жалела его, и утешала себя тем, что скоро вернется. Ей казалось, что она уже скучает по дому, и она никак не могла оторваться мыслями от Москвы, а поезд уносил ее все дальше.
Уже остался позади Елец. Горняки ушли в вагон-ресторан. Они звали ее с собой, но она не пошла. Старик чистил яйцо, сваренное вкрутую. Шелуху он складывал в эмалированную кружку. За окном были леса. Просвеченные солнцем поляны. Березовые рощи. Косогоры в ромашках. В детстве ей часто хотелось сойти с поезда и остаться на одной из таких полян. Или в березовой роще. Казалось, что поезд проносит ее мимо чего-то очень важного, чего никак нельзя миновать. Вся жизнь еще была впереди. Она предлагала ей сто, тысячу вариантов счастья. Счастье тихой поляны и шумного города, счастье холодных снегов и знойных пустынь. Она могла стать кем пожелает. Любить, кого полюбит. Она сама не заметила, как эти сто, тысяча вариантов свелись к одному. Может быть, не к самому лучшему. Но разве не она выбрала его из тысячи других?..
Старик что-то рассказывал ей. О том, что прежде на заводе хозяйничали немцы. Они хранили секрет эмали, как китайцы секрет фарфора. Пока русские инженеры не разгадали их секретов. И теперь наша эмаль прочнее немецкой. Старик был одним из тех, кто разгадал секрет немцев. Он сознался в этом без ложной скромности. Скромность – достояние молодых. Старикам позволено хвастать. Ведь это не просто хвастовство. Это итог жизни, не зря прожитой.
Пальцы старика бережно поглаживали эмалированную кружку с белочкой.
Вернулись из ресторана горняки. Они были слегка навеселе и потому разговорчивее.
– В Полыновку едете? – сказал старший. – На гидрорудник? Там начальник этот, как его…
– Бородин, – подсказал младший.
– Вот-вот… Хозяйство большое ему доверено.
– Молодым везде у нас дорога, – сказал младший.
– Вот-вот. Посмотрим, куда она заведет его. Эта дорога.
– А что? – спросила Тамара. – Слабоват Бородин?
– Молод. Мальчишка еще, можно сказать. Не знаю, есть ему тридцать?..
– Тридцать два, – сказал младший.
– Вот-вот. И набрал мальчишек. Проектную мощность до сих пор не осилили. Понахватали новой техники. Кто что ни придумает – всё к Бородину. Он всё берет.
– Пусть пробует, – сказал младший.
Тамара слушала с интересом. Так вот, значит, как! Проектной мощности еще не осилили. Работают государству в убыток. Что ж это вы, ребята?
– У них геологические условия трудные, – сказал младший. – Учитывать надо. Да и проектировщики им напортачили.
– Главное – найти виновного, – сказал старший.
