Это еще один стереотип, скажете вы. И будете правы, наверное. Но именно из горных сел рекрутировалось наибольшее количество непримиримых боевиков, именно в этих местностях нашел наибольшую поддержку ваххабизм. А равнинные чеченцы сетовали на то, что власть прибирают к рукам дикие горцы. Нам, выпестованным советской властью в интеллигентов, было обидно и страшно, когда толпы необразованных людей, спустившихся при Дудаеве с гор, заимели силу и авторитет, отодвинули нас на второй план.
15 января в конторе меня ждали плохие новости.
– Вчера в Грозном стреляли в Асланбека, – мрачно сообщил Лечи.
– Как он?
– Отделался легкими ранениями. Но это только начало. Шайтаны не оставят шефа в покое. Скоро наша шарашка накроется медным тазом.
– Брось, Лечи! В тебя тоже стреляли. А мы продолжаем работать.
Лечи махнул рукой:
– А! Кто в меня стрелял? Урки какие-то, волчары позорные. Мстят за то, что я прищемил им хвост. С этими мы разберемся. Арсаева другие силы хотят завалить. Сам знаешь, кто. С ними нам не справиться. И Масхадов с ними ничего поделать не может. А они не простили того, что Арсаев с Ямадаевым в июле разоружили ваххабитов в Гудермесе. Сулим с 6 января в госпитале, теперь Арсаев. Они не оставят его в покое. Или убьют, или сместят.
Слова Лечи оказались пророческими. Арсаеву недолго оставалось быть министром.
Шла Ураза – мусульманский пост. Я, как истинный мусульманин, держал аскезу три дня подряд. Как полагается, я не ел ни крошки и не пил ни глотка до самой ночи. Тогда я напивался водой и ложился спать. Есть почти не хотелось. Жажда мучила сильнее, чем голод. Я постился без отрыва от службы, но в активных мероприятиях эти три дня я не участвовал. Часами я торчал в тире здания РОВД, стреляя по мишеням из своего ПМ – того самого, что я отнял у «гаврошей» и оставил себе. Стрельба отвлекала от жажды и голода, время до вечера проходило быст рее. Лечи, кажется, строгого поста не держал. Хватило с него того, что на протяжении почти целого месяца он совсем не пил водки.
19 января пост закончился. Настал праздник разговления, который в Средней Азии называют Курбан-Байрам. У нас его так никто не называл. С детства я помню его по традиционной формуле, которой поздравляли друг друга сельчане, обходя дома соседей с угощениями: марх къобул дойл шун! – да зачтется вам ваша аскеза!
Так было всегда, и во времена социалистического атеизма и интернационализма было так. После Уразы наши соседи приносили нам угощения, а на Пасху моя мать, православная, пекла куличи, красила яйца и одаривала ими соседей. Так что все наедались на оба праздника.
Папа был тогда убежденным коммунистом. В религиозных обрядах участия не принимал. Но с удовольствием ел и деликатесы из бараньей требухи в конце Уразы, и куличи на Пасху.
Нам не казалось, что эти невинные народные обычаи могут стать причиной вражды и разделения.
Мы устроили праздник у себя в конторе. Зарезали двух баранов, нажарили шашлыки прямо в парке рядом с Дворцом пионеров. Лечи выставил ящик водки. И сам напился, наверстывая упущенное за месяц. Его увезли домой в блаженном и бессознательном состоянии.
А 21 января в соседнем райцентре Урус-Мартане по нашему ведомству случилось ЧП. Масхадов назначил нового начальника Урус-Мартановского районного отделения ШГБ. Прежний начальник, сторонник шариатчиков, с местом расставаться не захотел. В село вошел отряд президентской национальной гвардии. В перестрелке было ранено несколько человек.
Я рвался в Урус-Мартан, принять участие в разборке, выступить на стороне президента.
– Сиди тут, без тебя большевики обойдутся, – строго одернул меня Лечи, начальник Шалинского РОШГБ.
Моя должность теперь называлась заместитель начальника. В Шалинском РОШГБ я был вторым человеком после дяди. Я послушался. Чтобы поддержать его авторитет и не смущать умы подчиненных, которые тоже рвались в передрягу, искали приключений на свою задницу.
Приключений нам и без того хватало.
23 января в Грозном президент провел пресс-конференцию. Он заявил, что в республике нет сил, способных осуществить государственный переворот.
Это было мало похоже на правду.
Уже на следующий день сам Масхадов, на специальном совещании глав местных администраций и имамов мечетей, распорядился сформировать в каждом населенном пункте вооруженные отряды резервистов. Для отражения возможных попыток захвата власти незаконными вооруженными формированиями. Масхадов искал силу, на которую он мог бы опереться. Он надеялся, что ветераны первой войны станут залогом стабильности в каждом селе и районе.
Но не хватало не только стабильности. Не хватало всего. Прежде всего, денег. В 1998 году с деньгами в Ичкерии было плохо. В 1999 году с деньгами в Ичкерии стало еще хуже.
В Шали не работало большинство предприятий. Птицефабрика «Кавказ» была разрушена. Щебневый завод был разрушен. Пивзавод был разрушен. По ним отбомбилась российская авиация в первую войну. Бывший совхоз – теперь госхоз – «Джалка» дышал на ладан. А когда-то в нем собирались рекордные урожаи злаков, производились тонны мяса и молока! Земли госхоза потихому «прихватизировались» шалинцами, но, кроме кукурузы, на них ничего толком не выращивалось.
Хорошо, если выращивалась хотя бы кукуруза. Она шла на корм скоту, из нее же делали муку для лепешек – сискал. Кукурузные лепешки – национальное чеченское блюдо. Хлеб для бедных. Многие чеченцы, не слишком начитанные и образованные, наверняка удивятся, если им сказать, что кукуруза не возделывалась нашими предками на этой земле испокон веков. Что она появилась сравнительно недавно и была завезена – страшно подумать! – из далекой Америки, где маис выращивали совсем другие народы – индейцы. Но то же самое можно сказать о картошке и русских.
Задолго до Хрущева с его «кукурузизацией» всей страны кукуруза стала царицей полей в Чечне. Это неприхотливый злак, очень простой в культивации – кукурузу можно сажать «под штык», просто забрасывая зерно под лопату. Чудесное растение – из одного зернышка вырастает несколько початков и стебель, которым можно кормить коров. Ничего не пропадает!
Чеченцы давно полюбили кукурузу. Вы помните, в нашумевшей повести Анатолия Приставкина, злые чеченцы набили разорванный живот убитого маленького мальчика початками кукурузы – на, жри, сучий выродок, русское семя! Кошмарная сцена. Она всегда вызывала у нас отчаянные возражения. Папа говорит: нет, не могли чеченцы так поступить с ребенком…
Но я про кукурузу.
Кукуруза десятилетиями спасала чеченцев от голодной смерти. Мой отец вспоминает, что в самое трудное время, после войны, когда еды никакой не было, когда мяса и молока не видели месяцами, а кусок черного пшеничного хлеба был непозволительной роскошью, кукурузная лепешка, сискал, была в доме всегда. Только так и выжили.
Когда-нибудь чеченцы снесут со своей земли все памятники русским генералам и туземным спасителям отечества, политикам и ученым, вождям и наставникам народа. И в каждом городе, в каждом селе, на главной площади поставят памятник Кукурузе. Только она – единственная и настоящая спасительница нации.
Я отвлекся. Извините мне это агрономическое отступление. О, если бы и я не отклонился от мирной дороги, если бы мне – всем нам – было суждено возделывать землю, сеять в нее золотые кукурузные зерна, а не осколки и пули – стальные зубы дракона, прорастающие новой смертью, новой войной!
В Шали худо-бедно работали только кирпичный завод и пищекомбинат. Пищекомбинат стоит в самом центре города, неподалеку от средней школы номер 8, в которой я учился. В последние каникулы перед окончанием школы я устроился туда разнорабочим. Мы таскали картонные коробки, в которые было уложено по четыре трехлитровые банки с соком. Это было время борьбы с пьянством и алкоголизмом. Употребление натуральных соков вместо алкоголя тогда активно продвигалось по всей стране. И Шалинский пищекомбинат делал соки из яблок, груш, айвы и винограда. Удивительно вкусные соки! Мы обпивались ими до головокружения. Как и на всяком советском предприятии, на пищекомбинате действовал принцип: на работе съешь и выпей сколько сможешь, но за проходную ничего не выноси! Так мы и делали.
А иногда на целые сутки отправлялись к железнодорожной ветке, грузить соком вагоны. Это была тяжелая, но веселая работа. И за нее полагалось два отгула. Вагоны уходили на север, в Россию.
Я вспоминал эти счастливые дни. Это были счастливые, мирные годы. Только, чтобы понять это, нам пришлось пережить развал страны и войну. Терзаемый ностальгией, я часто выбирал свой путь домой так, чтобы он шел мимо пищекомбината, хоть и приходилось для этого делать по городу значительный крюк.
Ворота были открыты. На проходной дежурил человек в камуфляже и с оружием. Что-то гудело в горячем цеху, но по всему было видно, что лучшие времена для комбината уже прошли.
