— Понятно, ум тоже виноват, — недоумение Сергея не проходило. — Ну и что?
— Как что? Где, как не в лабиринтах совести, ум может ответить за твои поступки. При жизни. Где ещё я могу задать разуму вопросы, которые тревожат меня? И которых так боится человек? Ты, например. Как Любовь есть совершенства всех добродетелей, так и самолюбие состоит из полноты всех зол… Так ступай же туда, где со сводов гулко опадают, разбиваясь о равнодушие твоё, капли времён. Помнящих, зачем привели тебя в этот мир. Найди колыбель совести своей…
Сергей некоторое время молчал, задумавшись. Молчал и голос. Пытаясь уловить единственную искру в сказанном, а она, падая только что, очертила путь, безуспешно нащупать который он стремился всегда, мужчина машинально закрыл глаза. Это не помогло. Узник… не способен. Не здесь увижу дорогу. Не она покажет выход.
— Я совсем запутался, — начал он, стараясь скрыть последние мысли. — Самолюбие… колыбель, — и, помедлив, словно ожидая чего-то неприятного, добавил: — И какие же вопросы тревожат тебя? — Услышанное прежде, не предвещало ничего хорошего.
— О! Самолюбие! — В голосе послышался странный пафос. — Невинное чувство вначале, приносящее потом обладателю тысячи восторженных взоров! Правда, есть ещё взоры ненависти. Но они не видны им. Как не слышны и стоны. Нравственная глухота — неизменная плата за благополучие. — Голос усмехнулся. — Обычно оправдано заботой о близких. Мол, ради них, родимых.
— Чьи? Чьи стоны не слышны? — Растерянность Сергея была откровенной. Да и не мудрено. Следовать столь быстро меняющимся направлениям разговора, похожим на повороты в тоннеле, требовало усилий.
— Ну, к примеру, пока ты мучаешься, в Лондоне. Между прочим, в «Альберт-Холле» торжества по случаю юбилея первого и последнего президента. Была и такая должность. Все мои хвостатые там.
— Он-то здесь при чём? — уже раздражённо воскликнул мужчина.
— Нет, всё-таки что вас сближает, это искренняя глупость. И тебя, и тех, кто чествует. — Шёпот сделал паузу. — Я ходила неотступно рядом с ним. С той самой минуты, как получил он в руки судьбы… людей.
— Так, наверное, с каждым, кто получил?..
— Хм… не совсем так. Меня так рано приставляют к тем, кто, получив, берётся вершить! Не каждый, знаешь ли, рискнёт. Замечу, юбиляр делал это легко и непринуждённо. Можно сказать, с упоением! — Шепот снова смолк.
Прошло около минуты.
— Ну пусть, пусть он сдал шестую часть света, — тихо прервал молчание Сергей. — Плюсов и минусов… чего больше, не подсчитать. Вполне возможно, последствия оправданы…
— Последствия… Последствия его самолюбия. Вот главное. — В голосе послышалось уныние. — Нобелевский лауреат — это он. Но и Карабах — тоже он. И Чечня — тоже он. И Бишкек, и Осетия, и сербы. Да и на Африке не закончится. Частичка осядет во всех кругах от брошенного в воду камня. Что там говорить, сколько вас перерезано в том кровавом месиве… Ох, косила я, косила. Устала впервые за пятьдесят лет. А ты — последствия оправданы! И это лишь результат такой мелочи, как самолюбие одного человека. А спившийся народ, сначала отученный такими же, как юбиляр, — кабинеты были по соседству — от слова «безработица», а затем брошенный ими в чудовищную ломку отношений? Каково наблюдать за этим из-за границы? В перерывах между шоу со своим участием. А трагедии матерей от того, что миллионы их детей гибли, корчась в муках от наркотического угара? Или в бандитских перестрелках. Откуда ему знать, что видели глаза ещё одной матери — России? Когда бросала горсть земли в свежие могилы каждый день? Свои безусловно «невинные» очи ласкал пейзажами Парижа. Так что могилы — он. И Альберт-Холл — тоже он. Всё он. Ну, и я, конечно… По пятам беспутной жизни. Ну-ка, представь себе его русским. Русские поля, просторы, русский народ и Альберт-Холл. Оцени степень цинизма. А вы — проститутки, проститутки… Король Лир! Всё отпрыскам! Никак не уразумею — одни гибнут, другие получают награды. Слёзы порождают радость. Вы для меня загадка. Бывало, смотрю, глубоко так задумается, изредка, между банкетами в свою честь. С кем только не сидел за столом! С такой дрянью! А сидит, чувствую, корёжит внутри, ломает. Стою рядом и стараюсь в глаза заглянуть, проникнуть, понять. Нет. Не видно ничего. А потом снова похлопают, похлопают — гляжу, отошёл. Согрелся. Слово, что ли, какое знает. Не поверишь, сон — здоровый.
Сергею показалось, голос хмыкнул.
— Ну, как теперь с плюсами и минусами? Чего больше?
Он молчал, потому что знал: аргументов у него нет.
— Не правда ли, высоковатая цена для роскошного, да что там, королевского юбилея! Какой уж там Достоевский с его недопустимостью одной слезы одного лишь ребенка за чьё-то будущее счастье… Между прочим, так и не прочёл. Закопан, закопан в одной из тех могил. Для кого скрипел пером старик? — Она снова замолчала.
На этот раз тишина, повисшая в пещере, почему-то не казалась Сергею гнетущей. То ли оттого, что устал, то ли что принимал уже всё с какой-то обречённостью.
— Для меня… писал… — прошептал он и осёкся.
— Да твой убийца просто ангел, — спокойно, не обратив внимания, продолжила собеседница, явно занятая другими мыслями. — Но мы отвлеклись, — тон голоса неожиданно изменился. В нем послышались угрожающие нотки. — У меня вопрос теперь к тебе. Перед главным.
Слова заставили стоявшего замереть. Мужчине вдруг показалось, что кто-то невидимый смотрит прямо ему в глаза.
— Почему ты убил Джеймса?
— Я не убивал, не убивал его! — вздрогнув от неожиданности, вскрикнул Сергей. Такая перемена темы резко привела его в чувство. — Я не хотел делать этого!
— Так не хотел или не убивал? Ведь тот не хотел тоже!
Вкрадчивый шёпот уже казался ему раскатистым эхом.
— Я не убивал его! Я не убивал! Не убивал!
Он изо всех сил зажал руками уши.
— Папа! Ну что же это такое? Пожалей хотя бы маму! Не меня! Ну к чему все это? Бросаешь дом, семью, едешь, — она растерянно посмотрела вокруг, — в какую-то Тмутаракань. Живёшь в этой избе… — Ксения с полным горечи лицом стояла у калитки и уже с каким-то отчаянием показала на деревенский дом, у крыльца которого стоял пожилой мужчина. Неожиданно глаза её наполнились слезами.
Тот медленно подошёл к ней и обнял. Девушка разрыдалась.
— Папочка, ну что ты выдумал? У нас такая семья. У меня прекрасная карьера… мои передачи в самых высоких рейтингах. Мы можем позволить себе всё. Что же ещё нужно-то… живи. Поедем домой… я, я… ведь только для тебя. Я так хотела, чтобы ты видел мой успех!
Она затихла и что-то запричитала.
— Не то… не то надобно мне было, доченька, — еле слышно прошептал отец. — А сейчас я только плачу…
Знаменитая на всю страну телеведущая в ужасе проснулась. Её отец, порядочнейший мэр одной из Венеций, только что разговаривал с ней.
— Нет, так не пойдёт. Куда тебя понесло? — Шёпот привел его в чувство.
— Я жил! Я просто жил! — снова закричал он. — Ты понимаешь, я просто жил. Как живут на этой земле люди, как тысячи таких же! Неужели в этом есть ты? Ты в их жизни. Почему? Зачем? У тебя есть только один миг! А ты здесь уже столько! Кто звал тебя?
— Ты, как и другие такие же. Каждую минуту обнимал меня, уговаривая остаться, не уходить. Ты даже называл меня ласкою. Мне было приятно, сознаюсь. Никто не удерживал так меня. Никто не был со мной так близок. При жизни. Ты знаешь, однажды я поняла, что меняюсь, становлюсь другой. Только при тебе. Я как-то прогнала тех, что вяжутся за мной всегда, а в твоем случае особенно. Помнишь, я говорила о них. Никогда я не позволяла такого своеволия. Как надоел мне смрадный хвост. Потирая руки, они узнают своих, и ничего нельзя поделать, — сквозь шепот послышались всхлипывания. — Я заплатила им. Но цена стоила того!
Сергей онемел. Вопросы, слова и что-то ещё рвалось наружу. Но он онемел.
— Господи, за что мне это? Знаю… за что. Но почему сейчас? Почему живому? Только не здесь… Потом… потом — всё мне. Моё — мне. За всё, — он опустил голову.
— Знаешь, почему жалко тебя?
— Мне не важно, — ответил Сергей, не поднимая головы.
— Понимаю. А помнишь, райкомовская печать всегда пахла водкой? — неожиданно спросила она. — Ну, включайся… один ваш юморист.
— Господи, при чём здесь это? И сейчас. Пошло… всё пошло и не ко времени…
— А задача вовремя? Быстро и вовремя создать новую семью, покинуть взбесившуюся страну, — так пишет Эдик Скворцов, тоже из ваших.
— Какой Эдик?
— Я о другом… Есть ещё одна печать. «Преждевременная». Вензель. Человек может получить её и жить, не догадываясь. Но иногда она проступает. На запястье. Значит, пора.
Он закрыл лицо руками.
— Оставь меня, — в тоне послышалась мольба.
— Оставлю. — Она вздохнула. — Но вот «не ко времени». А что «ко времени»? И вообще, что такое время? Вы так цените его. Но тратите. Расточаете. На признание, мнимое уважение, на власть. Первые рассыплются, вторая предаст. Впрочем, пустое. Известный факт. На удовольствия. На женщин мужчины. На мужчин женщины. На комплексы. Помнишь? Сначала найти свои «достоинства», а потом непременно требовать их признания другими. Незатейливая философия, не правда ли? Даже забавно. А ведь вам запрещено искать и требовать.
