– Садитесь, – кивнул мне капитан и взял у милиционера Витин пропуск.
Я села, положив ногу на ногу, приготовилась ждать. Капитан мельком посмотрел на мои колени. Он ожидал увидеть на коленях юбку, но там были брюки.
– У вас отец есть? – неожиданно спросил капитан.
– Нет, – сказала я.
– А мать?
– Есть. В другом городе.
– Ну а тут у вас кто-нибудь есть?
– Муж.
– И он вам разрешает так ходить?
– Конечно, – удивилась я. – А что?
Капитан расстроенно махнул рукой, стал разглядывать Витин пропуск со всех сторон.
– Чей это пропуск? – спросил он.
– Лапина, – объяснила я. – Мы вместе работаем.
– А твоя как фамилия? – Капитан почему-то перешел на ты, возможно, потому, что муж разрешал мне ходить в брюках.
– Монахова.
Капитан снял трубку, стал куда-то звонить, устанавливать мою личность. Мою личность он установил моментально, я даже удивилась – как это быстро делается.
– Почему ходишь по чужому пропуску? А твой где? – спросил капитан.
– У меня нет.
– Забыла, что ли…
– Нет.
– Потеряла?
– Я трудовую книжку не оформила. А без трудовой книжки не дают.
– Что ж ты до сих пор не оформила?
– А зачем мне книжка? – Я не хотела рассказывать про детский сад, который снесли, и про директора, которого повысили.
– Как зачем? Для пенсии…
– Ну вот, буду я думать о пенсии.
– А сколько тебе лет?
– Двадцать девять.
– Видишь, тридцать лет! – обрадовался капитан. – Заметила, как прошли?
– Что?
– Тридцать лет.
Странный вопрос. Конечно, заметила. Может быть, не все тридцать, но последние пятнадцать заметила наверняка.
Я промолчала, капитан понял мое молчание по-своему.
– Видишь, не заметила. Еще двадцать пять лет пройдет, тоже не заметишь. Вот тебе и пенсия. Это сейчас кажется, что жизнь не кончится. Еще как кончится!
Я снова промолчала. Мне было неинтересно беседовать о бренности собственного бытия, и я торопилась к Карпухину.
– Ладно, пиши объяснение, – сказал капитан.
– Какое объяснение?
– Почему ходишь по чужому пропуску.
– Я же сказала…
– Сказала, а теперь напиши.
Я подвинулась к столу, достала шариковую ручку и написала объяснение. В нем я постаралась нарисовать свой образ в зловещих красках, а Витин – в светлых, пастельных тонах.
Капитан прочитал объяснение и сказал:
– Ну ладно, иди…
– А пропуск?
– За пропуском пусть Лапин придет. Выговор ему дадим за передачу документа.
– Лучше дайте мне выговор, – попросила я.
– Тебе – это уж само собой…
Я растерялась, сидела молча. Мой выговор меня не огорчал, но я понимала – что это будет значить для Вити: он просто сойдет с ума и попадет в сумасшедший дом, о котором утром говорила Гальченко.
– Я ведь не с какими-то намерениями пришла. Я здесь работаю.
– Еще бы ты с намерениями пришла, мы бы тут с тобой не говорили…
– Я больше не буду, – пообещала я.
– Очень хорошо, – похвалил капитан и спрятал в стол Витин пропуск.
– Господи… – расстроилась я. – Ну неужели нельзя поверить?
– А чем это ты такая особенная: тебе верить, другим не верить. Тогда давай всем верить, снимем посты, иди кто хочешь.
Я молчала.
– Знаешь, сколько стоит этот объект?
Откуда мне знать…
– Не знаешь, – с мрачным удовлетворением сказал капитан. – А кирпичи бы потаскала, так знала б…
Я повернулась и пошла. Все было ясно и необратимо.
Голубоглазый милиционер стоял на своем посту и улыбался мне оттуда широко и доверчиво. Я хотела свернуть в круглый зал к Карпухину, поскольку я была внутри главного корпуса, но милиционер указал мне на выход. Находиться в главном корпусе без пропуска не разрешалось никому, даже установленной личности.
Я вышла на улицу и увидела режиссера программы Карпухина.
Отношения у меня с ним четкие и размытые одновременно. Два месяца назад, когда я только поступила на работу, Карпухин попросил меня съездить к автору, которому было заказано шесть серий детектива. На работу автор не выходил, а дома телефона у него не было.
Жил этот человек за городом, час сорок в один конец на электричке. По-моему, это была уже не Московская область, а Калининская или Великолукская.
Стояла оттепель, что-то среднее между осенью и зимой. Я шла по долинам и холмам, проваливаясь в грязь до половины земного шара. Стучалась в незнакомые дворы.
Наконец я нашла нужный дом, но меня не впустили даже за ворота.
– Он на работе, – сказала жена, приотворив калитку, и грустно добавила: – Он так плохо себя чувствует…
Из дома вышел и остановился мальчик лет пятнадцати, смуглый и румяный, как абрикос.
Я им верила и не верила. Верила в их доброе существо, но была убеждена, что автор скрывается в доме. Необходимо было прорваться через двойной заслон, извлечь автора и выполнить боевое задание Карпухина. От абстрактного мышления я перешла к практике и, потеснив жену, устремилась во двор. В этот же самый момент из-за дровяного сарая выскочила собака величиной с теленка, взгромоздила свои лапы на мои плечи, меланхолически засматривала мне в лицо своими грустными правильно-коричневыми глазами.
Парализованная ужасом, я молчала какое-то мгновение, потом завизжала высоким тремоло, как целый оркестр народных инструментов. Но автор и тут не выскочил из дома и не бросился мне на помощь.
Красивый мальчик отогнал от меня собаку, однако не упрекал ее. Собака была совершенно ни при чем, она просто выполняла свои собачьи обязанности, не пускала посторонних в дом.
Я вернулась в Москву и прямо с вокзала, нашарив в кармане двухкопеечную монету, стала звонить Карпухину, чтобы отчитаться о проделанной работе.
– Все в порядке, – сказал Карпухин, заслышав мой голос. – Автор уже вышел на работу, просто я не знал.
Я молчала.
Карпухин подождал немного, потом спросил:
– Все? – За его голосом разносились другие голоса, наверное, у него в доме сидели гости или был включен телевизор.
– Все, – сказала я.
А что еще? Я зря съездила. Но в искусстве часто что-то делается зря. Меня испугала собака… Но Карпухин не уполномочивал меня без разрешения врываться в чужой двор.
Интересно, зачем он вызывает меня сегодня? Может, хочет послать к этому же автору, поскольку я знаю дорогу, а может, хочет сказать мне: «Я тогда зря вас прогонял и даже не попросил прощения. Простите, Лена, я – старая неинтеллигентная свинья!»
И я прощу ему все на десять лет вперед и, освещенная сильным и ровным светом прощения, засвечусь вся изнутри, как подсвеченная хрустальная ваза в витрине магазина «Стекло. Хрусталь».
Карпухин стоял возле машины и разговаривал с дикторшей. Карпухин и дикторша были в одинаковых дубленках и одинакового примерно роста – метр восемьдесят сантиметров.
Если бы я вышла из барака на двадцать минут позже, то застала бы Карпухина здесь, на этом месте. Мне не пришлось бы его разыскивать, и ничего бы не случилось.
– Здравствуйте, – поздоровалась я. – Вы меня вызывали?
Карпухин отвлекся от дикторши и посмотрел на меня сверху вниз, а я на него снизу вверх. Он стоял – нервный и талантливый, но не Пушкин.
– Вас? – Карпухин попытался сосредоточиться, совместить свои планы с моим образом. – Да! Я хотел попросить вас съездить к профессору Семеновой по поводу дискуссионного клуба.
– А сама она не может приехать? – резонно поинтересовалась я.
– Не может. Она сломала ногу… или руку. – Карпухин не помнил, что сломала Семенова. – Я должен был сам к ней подъехать, но у меня не получается. Я созвонился с ней, она вас ждет.
– Ну, я пошла, – сказала дикторша и действительно пошла.
– Я вас подвезу! – Карпухин устремился за ней следом, а я осталась стоять, красивая несовременной красотой.
Семенова жила в самом центре. Ее дом был когда-то пятиэтажным, потом сверху пристроили два этажа. Семенова жила на шестом.
Мне отворила высокомерная старуха, но не Семенова, а, видимо, домработница. Семенова стояла здесь же в прихожей и ругала кого-то по телефону мужским голосом. Правая рука у нее была в гипсе. Увидев меня, Семенова положила трубку и спросила:
– Вы из поликлиники?
– Нет, – сказала я.
– А… вы к Феликсу. Идите прямо в ту дверь.
Я опустила это приглашение, осталась стоять на месте.
– Феликс! – закричала Семенова. – К тебе пришли. Что за хамство! И откуда это у тебя? К нему пришел человек, а он держит его на лестнице!
Где-то в недрах коридора отворилась дверь, и в прихожую вышел Феликс. Он был очень высок – метра два или три, в спортивных штанах и куртке. Может, это был спортсмен, баскетболист.
Лицо у него было благородное и простое одновременно, как у интеллектуального лесоруба.
– Здравствуйте, – поздоровался Феликс. – Заходите, пожалуйста.
– Я не к вам, – сказала я.
– Как хотите, – согласился Феликс и ушел обратно в ту же дверь, из которой вышел.
