— А ты, может быть, хочешь прицениться?
— Я женщин не покупаю. Меня покупали — было. Ну чего ты все стоишь? Садись… садись, садись, садись… договорим по дороге.
— Ты откуда вообще такой взялся? — спросила Юлька, плюхаясь на сиденье. — Живешь по особенным правилам: убежден, что все бабы должны давать тебе из чистой благотворительности?
— Ну почему же? Благотворительности нам не надо. Я предлагаю вполне достойный чендж.
— Это какой же?
— Любовь на любовь. Попробуй — тебе понравится. Обычно, как только ваша сестра попробует, вопрос о любых формах вознаграждения снимается сам собой. Впрочем, я говорю о нормальных женщинах — из плоти и крови. Совершенно забыл о том, что вы, модельные красотки, принадлежите к особенному подвиду млекопитающих.
— Да что ты говоришь? — Она, будто бы сокрушаясь и чрезвычайно якобы камлаевским откровением потрясенная, покачала из стороны в сторону головой.
— Вне всякого сомнения. От нормальной, живой женщины до вихлястой, длинноногой модели — как от Солнца до Луны. О, конечно, вы — верх телесного совершенства, и к вашим грудям и фантастическим задницам вожделеют все онанисты мира, все те, кто ни разу не видел живую женщину и имеет о сексе исключительно теоретическое представление. Любой же, кто хоть раз занимался этим делом по-настоящему, понимает, что в ваших долговязых телах нет ровным счетом ничего от живой, настоящей женщины.
— Типа думаешь, что задел? Да ты просто брызжешь злобой из-за того, что ни одна красивая девушка тебе ни разу не дала. У вас такой способ самозащиты: красивые девушки вам недоступны, вы сплошь и рядом видите, как они достаются другим… и вы вынуждены трахаться со своими толстыми, рыхлыми женами, заурядными тетками в бигудях, вот поэтому-то вы, в отместку, называете всех моделей бесчувственными и считаете их неживыми картинками.
— Милая моя, я, к сожалению, по близорукости своей очень долгое время довольствовался не тетками в бигудях, а именно вами. И я просто констатирую факт: от секса вы не получаете никакого удовольствия, разве что имитируете его. И, соответственно, не можете доставить удовольствие мужчине. А проще говоря, вы никогда не кончаете. Я понял это не сразу, сперва было только подозрение, сначала я посчитал, что роман с одной девушкой-моделью — это вовсе не основание делать окончательные выводы обо всем вашем виде. У меня была одна, из агентства «Ред старз», и она не испытывала ровным счетом ничего. А какие у нее при этом были бесконечные ноги! Как я узнал потом, первый секс у нее был в тринадцать, и дальнейшее ее развитие происходило с нарушениями. Очень скоро, годам к шестнадцати, она разучилась испытывать что бы то ни было. Так что красивое тело — не более. Ну, я сначала полагал, что это — единичный случай. Но не тут-то было. Знакомлюсь со второй — и что ты думаешь? Та же история! Влагалище у моей новой красотки неизменно оставалось сухим, приходилось использовать искусственную смазку. Вот тут-то я и начал подозревать неладное. Когда же я познакомился с третьей красоткой и история повторилась — она очень, кстати, искусно стонала, придушенно охала, но меня-то не обманешь… так вот, когда такая же история повторилась и в третий раз, я понял: вы ни хрена не кончаете. В то время как женщины, обладающие куда более скромными телесными достоинствами, кончали со мной раз за разом, без остановки, как заведенные, совершенные красотки модельного типа вели себя в постели как стопроцентное стоеросовое бревно. Как будто они в самом деле были устроены как-то иначе. Так что же это получается, думаю: чем красивее женщина, тем в большей степени она неспособна испытывать оргазм, так, как будто между ног у нее — черепаший панцирь или рог носорога. Так вот, признаюсь тебе: увидев тебя, я всего лишь решил дать модельным красоткам еще один шанс — последний.
— Да-а-а? Вот оно как? А может, все дело в тебе? Ты ни разу не подумал об этом?
— Дорогая моя, ну подумай сама: ну если бы дело было во мне, ну стал бы я приставать к тебе… ну зачем бы мне все это было нужно? Чтобы еще раз облажаться и сделать тебя еще одной лишней свидетельницей моего бессилия? Я просто знаю наверняка, что ты не кончаешь.
— Да с чего ты взял?
— Нет, ты просто скажи: ты хоть раз в своей жизни кончала? Ну, хорошо, давай поставим вопрос не так радикально: ты кончала хотя бы раз за последние три года?
— Да почему я должна отвечать?!
— А что тут такого? В чем проблема? Просто взять и ответить. Так ты кончала или не кончала?
— Да пошел ты!
— Ну почему тебе так трудно сказать: нет, я ни разу в своей жизни не кончала?
— Да почему я должна это говорить?
— А, значит, не кончала.
— Кончала!
— Хрена с два ты кончала. Ты не способна ничего испытывать от природы.
— Я все способна испытывать… все!.. от природы.
— Ну, сказать-то можно в принципе что угодно. С таким же успехом я могу заявить, что умею летать.
— Спорим?!
Он повез свежепойманную добычу в свое давнее лежбище в Кривоколенном — той глубокой и уже совершенно черной ночью в Москве, когда все пространство так отчетливо делится на камень и воздух, когда текут, вплывают в окна друг за другом нескончаемые огни и все так несбыточно и в то же время предельно реально. Его водитель — вполне продвинутый малый — с ухмылкой краем глаза наблюдал за тем, как правая рука Камлаева ползла вверх по Юлькиному бедру и бестрепетно одолевала фальшивое сопротивление Юлькиной руки, лежавшей на камлаевской ладони сверху. Вот ладонь скользнула под платье, уже перекрученное так, чтобы длинный разрез оказался не сбоку, а между ног, достигла туго натянутой полоски наиболее интимной части дамского туалета, настолько смехотворно условной (а ведь он застал еще и капроновые, и даже вигоневые чулки, которым еще не было в стране колготочной альтернативы, и резинки с защипками, и эластичные пояса, и толстые, бархатистые изнутри от начеса трусы), что лучше бы ее и вовсе не было — все равно никакой совершенно разницы.
И вот они уже проезжали Лубянскую площадь и сворачивали сначала в один переулок, потом в другой, и вот уже Юлька с немалым изумлением оглядывала двухэтажное длинное приземистое здание, ни на какое человеческое жилье в ее представлении не похожее. И с таким же изумлением смотрела она на крутую деревянную лестницу, крашенную коричневой масляной краской (тут ей пришлось снять и в руки взять туфли — иначе было бы не подняться), на стены, обитые звукопоглощающей губкой, на невиданное количество звукозаписывающей и звукопроигрывающей аппаратуры, на все эти синтезаторы Yamaha и Roland, на сэмплеры Oberheim, микшерный пульт Soundcraft и прочая, и прочая, и прочая (названий она, разумеется, не знала).
Она осматривала металлические стеллажи от пола до потолка, уставленные квадратными пластиковыми коробками с лазерными дисками, на которые были записаны и великие немецкие адажио, и Алеша Димитриевич, и грассирующее воркование Вертинского, и японский оркестр «гагаку», тянущий одну, бесконечную, как степь, ноту.
— Господи, зачем тебе все это? — Юлька с ужасом покачала головой. — Ты бы лучше машину себе нормальную купил. Это что у тебя? Кресло-качалка? — Она уже шагнула дальше и водила сейчас одним пальцем по подлокотнику.
— Если видишь, зачем спрашиваешь?
— И ты сидишь в нем и качаешься, как старый дед? — спросила Юлька, повернувшись к нему лицом, и, осторожно взявшись за подлокотники, опустилась в заскрипевшее кресло.
— Ага, как старый, — отвечал он, усаживаясь на диван напротив и скручивая голову непочатой бутылке «Red Label». Он плеснул на полпальца виски в широкий и низкий стакан, залпом выпил и опять лениво подивился совершенному автоматизму всех своих действий — жизнь его все как будто прокручивалась по одному и тому же кругу; и он, еще только примерившись что-то сделать, незамедлительно замечал, что это все уже неоднократно было.
— Ты ничего не хочешь про меня узнать? — как будто только для того, чтобы спросить, спросила она, раскачиваясь в кресле и помогая себе впечатляющими своими ногами.
— Да я и так про тебя все уже знаю. И про то, что родилась ты в Саратове или в Самаре — там настоящий, кажется, рассадник таких вот длинноногих, — и про отца твоего, почти наверняка алкоголика, который из семьи ушел или умер и вы остались с матерью вдвоем. И про то, что ты в школе красивой не считалась и ненавидела свое отражение в зеркале, и про то, что тебя дразнили «пожарной каланчой» и «дылдой». И про то, как ты на рынке какими-нибудь пуховиками торговала… Ты как сейчас — замужем или нового покупателя ищешь?
— Да что ты все заладил — «покупателя», «покупателя»? Держишься каких-то устарелых понятий, умозрительно судишь, как будто насмотрелся ящика про гламурную жизнь. Я, между прочим, давно уже успешный, сложившийся, самостоятельный человек, который может обеспечивать себя сам. Я уже семь лет в этом бизнесе. И я вкалываю, а не просто так. Каждый рубль заработан тяжелым, настоящим трудом…
