Весной 1989 года я просто утопала в блаженстве. Я восторгалась Дармоном, восторгалась своим статусом, и никакие моральные соображения не заставили бы меня отказаться от моих фиктивных обязанностей. Этот status quo вполне устраивал меня, и, чтобы продолжать им наслаждаться, я пускалась на самые низкие, самые фантастические выдумки. Когда мой отец начинал ворчать, а Фабрис разыгрывал Кассандру, я затыкала им рот искусной ложью о великой значимости моей работы. И река моей жизни лениво текла к устью, за которым мне чудились райские кущи. Я не старалась ускорить ее бег.
Так что, когда дела вдруг пошли полным ходом, моей заслуги в том не было. Как, впрочем, и заслуги Дармона: сигнал к отправлению был дан самим Франсуа Миттераном. В какой же это момент? Да на Троицу, когда он пригласил Александра сопровождать его при восхождении на вершину скалы Солютре[33]. Я страшно удивилась, что оказанная честь не только не польстила моему дорогому покровителю, но, напротив, привела его в крайнее раздражение.
— Ну вот, моя кошечка, теперь нам придется перенести наши беседы в Морван, вы уж простите великодушно. Это серое захолустье, где впору удавиться со скуки; все, кроме президента, опрометью бегут из тех мест, одни только кладбища полным-полнехоньки. В этой мрачной дыре что ни день, то дождь, а ботанические изыскания дядюшки Франсуа — просто пытка; он знает название каждой былинки, заставляет нас все их заучивать наизусть и неизменно кончает свою прогулку слезливой одой в честь Соны, что «несет свои воды вдали».
Это королевское восхождение повергло его в поистине королевскую скорбь. Слишком молодой, чтобы принадлежать к ближайшему окружению президента, он, как правило, был избавлен от подобных мероприятий. Тем не менее дважды ему уже пришлось поучаствовать в них, и он был сыт этим по горло. В предвидении роковой даты он обычно старался приурочить к ней какую-нибудь встречу министров на европейском уровне. Но в этом году его застали врасплох, и он просто себя не помнил от злости:
— Я просил, чтобы меня не соединяли с Мари-Клер Папегей, личной секретаршей президента. Но все напрасно: она сама предложила мою кандидатуру, теперь делать нечего. Версаль есть Версаль. Меня включили в круг ближайших придворных.
Он презирал себя за то, что подчинился этому приглашению, низводившему его до ранга простых прислужников властителя.
— Он создает вокруг себя кружки преданных людей, которые плохо знают друг друга, почти не пересекаются, но не способны затмить его и проявить хоть какую-нибудь инициативу без его ведома. Подумать только, некоторые министры плачутся, что их никогда не приглашают на такие мероприятия! И из кожи вон лезут, чтобы напомнить о себе. Бродят вокруг него, как голодные коты, в надежде, что он их заметит и обласкает. А в результате их он презирает, а из меня делает комнатную собачку и при этом уверен, что осчастливил своей благосклонностью. Просто сумасшедший дом какой-то: в прошлом году они вздумали организовать подписку, чтобы воздвигнуть монумент в память об этом «паломничестве»…
В субботу вечером, не желая вливаться в ряды президентских лизоблюдов, наводнивших Лионский вокзал, Александр спешно организовал ужин с наследным принцем Кувейта. Таким образом, мы присоединились к экскурсии лишь ранним воскресным утром, прибыв на место вертолетом. Уже с девяти утра вся эта шайка торчала перед семейной обителью Даниэль Миттеран[34] — хибарой, которая старалась выглядеть малым Трианоном, даром что находилась в Клюни[35]. Но оттуда никто не выходил. Люди ждали, некоторые искали приюта в ближайшем бистро. С «придворных», пока они мокли под дождем, наверное, слетела вся спесь. К счастью, выглянуло солнце. Временами ворота приоткрывались, и местные торговцы тащили внутрь цветы, заносили корзинки с клубникой, за ними в дверь протискивались министры… Через некоторое время они выходили обратно. Соседи из сострадания предложили Александру стул, чтобы он посидел в ожидании приема возле их дверей. Он мрачно ворчал:
— Вот так всегда. Он назначает отправление то на 9 часов, то на 11, то на 12… Как получится. Если вообще уже не уехал. В таком случае нужно будет мчаться за ним вдогонку до самой вершины. И никому не отвертеться: в хорошую погоду он воображает себя Людовиком Святым и начинает вещать, как оракул. Хотя я его понимаю: в окружении всех этих шавок он вполне может считать себя «королем под священным дубом». Ладно, потерпим…
Джек Ланг и Моника раскланивались направо и налево; со мной они поздоровались так, словно знали всю жизнь. Александр представил меня Жоржу Кьежману, которого не любил, Пьеру Берже, которого побаивался, Паскалю Севрану, который его забавлял, и какому-то герою Сопротивления из Пюи-де-Дом, чье имя он забыл. Джинсы и вельветовые штаны, толстые свитера и твидовые куртки, фетровые широкополые шляпы и кепки в духе Шерлока Холмса — здесь были представлены все виды прогулочных нарядов. Это походило на воскресный день в «Гесперидах»[36], когда дряхлые старички натягивают новые сапоги-дутики и отправляются на природу, протрясти кости. Честно говоря, все это — улица, люди, скудный солнечный свет — вызывало жалость, как вдруг за минуту до 10 часов поднялся переполох: десять автомобилей на бешеной скорости подкатили к дому, оттеснив собравшихся. Мы залезли в Safrane вместе с Луи Мерма, облачившимся в костюм French Doc и совершенно очарованным всем этим балаганом.
Наконец нас доставили к подножию скалы. Вид у нее был просто устрашающий — 500 метров в высоту! Она была похожа на природную неприступную крепость типа Монте-Кассино[37], иными словами, не внушала никакого желания карабкаться на вершину. Но о дезертирстве не могло быть и речи. Президент уже опередил нас метров на двести. Я успела заметить, что сегодня он нарядился в стиле Великого Кормчего: морская фуражка и серая парка с капюшоном. Для того чтобы забраться в свое «орлиное гнездо», лучше не придумаешь: таким образом он отдавал почести всем этапам истории нашего века, от Берхтесгадена[38] до Великого похода[39]. Президентская свита ринулась вдогонку, но Александр предпочел остаться в хвосте процессии. Первую четверть часа нужно было лезть вверх по обрывистой тропе для мулов, петлявшей среди лесов и виноградников. И толкаться там среди прочих ему совсем не улыбалось. Да и все остальное было противно. Он мрачно озирал окрестности:
— До чего же унылое место! Вот уж не хотел бы стать здешним депутатом. Ни долин, ни озер, ни журчащих речек… Ни вереска, ни ландов… Земля плотная, как глина, каждый клочок возделан. И вот посреди этой бесцветной щеки торчит бородавка, на которую нам приказано взобраться! Ну почему он не выбрал для отдыха плаванье в заливе?! Там столько островков, рифов, пляжей, лугов, отдаленных хижин и приветливых колоколен, там такое многоцветье зеленого, голубого, белого… Господи, что я здесь делаю?
Он, конечно, преувеличивал, но расстилавшиеся внизу аккуратные виноградники и правильные квадратики полей выглядели непреложным подтверждением этих ядовитых насмешек. Да и крестьяне тоже что-то не попадались на глаза. Это была типичная деревенская довольно унылая местность, из тех, которые фермеры-промышленники, не вылезающие из сапог, засыпают и травят пестицидами. И все же Александр хватил через край: воздух был напоен цветочными ароматами, а небосвод сиял нежными акварельными красками, напоминая о чисто французской идиллии. В деревнях старушки наверняка пекли яблочные пироги для своих мужей, почитывающих «Пари-Тёрф»[40]. Это была Франция Шардонна[41], Миттеран чувствовал себя здесь счастливым, и я тоже. Я взяла Александра под руку, чмокнула его в губы, и мы дружной парочкой бодро полезли в гору, обгоняя запыхавшихся энтузиастов.
Какой-то старый генерал сидел в тени каштана — видно, тоже выдохся. Когда он отвечал на приветствие Александра, слышалось попискивание его сердечного стимулятора. Но утешать слабаков было не время, нас ждал подъем. Мы перебирались через растрескавшиеся каменные барьеры, шлепали по красной глинистой жиже, оставшейся от недавних дождей, вереницей карабкались по козьим тропам. В одиночестве такая прогулка была бы чудесной. В группе она была отвратительной. Я задела плечом длинную ветку с шипами, и она хлестнула по щеке господина, шедшего позади меня. Он любезно воздержался от жалоб, я протянула ему бумажную салфетку. Все это походило на финиш горного этапа «Тур-де-Франс». Иногда какой-нибудь репортер, обрядившийся в камуфляж, совал в лицо Александру свой микрофон, словно брал его на мушку. Стоит этим молодчикам выйти за пределы кольцевого бульвара, как они воображают себя в Сараево. Препятствий на пути было полно: даже на верхушке скалы легко было переломать ноги на каменной осыпи, полной острых осколков. Древние люди приходили сюда обтесывать кремниевые наконечники и топоры. Дама, шедшая передо мной, в кровь разодрала себе лодыжку. Александр заставил меня одолеть этот маршрут: мы уже почти достигли цели, близился миг Нагорной проповеди и встречи с Богом. Со всех ног, точно скаковые лошади, возбужденные видом фотофиниша, мы домчались до вершины. Теперь нужно было подыскать себе местечко получше в кружке апостолов. Это оказалось легко: там, где незнакомцу не уступили бы ни пяди земли, министру здравоохранения любезно уступали дорогу. Я рассылала во все стороны благодарные улыбки. За моей спиной человек двадцать, не меньше, поинтересовались, кто я такая.
