Саша поднялась, чувствуя, что готова вцепиться в эту холеную сплетницу. Та поняла ее по-своему.
— Я понимаю, девушка, что вам это скучно. Такую историю в музей не поместишь. Сейчас я кофейку организую и мы с вами остановимся на более достойных.
— Нет! — Саша запихнула фотографии в сумку. — Мне некогда. Я и так задержалась уже…
Саша вылетела в подъезд, пулей промчалась по этажам — вниз, на улицу. В тот день она больше не ходила по адресам. Но это только в тот день.
— Где ты была? — мирно поинтересовалась бабушка, когда Саша, бросив пакет с фотографиями за диван, двинулась в свою комнату.
— Ходила к Юле переводить английский, — с мстительным чувством соврала Саша. Она не стала бросать в лицо бабушке обвинения и упреки. Она просто замкнулась. И плана тогда у нее еще никакого не было. А было только дикое стремление найти свою мать и задать ей один, столько лет мучивший ее вопрос.
Всегда, как только Саша задавала бабушке вопрос о матери, лицо той принимало каменное выражение. Не озарялось нежностью или грустью, а именно эта бесстрастная маска. И фразы доставались матери от бабушки сухие и короткие. Была отличницей. Слушалась старших. Всегда мыла за собой тарелки. Иногда Саша умудрялась-таки вставить каверзный вопросик.
— А что мама больше всего любила из еды? А какая ее любимая книга?
В этих случаях бабушка вечно уходила от ответов. Она тут же придумывала срочное дело себе или Саше, начинала ворчать или, что еще хуже, напускала на себя выражение холодности и отстраненности. Словно Саша в чем-то виновата. Или же, наоборот, обвиняет ее, бабушку.
А может, бабушка действительно виновата?
У Саши постепенно возникло несколько легенд. Легенда первая. Мать росла своенравной девочкой, не слушалась старших, и тогда бабушка рассорилась с ней и сказала, что больше не пустит на порог. А потом, когда родилась Саша, то бабушка, опасаясь, что и Саша вырастет такой же своенравной и непослушной, забрала у матери Сашу. А потом…
В легенде выходила грубая нестыковка. Ведь мать могла приехать и забрать Сашу. Или хотя бы писать ей письма. Но писем не было. Тогда возникла вторая легенда.
Мать пишет письма, а их кто-то перехватывает. Зачем? Это уже вопрос другой. А вот — как? Скорее всего это делает сама же бабушка. Саша стала караулить почтальона и перед своим пятнадцатилетием месяц не ходила в школу. Караулила письмо. Или открытку. Но ни письма, ни открытки она так и не дождалась.
Все остальные легенды годились только для детства. После шестнадцати Саша сама отмела их как ненужный сор. Она больше не хотела выдумывать. Она хотела знать правду.
Первая неудачная попытка — поход к одноклассникам матери — не остановила Сашу. Она предприняла вторую.
— Лика Ольшанская? — задумчиво переспросила женщина в очках, к которой Саша явилась на работу, в детсад. — Я ее очень хорошо помню. Мы не дружили, но дома друг у друга бывали. Лика жила с бабушкой. Родителей ее я никогда не видела.
— Как — не видели? — опешила Саша.
— Они жили где-то на Севере, строили какой-то завод. Что мне запомнилось… Мы куда-то собирались с классом, и я зашла за Ликой. Она искала какую-то кофточку, никак не могла найти. Тогда она стала вываливать вещи со всех полок прямо на пол. И в этой горе тряпок искать нужную вещь. Нашла, как ни в чем не бывало попихала все барахло кучей в шкаф и прикрыла его. Мне почему-то это так запомнилось, не знаю.
Женщина работала логопедом в саду. Очки придавали ее лицу серьезное, строгое выражение. Она и на фотографии была в очках, и Саше запомнилось ее вдумчивое взрослое лицо.
— А почему вас это так поразило? — не унималась Саша.
— Да так… Меня бы мама убила за такое. А Лика жила с бабушкой, и та, видимо, не ругала ее, ничего не заставляла делать. Сама все убирала за ней. Или Лика просто не боялась ее. Не знаю. Но только мыть полы или посуду — это было не для нее, Лики.
— А как же она в классе дежурила?
— В классе? Да мальчишки за нее все делали. Дежурили как? Мальчик — девочка. А Лика такая хрупкая, хорошенькая. Никому и в голову не приходило вручить ей тряпку или швабру.
После встречи с логопедом Саша долго сидела на школьном стадионе и думала. В этой же школе училась ее мать. И все эти женщины были когда-то девчонками. Носились здесь, мечтали о чем-то, влюблялись, ссорились. Оказывается, мать так же, как она, Саша, жила с бабушкой. Только бабушка у нее была другая. Мать Сашиной бабушки. Но этот факт от нее, Саши, скрыли. Умолчали. Значит, бабушке стыдно. Стыдно, что она не воспитывала свою единственную дочь, а переложила этот труд на чужие плечи. А иначе она бы не скрывала, а так бы и сказала внучке. Она предпочла ложь. Она опутала Сашу ложью, липкой, как бумага для ловли мух. Саша и сама научилась врать. Соседям, одноклассникам. Ах, мама пишет письма! Ах, летом она поедет с мамой на море! Ах, мама работает в Монголии, за границей…
А что она еще могла ответить на вопросы знакомых? Что мать она не помнит, потому что видела ее в последний раз в свои три года?
…Поезд подъехал к крупной станции. К вагону подбежали мороженщики, торговки рыбой и пивом. В вагон стали подниматься новые пассажиры. Саша тоже вышла на перрон. Сумерки опутывали поезд. Огни вокзала обнадеживающе мерцали. И вместе с прохладным, свежим после душного вагона воздухом к Саше пришло совершенно новое, неожиданное чувство. Она выросла! Она едет одна в другой город! Позади школа, позади все плохое, все, что отравляло ее детство. Впереди может быть только хорошее!
Она попыталась взглянуть на себя со стороны. Как бы чужими глазами. Как если бы человек видел ее впервые и ничего не знал о ней. Со стороны ей увиделась девчонка среднего роста с короткой стрижкой каштановых волос и внимательным, испытующим взглядом больших глаз цвета темного янтаря. Да, именно так. Саше было очень приятно думать о себе в таких красивых выражениях. Ее карие глаза если и считались таковыми, то потому, что в них в известной степени присутствовал коричневый цвет. Но на солнце и при вечернем освещении этот коричневый щедро отливал желтым, прозрачным. И Саша придумала ему образное сравнение с янтарем. Поскольку янтарь она созерцала ежедневно — бабушка носила бусы для щитовидной железы, кажется.
Глаза цвета янтаря были обрамлены густыми ресницами, настолько длинными, Саше даже не приходилось их красить.
Губы у Саши — Ликины. Именно такие губы делают лицо женщины немного детским. Да, губы материны, определенно. Впрочем, человек со стороны, глазами которого Саша пыталась сейчас смотреть, сказал бы — губы Патрисии Каас. Вот. В остальном, по бабушкиным словам, Саша походила на отца. Вот о ком бабушка говорила с явным одобрением! Однажды у нее выскочила такая фраза: «Единственное, что Лика сделала путного, — сумела окрутить Сашиного отца». Благодаря генам отца Саша была крупнее матери и хотя не считалась высокой, но и маленькой ее тоже никто не называл. Она вполне нормальная. Симпатичная. Такая, как надо. И все у нее будет хорошо.
Пока Саша стояла возле купе проводников, настроение поменялось. Она вернулась на свое место — в проходе стояла новая пассажирка. Саше она показалась довольно пожилой. Заслуживающей того, чтобы ей уступили место, что Саша незамедлительно сделала. Пока пассажирка рассыпалась в благодарностях, Саша запрыгнула на верхнюю полку, вытянулась там и стала выдумывать свое будущее. Вдруг она обнаружила, что дальше чем «найти мать» в своих мечтах она идти не может. Она спотыкается на этом пункте. Саша не задумывалась над выбором профессии. Денег, чтобы учиться, у них с бабушкой нет. Саша была давно одержима своей идеей, и та до сих пор успешно толкала ее на поступки. Но… Впрочем, девочка без особых усилий отогнала от себя непрошеные мысли. Утро вечера мудренее. Она быстро уснула под стук колес.
— Ася, посмотри, положила ли я тебе полотенце? Настя послушно заглянула в чемодан. Полотенце лежало сверху.
— А где таблетки? На холодильнике лежали таблетки, где же они?
Альбина Станиславовна проделала путь из кухни в гостиную, затем в комнату дочери и снова — в кухню.
— Алечка, подними мне подушку повыше…
Это отец. Брови матери страдальчески взметнулись вверх. Она бросилась в комнату, где на диване, боясь пошевелиться, лежал Настин отец, директор средней школы Валерий Иванович Апрелков.
Процедура поправки подушек прошла со стонами и причитаниями.
— Ну и угораздило тебя, Валерий. Самое время! — Альбина Станиславовна не удержалась от колкости. — У дочери такой ответственный период, а мы…
— Мам, ну папа же не нарочно, — заступилась Настя.
— Радикулит не спрашивает, — простонал отец, кося глазами в сторону жены. — И потом… Дочь у нас уже взрослая, пора становиться самостоятельной.
Настя едва сдерживала ликование. Радость особо выказывать нельзя — как-никак у отца серьезный приступ радикулита. И это накануне отъезда в университет! Настиного поступления, о котором целый учебный год говорилось на семейных советах. Ехать с Настей должен был отец. И весь их маршрут, каждый шаг — все было продумано в деталях. И адреса знакомых и знакомых знакомых — все записывалось тщательно в отцовский толстый блокнот, пахнущий так же, как и его кабинет в школе, — книгами, куревом и змеиным ядом.
