– Обратите внимание на желчный пузырь.
Михель поворачивается ко мне так, как будто я двинул ему коленом под зад. В его глазах – откровенная ненависть. Очень хорошо, мне это нравится.
– Скажу только одно: я здесь всего-навсего помощник, я не гребаный рыбак и не вонючий мясник. Я выполняю свою работу так, как мне показали. Большего за двадцать марок в час требовать нельзя.
Я возмущен, говорю:
– Мне кажется, что вы не совсем правильно меня поняли. Я попросил вас быть повнимательнее с желчным пузырем. Данная просьба, судя по вашим действиям, показалась мне уместной. Мне совсем не интересно, сколько вам платят. Но если уж вас волнует мое мнение, то за такую работу вы получаете слишком много.
– Послушайте, не грубите!
– Я?! Это кто же из нас грубит? Может быть, мы поговорим в присутствии вашего начальства?
– Да ради бога!
Михель вне себя. Он отправляется за шефом. Оборачиваюсь. За мной стоит длинная очередь из нервничающих людей. Им все равно, в чем дело. Они хотят подойти к прилавку и сделать покупки. Но им придется проявить еще чуточку терпения. Приходит шеф. Он одет так же, как и Михель из Лённеберги. Объясняю, что его подчиненный Михель своей явной неуклюжестью дал мне повод обратиться с просьбой быть поосторожнее с желчным пузырем при удалении из рыбы внутренностей, после чего он стал проявлять неслыханное нахальство. Шеф извиняется передо мной, делает предупреждение Михелю-подчиненному. Это приводит меня в хорошее настроение. Я проверяю узел галстука и выступаю с пламенной речью об отсутствии развитой сферы услуг в Германии. Теперь, когда я дорвался до слушателя, мне просто не приходит в голову остановиться. Михель-шеф бормочет что-то утвердительное, Михель-подчиненный униженно придает обшарпанной рыбе товарный вид, мне становится все лучше, но тут начинается бунт ждущих в очереди плебеев. К моему удивлению их возмущение направлено на меня, а не на Михелей. Мне советуют заткнуться, убираться, не мешать другим, если мне нечего делать, и так далее.
Чувствую замешательство, прерываю свое выступление, хватаю пакет и иду к кассе. Отдаю деньги и как под наркозом двигаюсь к метро. Захожу в переполненный вагон, люди едут с работы домой. Перед тем как выйти, медленно опускаю руку и роняю упакованную рыбину под ноги пассажирам. Когда я уже на платформе, кто-то кричит: «Вы что-то потеряли!» Я не оборачиваюсь. Кричат еще настойчивее. Иду быстрее, бегу. Двери закрываются. Поезд отходит. Несусь домой с надеждой, что никто не мчится за мной с целью вернуть карпа.
– Марианна, ты?
– Да, вот решила тебе позвонить. Ты рад?
– Конечно рад. Просто не ожидал.
– Как дела?
– Хорошо. Недавно хотел купить рыбу, устроить рыбный ужин, как мы когда-то. Нет, Марианна, мне не хорошо. Честное слово.
– И мне тоже.
– Не хочешь ли вернуться?
– А ты хочешь, чтобы я вернулась?
– Я не знаю. И да и нет. Скорее, я правда не знаю.
– Со мной то же самое. Но пока еще слишком рано. Как теперь выглядит наша квартира?
– Что за вопрос! Квартира выглядит точно так же, как и всегда. Уборщицу я не увольнял, если ты имеешь в виду именно это. Дурацкий вопрос!
– Ладно, ладно. Это просто так, чтобы спросить. Я думаю, что мне пока лучше оставаться у Оливии.
– Ага, и тебе так кажется. Ну и?
– Что и?
– У тебя же наверняка была причина позвонить. Или это всё? Ты только хотела узнать, убрана ли квартира? Квартира убрана. Что-нибудь еще?
– Томас…
– Мне жаль. У меня нервы натянуты до предела, понимаешь? Не знаю, что делать.
– Ты рассылаешь резюме? Ищешь работу?
– Да, вернее, я собираюсь это сделать, но в данный момент меня занимает слишком большое количество других вещей.
– Каких вещей?
– Не знаю. Вещи как вещи. Кстати, почему мы всё обо мне да обо мне? Почему мы не говорим о тебе? В конце концов, это ведь ты отсюда съехала. Когда ты въедешь обратно?
– Я не съезжала.
– Нет? Ну, тогда я что-то не так понял. Вот смешно, мне показалось, что тебя нет уже четыре недели.
– Да, но я не съехала, я только… Наверное, будет лучше, если я еще какое-то время останусь у Оливии. И ты со мной согласен, иначе бы давно сам позвонил. Я думала, что ты позвонишь.
– Ты думала… Ведь ты же сказала, что уезжаешь к Оливии на неделю. Я сразу понял, что через неделю ты не вернешься. Ты и не вернулась. Любой нормальный человек на моем месте давно бы позвонил, это я и сам знаю. Но мне не хотелось звонить.
– А ты не боялся, что со мной могло что-нибудь случиться?
– Конечно, боялся. Но Оливия позвонила бы мне сама, если бы с тобой что-то случилось. Ну а поскольку звонка не было ни от тебя, ни от Оливии, то я знал, что у тебя все хорошо. По крайней мере, лучше, чем у меня.
– Мне жаль, что я не позвонила!
– Теперь ты позвонила.
– У меня на примете есть работа. У одного из знакомых Оливии рекламное агентство.
– Но это же здорово. То есть отсюда ты все-таки съедешь.
– Я ведь не знаю, пойду ли туда работать. В моей жизни должно что-то измениться.
– Хорошая идея. Начни с развода. Я судебный процесс сам начинать не буду.
– Не заходи слишком далеко.
– Я не должен заходить слишком далеко? Через четыре недели – за это время и помереть можно – ты звонишь, чтобы рассказать, что у тебя новая работа, причем в другом городе, а я не должен заходить слишком далеко? Собрать твои вещи? Отослать их тебе? Поэтому ты и звонишь? Так? Дерьмо, боже, какое это все дерьмо!
– Томас…
– Томас, Томас, ну что Томас!
– Я вернусь. Но только не сразу. Это я и хотела тебе сказать.
– Ты хотела сказать именно это?
– Да.
– А если бы для меня это было не важно? Если бы без тебя все устроилось гораздо лучше? Что было бы тогда?
– Тогда ты должен был бы мне прямо сказать.
– Ах, вот как, я должен был сказать! Сказал – и всё в порядке, так, что ли? Вот ты мне и говоришь, вернусь, мол, через месяцы, может быть, через годы, не исключено, что и еще позже. Мини-беседа по телефону: любимый, вернусь попозже, и баста.
– Нет, все совсем не так.
– Неправда, все именно так.
– Ты меня любишь?
Вопрос звучит настолько внезапно, настолько для меня неожиданно, он поставлен настолько, как мне показалось, обезоруживающе-откровенно и одновременно изысканно-глупо, что в тот момент мне не приходит в голову ничего более удачного, чем положить трубку. Замечательно. Я только что ответил на вопрос Марианны, люблю ли я ее, нажав на кнопку «конец связи». По-моему, это неправильно, я должен перезвонить. Мне жаль, что так получилось, и я хочу извиниться.
Что же, черт побери, делать? Пытаюсь найти телефон Оливии и, естественно, не нахожу. Телефон звонит снова. Марианна, это Марианна.
– Алло, ты что, положил трубку?
– Конечно нет, с чего ты взяла? Вдруг тебя стало не слышно и раздались гудки.
– Забавно.
– Действительно, забавно.
– Томас?
– Что?
– Мне кажется, что мы должны быть откровенны.
– Да разве ж я против!
– Я думаю, что сейчас нам обоим прежде всего нужно время.
– Хочешь сказать, время, чтобы успеть подумать обо всем.
– Мы должны понять, чего хотим и что для нас важно.
– Да, да, ты, безусловно, права.
– Тогда мы и увидим, как жить дальше.
– Хорошо. А пока что будет?
– Пока время от времени мы будем разговаривать по телефону. Запиши мой номер.
– У меня все записано. Это ведь телефон Оливии? У меня он есть.
– Больше мы сейчас все равно ничего не сможем.
– Ты права. Наверное, ты права.
– Я думаю о тебе, Томас, и надеюсь, что вместе мы со всем справимся.
– Конечно. Я тоже надеюсь. И тоже о тебе думаю.
– Пока.
– Пока.
Слышу, как она кладет трубку, прерывая связь.
В голову приходит слово «увольнение». Увольнение номер два, если можно так выразиться. Два увольнения в течение месяца – это высокий уровень. Посмотрим, выдержу ли я. Ведь существует множество предметов, которые тоже могут дать мне от ворот поворот: банковский счет, кредитные карточки, квартира, телевизор, да, господи, мало ли что еще. Мне уже не шестнадцать лет, неужели я попадусь на такую удочку: «Нам с тобой необходимо время, чтобы во всем разобраться». Это же классический текст, выдаваемый женщиной, собирающейся уйти. На самом деле мне думать особенно не о чем. Моя женщина уже ушла. Хожу по квартире и разговариваю сам с собой. Здорово. Вот оно как. Взгляд падает на мое отражение в зеркале. Как я выгляжу? Внимательно себя разглядываю. Вид такой, как будто мне срочно надо пройтись.
Я вырос почти на полметра. Это не много, но и не мало. Если я раздвину челюсти и засмеюсь – а смеюсь я много, – то смогу проглотить всю стойку или хотя бы маленькую блондиночку, сидящую передо мной. Как там ее зовут? Анатоль называл мне ее имя не меньше пяти раз за вечер.
– Так как же тебя зовут?
