Но не всегда могут дойти до «бродяжни» проблемы и нужды мужика – простого и честного арестанта. А все из-за «контингента» – этих хамелеонов и лизоблюдов преступного мира, которые считают себя бродягами лишь только тогда, когда это им выгодно.
В 162-й хате из ста двадцати человек не более десяти были спортсменами и качками, они и делали погоду в хате. Они запрещали мужикам курить, могли часами не подходить к «дороге», открыто игнорируя все воровское, которое им было чуждо, могли поднять руку на мужика и многое другое.
Зная, как бороться с этой нечистью, я не спешил вступать с ними в поединок, наперед зная, что умнее и хитрее их всех, вместе взятых.
Далее шли проблемы с «дорогами» шестого корпуса вниз – на «малый спец», и в частности на воров. Если здесь, на «аппендиците», мне достаточно было «пустить прогон» и все исполняли то, что в нем было указано, то на шестом корпусе было все намного сложнее. Там был другой положенец, и для начала мне нужно было познакомиться с ним поближе, а уж затем, продумав все ходы, и свои, и легавых, действовать.
В течение нескольких дней у меня никак не получалось схлестнуться с Рамазом, и потому я изучал и анализировал все то, о чем меня ставила в курс босота, находящаяся рядом, и люди, просидевшие на разных корпусах Бутырки по нескольку лет. Изучив таким образом обстановку, мне удалось через несколько дней пересечься с Рамазом у него в хате и поделиться с ним своим планом.
Рамаз оказался глубоко порядочным и честным человеком, в чем я ни секунды не сомневался, иначе он не был бы тем, кем был. Он провел в Бутырке уже четыре года (кстати, его и освободили чуть позже из зала суда), и, надо думать, у него был богатый опыт относительно всего, что касалось этого мрачного и зловещего острога.
Мы тут же поняли друг друга и подружились. Проговорив с самого утра до вечерней проверки, мы все обсудили и обо всем договорились. Только сообща мы могли перехитрить ментов и не допустить запалов, которые случались последнее время один за другим. Мы это оба понимали, и, забегая вперед, скажу, что сделали все по уму, хотя пришлось немало понервничать и попереживать. Это была игра в кошки-мышки, и условия в ней были далеки от равных.
Как все это происходило? Для того чтобы переправить сообщение в виде малявы на шестой корпус, существовало два способа. Один – через «судовых», но в таком случае больше одной, от силы двух маляв переправить было сложно, потому что им приходилось «торпедироваться». А если их было сто, сто пятьдесят или даже больше, да к тому же со всех корпусов и все они шли через аппендицит и в ту и в другую сторону?
Перед прогулкой, а, как я уже успел упомянуть, прогулочные дворики располагались на крыше пятого и шестого корпусов, мы затаривали массу пришедших маляв в длинный, специально для этой цели связанный чулок и шли с ним на прогулку. Здесь по давно обговоренному «цинку» «дорогу» опускали вниз, на шестой корпус, в одну из тамошних хат, и вот тут-то и следовал запал.
Что делали менты? Зная время и «цинк», они выводили всю хату на коридор и ждали наших позывных сверху. Как только они их получали, тут же следовал обмен паролем и груз шел вниз, прямо в руки мусоров. Получив его, они вновь запускали людей в хату, а сами шли читать малявы арестантов и принимать соответствующие меры. То же самое происходило и с «дорогой» из шестого корпуса вниз на «малый спец». Дошло до того, что скопилось такое количество корреспонденции, что ее уже некуда было «гасить».
Вот мы и разработали с Рамазом схему, следуя которой запал был почти полностью исключен, а любой мент, выдававший себя за арестанта, тут же изобличался «дорожником» просто и безо всяких дополнительных средств.
Многого конечно же я не могу поведать читателю, но смею уверить, что имею право гордиться нашим с Рамазом изобретением. Менты вскоре буквально взвыли и долгое время не могли понять, как и когда мы умудряемся передавать малявы и кто же их переиграл по части «дорог», пока какая-то падла не выдала нас. Но было уже поздно, схема работала как часы, и сбоев в передаче информации почти не случалось.
Подобные хитрости я придумал и применил и в общении с пятым корпусом и «большим спецом», но здесь «дороги» были относительно надежны, и мне пришлось лишь усовершенствовать передачу на некоторых перевалочных пунктах.
Может быть, когда-нибудь, когда в тюрьмах нашей страны наконец-то будут созданы нормальные человеческие условия и «дороги» и хитрости, связанные с их применением, канут в Лету, я напишу целую книгу об этом уникальном и простом изобретении заключенных ГУЛАГа. Прерогатива здесь, как и во всем, что касается новшеств, внедренных как той, так и другой стороной в тюрьмах и лагерях, принадлежит исключительно России. А пока мне приходится быть осторожным, чтобы не навредить людям, находящимся сейчас в заключении.
Так в заботах и хлопотах воровских прошел еще один год и наступил Новый, 1997-й. Под Новый год освободились сразу несколько Жуликов: Якутенок, Дато Ташкентский, Авто Сухумский и Маис. Один Бог знал, что с собой притащит на горбу этот год. И как показало время, хорошего было мало, да и что в тюрьме может быть хорошего? Вот Гучу «окрестили» (подельника Дато Какулии) – это было хорошим известием, базару нету, а остальное?
В марте исполнялась годовщина смерти сразу двух Воров – Паши Цируля и Гриши Серебряного. Если с первым я был знаком целую вечность и крал вместе не один год, то второго никогда не видел, только слышал о нем. Говорят, он был молод, полон сил и подавал большие надежды, но его жизнь оборвала одна блядина по кличке Черный. Эта падаль плавала по тюрьме, нанося невидимые удары шпане исподтишка, в спину, но в один момент – раз и куда-то исчезла. Наверное, менты убрали за ненадобностью, как использованный презерватив. Это их обычный метод сотрудничества с такой падалью, и здесь я с ними абсолютно солидарен.
Годовщину эту я решил отметить чисто по-жигански, как и подобало. Заранее обговорив с Ворами централа все детали и получив от них добро, я дополнительно заказал для этих целей со свободы на общак конфеты, чай и курево. Получалось так, что у одного из Урок годовщина была десятого, а у другого – двенадцатого марта. Я объединил обе эти даты и решил помянуть эти печальные даты десятого марта.
В тот день после обеда я запустил по «аппендициту» «прогон», в котором просил помянуть вместе со мной и всей босотой тюрьмы покойных урок, а следом шли грузы с чаем, куревом и глюкозой.
Все прошло как нельзя лучше, иначе мне не пришлось бы чалиться в карцере, правда недолго, всего несколько суток. Легавые были вынуждены выпустить меня, ибо с требованием арестантов «аппендицита» и «большого спеца» трудно было не согласиться.
В предыдущей главе я вспомнил добрым словом одного из трех положенцев Бутырки – Рамаза. В этой хотелось бы упомянуть о втором – Игоре Люберецком.
Трудно переоценить ту пользу, которую он принес арестантам централа, особенно чахоточным. Дело в том, что через несколько месяцев после моего этапирования из Матросской Тишины на Бутырку, прямо под Новый, 1997 год, в «Кошкином доме», на третьем этаже открылся «тубанар». Туда в спешном порядке поместили всех чахоточных «Бутырки», и тех, которых выявили только что, и тех, которые находились в единственной на то время в Бутырке туберкулезной хате № 137.
Трудно описать, какой бардак и неразбериха творились там первое время, но главным был полный подсос буквально во всем. Самое непонятное состояло в том, что менты ничего не разрешали передавать из корпусов. Это был маразм какой-то! Еще одна непонятка вроде той, которая была на Матросской Тишине.
Теперь общак для нужд больных я срочно увеличил в несколько раз и, как только появлялась возможность, передавал гревы через «судовых», но они, к сожалению, не всегда доходили до места назначения. Игорь Люберецкий был первым, кто наладил бесперебойную «дорогу» на «тубанар», и уже немного позже мы с босотой разморозили ее окончательно.
Вспоминая об этом неспокойном времени, мне бы хотелось, чтобы люди, которые находятся сейчас в тех местах, о которых я пишу на страницах своих книг, помнили, что блага, которыми они сейчас пользуются, многим из моих ближайших друзей и мне в том числе доставались непросто. Порой приходилось мучиться и страдать, но мы были честны друг перед другом и знали точно, что эти страдания – не зря, они во благо преступного мира, потому что мы искренно верили во все воровское, а значит, во все честное и благородное.
Некоторых из них давно нет в живых, некоторые чалятся где-то по острогам теперь уже ГУИНА, и совсем уже единицы доживают свой век на свободе, с волнением и озабоченностью глядя на беспредел и неразбериху, которые творятся сейчас в преступном мире.
В этой связи хотелось бы рассказать один курьезный случай, который мог бы пролить свет на многие аспекты тюремной жизни. В 88-й хате, как я уже упоминал, сидел Степа Мурманский. От его окна на втором этаже до моего (наискось) было метра три, не более. «Дорога» к нему у меня стояла постоянно на контрольке, то есть постоянная, как и положено, где сидит Урка. Что уж говорить об общении? Оно тоже было постоянным. Зачем зря тратить бумагу и всевозможные средства, подтягивать людей и прочее, когда «по порожнякам» можно и так поговорить?
