— Ах, я дурак, ах, скотина… — раскаянно извинялся он.
— Да. Это непедагогично, — согласился Вадим Петрович. — Кроме того, вы знали, что я выполняю общественное поручение.
Он уже был внизу, когда Рябков, свесившийся над бездной, сделал последнюю попытку загладить свою вину:
— Вадим Петрович, лапушка, вернитесь! Ну, хоть по рюмочке…
Юрасов пнул валенком парадную дверь.
А когда они проезжали мимо другого пятиэтажного дома, который не значился в списке, он приник, Дед Мороз, к прихваченному инеем боковому стеклу и проводил хмурым взглядом одно-единственное темное окно среди светлых окон.
Да.
— Я — Дед Мороз. А вас как зовут?
И тут детей было двое, два мальчика — один лет двенадцати, другой лет семи. А родителей дома не было, они, вероятно, ушли в гости. В комнате сиял включенный телевизор.
— Спасибо, — сказали мальчики, приняв подарки. Они приняли эти подарки как должное, и само появление Деда Мороза они тоже приняли как должное.
И, кажется, им очень не хотелось отрываться от телевизора: там давали, как обычно под Новый год, «Карнавальную ночь».
— Садитесь, — пригласил старший мальчик. — Посмотрите.
— Сейчас он будет кричать «Люди!», — заранее млел от восхищения младший. — Филиппов.
— Мне, откровенно говоря, некогда… — замялся Вадим Петрович.
Но он вспомнил, что это и впрямь очень смешно. Кроме того, квартира была на пятом этаже, и он задохнулся, взбираясь сюда с тяжелым мешком. Поэтому он присел на диван рядом с мальчиками.
Филиппов, изображавший подвыпившего лектора, появился среди бутафорских елок — кадыкастый, в чеховском пенсне — и, подумав, что заблудился в лесу, ужаснувшись своему одиночеству, заорал: — Лю-у-уди!..
Дети захохотали. Вадим Петрович тоже рассмеялся.
Теперь Филиппов, держа портфель в откинутой руке, танцевал лезгинку. А потом пела Людмила Гурченко.
Мальчики, не отрываясь, смотрели па экран.
Вадим Петрович вдруг подумал, что это, в общем, несколько странно: то, что их, детей, в гораздо меньшей степени занимает сидящий рядом с ними Дед Мороз, у которого всамделишная борода и который принес им сладкие гостинцы, чем телевизор, и этот старый фильм, и эта курносенькая изящная актриса, похожая на Азу Марееву.
— До свиданья, — сказал, вставая, Юрасов.
Старший проводил его к двери, вежливо пригласил:
— Заходите.
В соседнем подъезде случилась заминка.
Он позвонил. В квартире долго никто не отвечал. Потом зашлепали босые ноги, и чуть хрипловатый, спросонья, детский голос осведомился:
— Кто там?
— Дед Мороз, — сказал Вадим Петрович.
За дверью воцарилась тишина. И Юрасов позвонил снова.
— Кто там?
— Это я, Дед Мороз. Открой, пожалуйста, я принес тебе подарок.
— Да?.. Но, понимаете, я один дома. Мама и папа ушли.
— Тебя заперли?
— У меня есть ключ. Но они не велели открывать. Сказали, никому пе открывай…
— Ну, а если Дед Мороз?
— Не знаю… Понимаете, у нас в доме обокрали квартиру. И теперь все боятся.
— Ясно, — сочувственно сказал Вадим Петрович. — Но я Дед Мороз, настоящий Дед Мороз. Я должен вручить тебе новогодний подарок.
За дверью опять наступило тихое, мучительное, может быть, даже слезное раздумье.
— Послушайте, — раздался потом робкий голос. — Дяденька Дед Мороз, знаете что? Вы, пожалуйста, положите мой подарок возле двери. А когда вы уйдете, я открою и возьму… Ладно?
— Ладно, — вздохнул Вадим Петрович и положил кулек у двери.
Спускаясь, он старался погромче топать, однако на нем были очень мягкие валенки.
— Надо было выезжать раньше, — сказал оп в машине Ивану Ивановичу. — Часов в семь или восемь. А сейчас дети уже легли спать. Все это недостаточно продумано.
На циферблате часов, вделанных в приборный щит автомобиля, стрелки показывали половину двенадцатого.
Походка людей — тех, что еще оставались на городских улицах, — сделалась торопливей и суетней. Они уже не шли, а почти бежали: со свертками, без свертков, а какой-то чудак пересекал дорогу с пышной елкой на плече — вот уж действительно припоздал…
Вадим Петрович вспомнил, что однажды он все это уже наблюдал — вот так, со стороны.
Но не в Соснах, а в Москве. И очень давно. Когда ему было шестнадцать лет.
Он учился тогда в девятом классе, и одна девочка пригласила его и еще нескольких одноклассников на встречу Нового года. «Предков дома не будет», — как выражались в ту далекую пору. И собственные Вадика предки отправились в гости, к сослуживцам. Он повязал отцовский галстук, запер квартиру и поехал в центр, к Ильинским воротам. Он явился по указанному адресу самым первым из приглашенных мальчиков. А девочки уже были все в сборе — знакомые по школе и вовсе незнакомые (одна была в очках), очень нарядные, очень хлопотливые — они накрывали стол: гремели посудой, располагали винегрет и кильки, ветчину и фаршированный перец. А тут озорновато затренькал дверной звонок, и в квартиру ввалились скопом ребята, тоже знакомые и незнакомые. Еще не поскидав шапок, они стали распахивать пальто, оттопыривать брючные карманы и доставать оттуда бутылки: кто портвейн, кто шампанское, а кто и водку. Такой был, видно, уговор: мальчики принесут вино, а девочки приготовят закуску. Но почему об этом не сказали ему, Вадику Юрасову? Или все разумелось само собой, без уговора?.. Вадик молча стал надевать пальто. «Куда ты?» — изумилась девочка-хозяйка. — «Ты что?..» — насторожились ребята. — «Я сейчас», — сказал Вадик, отпирая трудный замок.
Он зашагал по Китайскому проезду к Дзержинской. Он не торопился, потому что в кармане у него была всего-навсего трешка, и с той старой трешкой нечего было соваться в магазин. Да и магазины, поди, уже закрылись. Часы на Лубянке показывали без четверти двенадцать. Теперь он уже не мог поспеть ни домой, ни обратно, в эту компанию — но туда он ни за что бы и не вернулся. У него с детства было сильно развито чувство собственного достоинства.
Мимо — ему навстречу или обгоняя его — бежали озабоченные, ошалелые, опаздывающие люди. Они скользили, подворачивали каблуки, падали, вставали, хохотали, ахали. Автомашины сердито и норовисто вскидывали зады, тормозя перед красным светофором. Два зева станции метро, похожие на раструбы мясорубки, поглощали, а рядом выталкивали людскую массу.
Как вдруг все прекратилось. И сама площадь, и прилегающие улицы опустели.
На часах было без пяти двенадцать.
Вадик Юрасов стоял на тротуаре, сунув руки в карманы, вздернув подбородок и чуть выпятив губу — он следил за стрелками.
Потом, дождавшись, усмехнулся и поехал домой.
Тогда он еще не знал, что одну из незнакомых девочек, бывших там, — которая была в очках, Катю, — он позже встретит в институте и женится на ней. Как, естественно, он тогда не мог еще знать, что потом они разойдутся.
Машина съехала к обочине.
— Что? — спросил Вадим Петрович и посмотрел в окно. — Это уже Строительная?
— Нет.
— Так почему же…
Иван Иванович Пападаки постучал ногтем по освещенному циферблату часов. Стрелки были сомкнуты вверху.
— С Новым годом, Вадим Петрович.
— А-а. Ну да, конечно. С Новым годом. Желаю вам и вашей семье здоровья и счастья. Может быть, мы все-таки поедем? У нас осталось совсем немного адресов.
«Волга» рванулась.
— Видите ли, — сказал Юрасов, — Новый год — это очень условное и растяжимое понятие. Именно растяжимое, если учесть систему поясного времени. Вот здесь, у нас, в Соснах, сейчас уже Новый год. А в Москве его будут встречать через два часа. А в Хабаровске уже давно встретили. А…
— По Москве опять везде встречают, — заметил водитель.
— …что и является лишним доказательством условности самого понятия, — улыбнулся Вадим Петрович. — Не так ли?
— Верно, — обрадовался Иван Иванович. — Какая разница? Вот я приеду домой, поставлю ее в гараж, отосплюсь, а уж потом… Какая разница? Все равно — три выходных подряд.
— Кстати, в допетровской России, — сказал Юрасов, — Новый год встречали осенью, первого сентября. И сейчас в некоторых странах…
Иван Иванович лихо крутил баранку. И вскоре, сделав свое дело на Строительной, они поехали на Юбилейную.
Теперь в домах, куда являлся Дед Мороз, все дети спали. Он отдавал подарки родителям, заручившись словом, что завтра они будут вручены тем, кому предназначены. И что будет рассказано, как приходил Дед Мороз.
Повсюду веселье было в самом разгаре. На звонок выбегали не только хозяева, но и гости. И когда обнаруживалось, что там — Дед Мороз, начиналось всеобщее ликование. Взрослые вели себя совершенно как дети. Они затевали хороводы, пели «В лесу родилась елочка». Щупали одежду, усы, бороду. Некоторые дамы лезли целоваться. Мужчины волокли его к столу, а когда он решительно отказывался, приносили в коридор бутылки и фужеры.
