— Хочешь сходить к Тоньке? — спросил его однажды Сашка Стругалев, он с ним учился в одном классе.
— А как? — спросил он.
— Ногами, — ответил Стругалев. — Но надо двадцать пять рублей, бутылку вина и шоколадку.
Его поразила сумма. За двадцать пять рублей можно купить брюки или вполне приличные ботинки, а если добавить пятерку, то и румынский пиджак. Чтобы получить двадцать пять рублей, мать должна была сдать несколько десятков яиц. Таких денег у него никогда не было. Когда он уезжал на спортивные соревнования в райцентр, мать давала два рубля: на восемьдесят копеек пообедать в столовой, и еще оставалось на лимонад и конфеты.
— У меня нет таких денег.
— У меня тоже, — ответил Стругалев. — Надо заработать.
— А как же?
— Как все.
Они возили картошку в хранилище на подводе и продали несколько мешков пассажирам на остановке рейсового автобуса, достали свои заначки, по десятке каждый. Через неделю они набрали пятьдесят шесть рублей, хватало расплатиться и еще осталось на две бутылки портвейна и две шоколадки «Аленка». Уже вечером Стругалев сообщил:
— Я с нею договорился на сегодня.
— А как договорился?
— Запросто. Сказал, что сегодня после десяти зайду.
— А она что сказала?
— Двадцать пять рублей, вино и шоколад.
— Так и сказала?
— Она же блядь. А бляди цену назначают сразу. Еще я с Мишкой Яблоковым из десятого поговорил. Он совет дал. Когда первый раз с женщиной, то сразу кончаешь, поэтому, прежде чем к ней идти, надо дурную кровь спустить.
— Как?
— Обыкновенно. Подрочить и спустить, тогда получается долго, а то платить за минуту четвертак — слишком дорого получается.
— Ты ей скажи про меня.
— Я с ней договорюсь о тебе на завтра.
Он занимался онанизмом, но редко, потому что прочитал в книжке «Мужчина и женщина», что онанизм вреден, особенно для молодого организма, и что впоследствии можно стать импотентом.
Сашка вернулся в интернат в три ночи.
— Расскажи, — попросил он.
— Все нормально. Легла, раздвинула ноги. Дело нехитрое. А второй раз дала бесплатно.
— Как премию?
— Может, как премию, может, ей понравилось со мною.
— А о чем говорили?
— Ни о чем. Я ее насчет тебя предупредил. Дверь будет открыта.
Весь день он думал, как все произойдет. Когда он подходил к ее дому, сердце сильно колотилось от страха, что его увидят, или у него ничего не получится, или она передумает. Дверь оказалась незакрытой. Тонька сидела на диване, укрывшись платком, и читала. Он поздоровался. Увидел, что шторы плотно закрыты, и стал успокаиваться. Достал портвейн, деньги, шоколадку. Тонька встала, сбросила платок и оказалась в ночной прозрачной нейлоновой сорочке, через которую была видна грудь и даже темный низ живота.
— Ну и мужик пошел, — сказала она. — Никакой фантазии. Если шоколад, так только «Аленка».
— Другого в магазине не было.
— Мог бы и в райцентр съездить. В следующий раз обязательно принеси другой шоколад, я люблю «Гвардейский».
Он сразу прикинул, что следующий раз будет нескоро: чтобы набрать двадцать пять рублей, нужно время.
Тонька налила портвейн в два фужера.
— Обычно мужчина сам разламывает шоколад.
Он сдернул обертку и разломил шоколад.
— Делается это так, — и она разломила шоколад на мелкие кусочки. — Сколько у тебя было женщин?
— Ни одной.
— За обучение надо бы брать дополнительную оплату.
Он испугался, у него не было ни одного лишнего рубля. Тонька, улыбаясь, наблюдала за ним, потом встала, потянулась, платок упал, она не стала его поднимать и пошла к кровати. Сдернула покрывало, взбила подушки и сбросила сорочку. Он стал поспешно раздеваться, запутался со шнурками ботинок, рванул их, подумал, что в доме нет запасных, и пошел к кровати.
Он лег с самого краю. Тонька наклонилась над ним и сказала:
— Когда идешь к женщине, надо мыться.
— Баня только в субботу.
— На плите чайник с теплой водой и таз. Помой под мышками, между ног, чистое полотенце рядом с рукомойником.
Он стоял в тазу, держал чайник, боясь забрызгать пол. Она подошла, он закрыл свой низ ладонью, она рассмеялась, взяла у него чайник.
— Не бойся, я потом подотру, давай полью.
Пришлось подставить обе ладони. И тут у него начал подниматься. Тонька, уже смеясь, подала полотенце. Он бежал в кровать, как в убежище. Она легла рядом, вначале еще прохладная, но скоро стала горячей. Он лежал и молчал, не зная, что делать дальше, понимая, что этого за него никто не сделает, но все не мог решиться. Тонька вздохнула, помогла ему, и все получилось, но очень быстро, почти мгновенно. Он лежал рядом, и ему было хорошо, он гордился собою и жалел, что об этом не может рассказать отцу и матери, ведь он стал мужчиной, он так давно мечтал об этом, представлял, как это будет. Все, конечно, произошло не так, но это и не важно — как, он перестал быть мальчиком и добыл себе женщину сам, пусть за деньги, но деньги достались нелегко. Он радовался, как радовался, когда за диктант получил пятерку, впервые правильно проставив все запятые.
— Ты чего молчишь? — спросила Тонька.
— А о чем говорить? — ответил он и почему-то добавил: — Дело сделано.
Наверное, в ту минуту он так думал, но говорить об этом не следовало.
— Если сделано, иди гуляй! — Тонька подтолкнула, и он едва не вывалился из кровати. Но одевался он не торопясь. Надо было, наверное, сказать «спасибо» и «до свидания», но он не знал, говорят ли за это «спасибо», если уплачено, но «до свидания» все-таки сказал, ничего не услышав в ответ.
— Бесплатно второй раз дала? — спросил Сашка, как только он вернулся.
— Нет. А тебя мыться заставляла?
— Заставляла.
— Чего ж не предупредил?
— Я забыл. А правда, она смешливая?
— Не заметил.
— Ты что! Я ей рассказывал, как мы картошку продавали, чтобы заработать на нее, она так хохотала. А ты чего ей рассказывал?
— Ничего.
— Как же так? Спроси любого мужика, он скажет, что бабу надо обязательно развеселить, интересные случаи рассказать или что из прочитанного.
— А чего же ты меня и об этом не предупредил?
— Я думал, ты знал, об этом все знают.
Он тогда впервые задумался: как привлечь внимание женщины и как удержать его, если за это не заплачены деньги, но вдруг произошло то, о чем он только читал в книгах. Он влюбился.
Он запомнил тот День. Осталось впечатление, как от праздника. Она вошла в класс первого сентября. Настроение у всех приподнятое, все-таки последний, десятый класс, они самые старшие в школе, и никто уже не пришел в школьной форме. Такая была традиция.
Она поздоровалась, сказала, что ее зовут Мариной, что она приехала с Украины, что ее мать работает заведующей молокоприемным пунктом, улыбнулась и спросила:
— Где мне можно сесть?
Класс молчал. Черноглазая, темноволосая, она отличалась от их светловолосых, светлоглазых девчонок. И хотя те к десятому классу округлились и у всех появились очень заметные груди, у нее грудь была больше, чем у них, и вообще она казалась молодой женщиной: если бы она вошла в класс после звонка, ее можно было бы принять за молодую учительницу.
Как при решении трудной задачи, зашевелились губы у Витьки Васильева, и он понял: или сейчас, или он уже никогда не решится, потому что это сделает Васильев.
— Если не возражаете, то можете сесть здесь, — и он показал на место рядом с собою.
Он тогда подумал, что, если она все-таки сядет с кем-нибудь из девчонок, все, конечно, посмеются над ним, но это скоро забудется. И вспомнят, если она начнет дружить с кем-то из ребят, а не с ним.
Она решала не больше двух секунд, он даже захотел, чтобы она не села рядом с ним, лучше исключить все отвлекающее в этот последний год: он собирался поступать в институт. Но она сказала: «Спасибо» — и села рядом. Он увидел, что у нее от пережитого вздрагивают пальцы, она ведь тоже принимала решение. Он улыбнулся ей ободряюще, и она улыбнулась ему. Поцеловать ее он решился через несколько месяцев, под Новый год, когда провожал со школьного вечера. Но драться за нее пришлось значительно раньше. Школу, как всегда, бросили на уборку картошки. На этот раз их поселили километрах в двадцати от центральной усадьбы в маленькой деревушке в бывшей начальной школе, которую закрыли, потому что за последние пять лет в этой деревне родились только два ребенка.
Первый день работы в поле школьники отметили традиционно. Купили несколько бутылок портвейна, танцевали под радиолу, и на танцах Васильев начал задираться. У классной доски Васильев соображал туго и медленно, и учителя, и Васильев знали, что в институт он поступать не собирается, поэтому ему ставили тройки и даже не читали нравоучений. Невысокий, широкогрудый, некрасивый, он привлекал девчонок своей надежностью и основательностью. У деревенских девчонок, как и у их матерей, была своя шкала ценностей, по которой определялся будущий супруг. То, что Васильев плохо учился, ходил в мятых штанах, не делало его хуже, его даже больше ценили: такой не оторвется от деревни, на такого не позарятся другие.
