вроде к месту — и вот те на,
вроде дурью дурь — и ну ты даешь,
вроде речь и та и ина.
Вдруг дичает родной с младенства словарь,
вдруг напев, хоть не слышно лир.
Потому как язык не царство, а царь,
римский Август, чья мыза — мир.
Потому как слов гангренозную связь
грубо синтаксисом прошил —
и она, содрогнувшись, без шва сошлась.
И, как бог, он ожил. Ожил.
За
Что попадалось на глаза:
сирени мусор, зернь сирени
при мачт и жерл садовом крене
в шторм, по секстану к ПИ -арене
пруда — хотя и ни аза
не смысля, я был только за.
Не мне, зеваке, что , а тем,
в чьем сердце пламя, в зренье влага,
не различавшим зла и блага
ни сокровенного, ни нага
и не сбивавшим время в крем,
как я, слабак: давлюсь и ем.
Мне попадались жизнь и смерть,
и чудо, и подделка чуда,
всего с добром, добро без худа,
и люди — врозь и дробью люда,
и тракт со стрелкой на Сысерть-
курорт, в Сибирь, в Боярь-и-Смердь.
Был неразборчив, все берег:
бессрочный пропуск, жалкий юмор
евреев, лица тех, кто умер,
родство и с унтерменш и с юбер.
Сирень кивала. Ветерок,
как рок, к ней льнул. Все было рок.
Его я на себе ношу,
как метку зрелища, что выжег,
когда из тьмы утробы вышел
и, захлебнувшись светом, выжил.
Как родинку. Как малышу
нянь утешенья и шу-шу.
Что даром, без труда, что в дар,
еще б не за! Но ведь не за же,
что выдох-вдох — и нет. Что кражи
в спектакле тень и столько лажи.
Что сам театр — воздушный шар.
В морщинах. Выцветший. Что стар.
Зрачок, прощай — привет, слеза!
Ты линза, лезвие, ты что-то
с бельмом пруда и садом флота.
Глазного дна слепое фото.
Зонд бытия. И то, что за :
невидимого образа.
* *
*
Сотня стихотворений, выписанных как пример,
к ним сотен семь отрывков по строчке-две пояснений,
вот и весь фокус с книгой, ее натянутый нерв —
и поясной на обложке, с пером, как дротиком, гений.
Не устоять против одури выдернутых цитат,
флейт их, под чей ноктюрн извиваюсь коброй,
с языком во хмелю — проспав под кустом в цветах,
с тремоло гласных рассветных, с писанной ими торбой.
Разве поэзия слов не гуща садов? Не корней
давка? Не листьев и крылышек шелест горячий?
Разве не метр — иволг и волн прибрежный хорей?
Бунты подолов и ног? Клятвенный график безбрачий?
Пусть весь и опус — филолога жадный бубнеж,
выкладки чувства из сколотых рифмой секретов,
выводы судеб из спину сутулящих нош —
лишь бы пригубливать нам алкоголи поэтов!
Будь безответно влюблен, пышногруд, златокудр
этот филолог, будь женщиной в кружеве связей,
тычь в алфавит он пуховкой, как в коробы пудр,
лезь в словари, как мизинчиком в баночки мазей,
ври, выдавай он убожество за колдовство —
в свет не зазорно мещаночке выйти, как даме,
только бы сотня сошлась эта в книге его,
только бы теми губу щекотнуть семьюстами.
* *
*
Сложился взгляд, сложился слух,
и переучиваться некогда.
Надежда вся на шалый дух,
что сложит жизнь из дыр хэнд-секонда.
Цель — не Геракловы столбы,
не бал под сфер небесных пение,
а суета, двутакт ходьбы
и между ребер средостение.
А там и речь. Какая есть.
Бубнеж и что со свалки вынесла.
А все-таки кому-то весть.
Нежданная. Из снов и вымысла.
Галина Мария Семеновна родилась в Калинине. Закончила Одесский государственный университет, кандидат биологических наук. С 1995 года — профессиональный литератор, автор нескольких книг стихов и прозы. Лауреат поэтических премий “Anthologia” и “Московский счет”. Живет в Москве.
МАРИЯ ГАЛИНА
*
МЕДВЕДКИ
Лягу не благословясь, стану не перекрестясь, стану будити усопших. Станьте, умершии, розбудите убитых. Станьте, убитые, розбудити усопших. Станьте, усопшие, розбудите з древа падших. Станьте, з древа падшие, розбудите заблудящих. Станьте, заблудящии, розбудите зверии подемущих [зверем поеденных?]. Станьте, зверие подемущии, розбудите некрещеных. Станьте, некрещеныи, розбудите безымянных.
Наговор
Насекомое ведет преимущественно подземный образ жизни. На поверхность выбирается редко, в основном в ночное время суток. Учитывая великолепную приспособляемость медведок, следует отметить, что чаще всего они выступают в роли вредителя, так как быстро и в больших количествах размножаются.
Каждый вечер я обхожу комнаты и обметаю паутину. Не имею ничего против пауков, но паутина неприятна. К тому же в ней запутываются высохшие тушки ночных бабочек. Когда я тыкаю веником в паутину, вращая его, словно ключ в замке, то отворачиваю лицо или смотрю за окно. С листьев стекает свет далекого фонаря, и где-то далеко, в море, надрывается ревун.
В последнее время паутины все меньше и меньше.
Скоро ее не станет совсем.
Растворимый кофе кислый и воняет жженой пробкой, но я выпиваю чашку до дна. Это как лекарство — неприятно, но необходимо.
Надо купить в зернах. Но я сегодня так и не смог заставить себя выйти из дому.
Мне хочется соорудить бутерброд с колбасой и луком, но я терплю. Нельзя дышать луком на заказчика.
Когда я жду заказчика, то просто хожу по комнатам и бесцельно перелистываю книжки. Я даже прилечь не могу — от нервов сразу засну, а когда проснусь, сделаюсь тупой и вялый. И разговаривать с посторонним человеком мне будет совсем невмоготу, а люди это чувствуют. По микродвижениям, по взгляду, уходящему вбок, по… Чувствуют, сами не сознавая, в чем дело.
Включил “министерскую” зеленую лампу. Свет лег уютным кругом, за его пределами комната сделалась чужой и чуточку враждебной.
Оторвал от бумажного полотенца лоскут и стер со столешницы круг от кофе. Как ни старайся, всегда будет круг от кофе — от тепла расширяются микроскопические канальцы в фаянсе кофейной кружки. Вообще-то специально для этого придумали блюдца, но чашка с блюдцем — другая эстетика.
Переоделся в джинсы и свитер с норвежским узором. Треники и майку скатал в комок и забросил в спальню.
Что я еще забыл?
Вроде ничего.
Ага, вот и телефон звонит.
Мелодия звучит приглушенно, куда я его на этот раз сунул? Приподнял диванную подушку. Нету. Потом сообразил, что он в кармане треников. Пока шел в спальню, пока извлекал его из кармана, телефон замолчал. Пропущенный вызов. Вот зараза.
Отзвонился обратно.
— Это… куда подъезжать?
Деловой человек, серьезный. По голосу чувствуется. С деловыми труднее работать. С одной стороны. С другой — они всегда знают, чего хотят.
Он заехал на Дачную улицу вместо Дачного переулка. Обычная история.
Я объяснил, как проехать, при этом все время боялся, что телефон посреди разговора отключат за неуплату. А это плохо сказывается на имидже.
Но он оказался толковым. С толковыми опять же, с одной стороны, легче, с другой — сложнее. В общем, все как всегда.
