В 386 году (Флавиан Горгоний был comes reiprivatae[24]) болезнь Аппия Ланария приняла безнадежный оборот. Апронения выдает замуж Флавиану и Ауфидию. К 389 году все ее дети уже состоят в браке. Симмах председательствует в сенате. В 389 году, в то время как Никазий возглавляет консулат вместе с Тимазием, А. Ланарий, родившийся в год битвы при Мильве[25], умирает в возрасте семидесяти семи лет. Апронения Авиция абсолютно ничего не рассказывает нам о своем первом муже, с которым, однако, прожила тридцать два года, родив от него семерых, всех выживших, детей. Но, судя по всему, в течение четырех-пяти лет, последовавших за кончиной Аппия, Апронении Авиции никак не удается обрести прежнюю уверенность в себе. Большая часть ее подруг давным-давно обратилась в христианство; Городом управляет также христианин, Алипий; Никазий умирает, давление христианской партии переходит в настоящий гнет. Вирий Никомах Флавиан, принадлежавший к числу самых близких друзей Децима Авиция, доведен до самоубийства христианской партией, которая прибегла к юридическому шантажу и незаконной конфискации его земель в Кампании и на Сицилии. Сенат не осмеливается выступить против. 5 сентября 394 года Вирий кончает жизнь самоубийством. Не проходит и четырех месяцев после смерти отца, как Никомах Флавиан Младший принимает христианскую веру, дабы избежать гонений со стороны этой партии. Неизвестно, прониклась ли Апронения Авиция, теща Никомаха, мотивами зятя. Ее корреспонденция того периода (Апронения, не достигшая пятидесятилетнего возраста, еще вдовеет) противоречива и в некоторых отношениях малопонятна. На листах 401–406 парижского переиздания сборника Жюре фигурируют четыре странных письма. Одно из этой серии, письмо «Facio rem cum tuis moribus…» (лист 411)[26], можно резюмировать следующим образом: в 392 году, руководствуясь рекомендациями Аниции Пробы и фактом давней дружбы, связующей оба их семейства, патрицианка Апронения Авиция, сорока девяти лет, вдова Аппия Ланария, просит у церковных властей Рима благочестивых советов, которые могли бы направлять ее последующую жизнь. Священник Насеб призывает ее уклониться от настоятельных уговоров любящего отца вторично выйти замуж и вместо того призывает посвятить свое воздержание Господу, дабы усердными молитвами искупить прошлую бесстыдную жизнь. Это письмо Насеба к Апронении Авиции — «Auctus sum gaudio…» (лист 412)[27] — сохранилось полностью. Вот что гласит его заключительная часть: «Ты вновь обретешь, насколько сие возможно, ту невинность, что поблекла с возрастом и по вине прошлых наслаждений; ту душевную непорочность, что замарали время, материнство и чувственные утехи. По крайней мере, ты попытаешься возродить в себе сожаления об этой чистоте. Ты должна всеми силами избегать соблазнов, коими искушает тебя Рим, сей грешный Вавилон, — изысканной пищи, тяги к чтению светских книг, музыке и прочим искусствам, чрезмерных забот о своем теле, богатства и, наконец, снисходительности к себе, свойственной приближающейся старости. Очисться же! Проникнись сознанием греховной нечистоты замужнего состояния! Да осенит тебя благодать Господа нашего, да обратится душа твоя к добродетелям бедности и отрешения от благ земных! Отринь общество людей и возлюби радости небесные!» Мы не знаем, как именно прошла встреча Апронении Авиции с Насебом. Но, похоже, ему не удалось окончательно обратить ее. Она не отвернулась от «грешного Вавилона». Не отправилась в паломничество по монастырям Палестины. Более того, в 395 году, в возрасте пятидесяти одного—пятидесяти двух лет, она заключила брак с богатейшим землевладельцем и сенатором Спурием Поссидием Баркой и, по всей видимости, любила своего мужа. В весьма пикантном послании к Евдоксии («Meae litterae quoniam tibi…» (лист 435)[28], помеченном мартом 399 года, она характеризует его как грубоватого, жадного до наслаждений любовника, а впрочем (добавляет она), человека вполне добродушного и почти игривого.
***
В 394 году умер Децим Авиций — сказалось потрясение после самоубийства Вирия Никомаха Флавиана. Апронения Авиция присоединяет богатое отцовское наследство к имуществу, оставленному ей первым мужем. В 395 году к этому добавляется еще и состояние второго ее супруга. И наконец, в том же году она начинает делать свои странные заметки, стилем на буксовых табличках. Неизвестно, какое именно событие — брак ли со Сп. Поссидием Баркой, смерть ли отца — натолкнуло ее на решение вести записи на buxi. Название «buxi», которое по сложившейся традиции присваивается писаниям Апронении Авиции, если и не выдумано ею самой, то уж по крайней мере не вовсе чуждо ей: в записи CLIII Апронения Авиция говорит о своих дощечках (tabellae), а в другой — СХХ — упоминает о запахе буксовых табличек (buxi), которые составляет в настоящее время. «Буксовые таблички» Апронении Авиции — произведение довольно необычное для той эпохи. Нам вообще осталось очень мало такого рода деловых документов, чье авторство принадлежит крупным землевладельцам или богатым аристократам античного периода. Эти же записки вдвойне удивительны для времени, в котором они появились на свет: семидесятилетняя женщина ведет счета, делает памятки о необходимых покупках, записывает денежные поступления, а кроме того, приобретенные ткани и старинные статуи, заказы на вина, духи и редкостные вещицы, наконец, свою склонность — или, наоборот, отвращение — к тем или иным запахам и удовольствиям, парадоксы, остроты, сплетни, непристойности, кошмары, воспоминания. Она потрясающе конкретна, эта истинная римлянка ипохондрического склада, и если нам ровно ничего не известно о ее начитанности и полученном образовании, то из записок мы узнаем все о ее вкусах, способах ухода за телом, некоторых звуках, нелюбимых за то, что они будоражат ее душу, блюдах и винах, которые она ставит превыше всего. Этот дневник — из числа тех, что возникают внезапно, в один прекрасный день, под влиянием мгновенного, неодолимо сильного порыва, внушенного, несомненно, ощущением близости смерти, но главным образом именно ипохондрией, заставляющей автора скрупулезно фиксировать состояние своего здоровья, подробности трапез, душевные кризисы, смены настроений, тяготы бессонницы. Элий Аристид во II веке, в Смирне, Сей Сёнагон в XI веке, в Киото, Понтормо в XVI веке, во Флоренции, Сэмюэль Пепс в XVII веке, в Лондоне[29], несомненно, руководствовались тем же побуждением.
Иногда людям вдруг кажется, что вести дневник своих немощей — наилучший способ отгородиться от них, за невозможностью победить. Они считают, что, записывая все это, они смогут одержать верх над небытием, подтачивающим их тело, избыть, заклясть, отвести от себя смерть с помощью пера и бумаги. Они пытаются задержать воду времени, утекающую меж пальцев, как крепко ни сжимай кулак. Они мечтают о несбыточном. Апронения Авиция, в противоположность Вивии Перпетуе, жившей веком раньше, даже не помышляла обнародовать и представлять на суд публики эти второпях начертанные заметки. А ведь Паулин из Пеллы опубликовал дневник в 459 году, в возрасте восьмидесяти трех лет. Латинский текст «Buxi» фигурирует на листах 484–524 сборника Фр. Жюре, вышедшего в 1604 году. Я счел эти записки любопытными и надеюсь, что если читатель согласится вдохнуть в них жар собственной фантазии, то былые грезы и запахи, ткани и формы обретут новое существование, а поблекшая, истаявшая тень старухи обернется перед ним ярким видением женщины, полной жизненных сил.
***
396 год — время раздела империи, о котором таблички молчат. Спурий Поссидий Барка был свидетелем в Курии, на заседании сената, знаменитого появления овдовевшего Паммахия в монашеском плаще. Он наверняка присоединился к тому изумленному молчанию, которым встретили Паммахия его коллеги. В своем письме «Quotiens tua suma conloquia…»[30] Апронения Авиция ярко и образно описывает немое удивление, род столбняка, растерянность, поразившие в первый миг собрание сенаторов, а затем тихое перешептывание, шорох всколыхнувшихся одежд и внезапную волну глухого ропота, в котором явственно слышались отчаяние и ужас грядущего поражения, что охватили многих из них при виде монашеского одеяния среди белых льняных тог с пурпурной полосой — знаком сенаторского достоинства. Сенатор П. Савфей Минор поднялся с места, жестом призвал собравшихся к молчанию и сказал, даже не повысив голоса (это отнюдь не лишило его высказывание пафоса), что эта черная тряпка в стенах Курии куда худший позор, нежели гунны у границ империи.
В последующие годы и вплоть до самой кончины Публия Савфея Минора дружба между ним и Апроненией Авицией становилась все более тесной, невзирая на меланхолию, овладевшую Апроненией с ее вторым вдовством; ростки сей дружбы превратились в странное дерево с печально шепчущей листвой — именно такого сравнения достойны их старческие беседы — невнятная рапсодия, составленная из остроумных словечек и брюзгливых сетований, жалоб, сожалений и разочарований, — род любопытного состязания двух немощных существ, лишенных иллюзий перед лицом почти вплотную подступившей смерти.
