— Эх, взяли! — командует Панин.
Единый выдох, буграми напрягаются мышцы под одеждой, и длинная белая сигара взлетает на уровень плеч.
— Заводи! — звучит следующая команда.
Ракета аккуратно задвигается по направляющим балочного держателя самолета, доходит до упора и с легким щелчком становится на замок. Через несколько минут, четыре ракеты: две под крыльями, две под фюзеляжем готовы к бою. Рысью мы устремляемся в соседнее укрытие.
Менее чем через полчаса первый боекомплект подвешен на все самолеты звена. Летчики тут же исчезают и техники расходятся по своим укрытиям. Еще минут через десять после окончания подвески, наконец, появляются солдаты, в которых уже практически нет нужды. Слышу, как Панин, построив бойцов, с помощью мата и краткого ввода в текущее напряженное международное положение убеждает их в следующий раз бегать быстрее. Действует плохо. Контингент, в основном из республик Кавказа и Средней Азии, угрюмо молчит. Никакого раскаяния в их глазах не наблюдается.
В это время у меня в укрытии появляется Петров.
— Ну, что Анютов, готов к труду и обороне? — осведомляется он.
— Как юный пионер! — я знаю, что Женька недолюбливает двухгодичников и, делая вид, будто не замечаю его издевательский тон, спрашиваю: — Слышь, а что обычно дальше бывает?
Офицер смачно сплевывает на бетонный пол. Я вижу, что ему приятно — есть шанс проявить свою осведомленность.
— Далее, возможны два варианта. Первый: прибегут летчики, выйдут на связь и доложат, что к вылету готовы. Затем, высокое, проверяющее полк начальство посмотрит на часы и определит, уложились мы в норматив или нет. И, все, отбой тревоге. Потом, в зависимости от результата, оргвыводы. Второй вариант — это первый, плюс, заставят десяток самолетов вытащить на полеты. Будут проверять еще и летную подготовку.
Для полетов МиГи всегда буксировали тягачами в определенное место — на центральную заправочную площадку (сокращенно называемую — «ЦЗ»). Там ставили их в ряд и затем готовили к вылету.
— А почему мы каждый раз должны их тащить на ЦЗ? — задал я Женьке давно уже мучавший меня вопрос. — Почему бы им своим ходом не выезжать прямо из укрытий на взлетную полосу?
Лицо Петрова исказилось, как от зубной боли:
— Ну, вы, блин, двухгодичнички, даете! Во-первых, экономия керосина. Во-вторых, собранные в одном месте самолеты обслуживать удобнее. Не будут же топливозаправщики и другая спецтехника гонять от укрытия к укрытию. Но самое главное, ты видел, как низко расположен воздухозаборник двигателя от земли? Когда двигатель работает, он же сосет все с бетонки, как пылесос. Один небольшой камешек и все, двиглу — крантец! Не согласен?
Я неуверенно пожал плечами. Женька перевел дух и продолжил:
— Взлетную полосу и ЦЗ батальон обеспечения чистит, а до каждой рулежки у него руки не доходят. По идее, мы с тобой их сами должны метлами мести. А в реальности, кто это будет делать? Народу не хватает. По инструкции на каждый самолет для обслуживания полагаются техник-офицер и солдат-механик. Ты хоть раз механика за все время своей службы видел? Нет? Ну, то-то и оно. Так что, командование наше, какое бы тупое не было, а рисковать вряд ли станет. Поэтому, если ты увидишь, что самолеты стартуют прямо из укрытий, то запасайся туалетной бумагой. Это — время «Ч»! Понял?
Я молча кивнул головой.
— Ну, и, слава богу. Ладно, пойду назад к своему эроплану, а то сейчас летун прибежит, а меня нет. Может расстроиться.
Уже на выходе из укрытия, Петров хлопнул себя ладонью по лбу.
— Я ведь чего приходил-то. Напомнить, чтобы ты не забыл подключить разъемы на ракетах. А, впрочем, — он махнул рукой, — думаю, через полчаса их обратно снимать будем. Только лишняя морока.
Глядя вслед удаляющемуся Женьке, я вспомнил, что действительно забыл о разъемах, которые предназначались для подачи электропитания от самолета к ракете. Я начал действовать и сразу понял, что дело это крайне непростое. Щель между балкой держателя, на котором висела ракета и самой ракетой была слишком узка. Обдирая пальцы в кровь, я пролез в это ограниченное пространство, с трудом захватил электропровод балки с разъемом на конце, но состыковать его с ответным разъемом ракеты так и не смог. Попробовал использовать для той же цели отвертку, но тоже, безуспешно. Разъемы упорно не хотели соединяться. Еще несколько попыток — тщетно! Я зло выматерился. Больше всего на свете мне сейчас хотелось бы встретиться с конструктором, который придумал подобное уродство. Однако надо было что-то срочно предпринимать. Черные зрачки телекамер ракет, через стекло обтекателя, выжидающе смотрели на меня.
— Ну, что, Анютов, все готово?
От неожиданности я чуть не выронил из рук отвертку. Передо мной стоял майор Чернов. Задумавшись, я не услышал, как он вошел в укрытие. Теперь начштаба-2 был одет в синий летный комбез и высокие черные берцы. В руках он держал защитный шлем и кислородную маску. Я хотел честно доложить, что еще не успел соединить разъемы ракет, но на секунду замялся, подбирая оправдание.
Видя, мое замешательство, Чернов понял меня однозначно и начал багроветь от злости. Мгновенно сработал мой инстинкт самосохранения. Слова доклада вырвались у меня автоматически, помимо собственного желания:
— Товарищ майор, самолет к вылету готов! Техник самолета — лейтенант Анютов.
Лицо летчика прояснилось.
— Хорошо, а то я думал, ты тут дурака валяешь. Времени у тебя было, по-моему, больше, чем достаточно. Особенно учитывая, что мы ракеты за вас вешали.
Он подошел к самолету и взялся за поручни стремянки, готовясь залезть в кабину.
— Товарищ майор, а пуски ракет ожидаются? — спросил я на всякий случай.
— Пуски…, — Чернов вздрогнул. — Какие пуски? Ты, лейтенант, сплюнь три раза через левое плечо и не говори ерунду!
В тот момент откуда-то донесся отдаленный звук. Я не перепутал бы его ни с чем другим. Это был звук запускающегося реактивного двигателя. Мы переглянулись и, как по команде, выскочили из укрытия.
Звук шел со стороны стоянок первой эскадрильи. Тут же к нему прибавился еще один, потом еще. Там вдалеке, вспыхнули два белых светлячка — свет самолетных фар. Они вначале медленно, затем все быстрее начинали двигаться. За ними постепенно вырастала целая гирлянда. Огоньки на приличной скорости перемещались по невидимой отсюда магистральной рулежке в сторону взлетной полосы.
— Ох, ептыть! — Чернов стремглав бросился обратно в укрытие, как кошка взлетел вверх по стремянке и плюхнулся в кресло самолета. Пока я помогал ему пристегнуть ремни и включал электропереключатели, он вышел на связь:
— Я — полсотни-пятый. Готовность — один. Понял… Так точно. Выполняю…
Без слов, жестом, майор показал, что начинает закрывать фонарь кабины. Мне показалось, что в этот момент его лицо приобрело какой-то землистый оттенок. Впрочем, может быть, дело было просто в плохом освещении. Я кубарем скатился вниз, оттащил в сторону стремянку и ногой выбил стояночные колодки из-под колес.
Раздался громкий хлопок, и синее пламя вспыхнуло под брюхом самолета. Это заработал пусковой двигатель. Послышался свист раскручиваемой турбины. Звук усиливался, нарастал. Еще один хлопок — зажглись форсунки камеры сгорания. Тут же загрохотал выводимый на рабочие обороты, реактивный двигатель. Помещение мгновенно наполнилось дымом и едким запахом керосина. Через минуту самолет вырулил из укрытия и, на ходу поворачивая крылья во взлетное положение, стал быстро удаляться.
«Время «Ч», время «Ч», время «Ч»", — без остановки пульсировало у меня в голове. Я прекрасно знал, что это значит. Время «Ч» — это война!
* * * Тремя месяцами раньше…
Август 1983 года. Понедельник. Старенький дизель везет меня по эстонской земле. Я смотрю в окно на проплывающие пейзажи и время от времени ощупываю лежащий во внутреннем кармане новенький военный билет. Даже не верится, еще неделю назад я был гражданским человеком, каким-то там заводским инженериком. И вот — уже целый лейтенант ВВС.
Конечным пунктом моего назначения является аэродром Дурасовка. Однако билеты мне выданы до какой-то загадочной станции — Квазалемма, что в 60 километрах от Таллина. Ну что ж, Квазимодо, так Квазимодо (переиначил я название местечка на свой лад). Доберусь до него, а там спрошу у кого-нибудь. Язык, как говорится, до Киева доведет. Прорвемся!
Ну вот, кажется, и приехал. Я выхожу на перрон и оказываюсь в одиночестве. Больше с поезда не сошел никто. На перроне небольшая будка из красного кирпича с названием станции. Похоже, что это вокзал — он закрыт. Окошко билетной кассы затянуто паутиной. Сразу за будкой стоят несколько частных домиков, между которыми петляет дорога, уходящая в лес. Никаких следов аэродрома или какой-либо воинской части не обнаруживается.
