Торговец переспелыми фруктами и овощами на Лестерском рынке, он был бахвалом и задирой, но за его светлыми ресницами, вечно красным лицом и прищуренными глазками скрывался живой, проницательный ум. По четвергам мы с ним играли в бильярд, хотя я не считал его своим другом – слишком он был шумлив и бесцеремонен.
Он сверлил меня взглядом, ожидая ответа. Я глубоко засунул руку в карман и нащупал скомканный листок бумаги.
– Ладно, – сказал я, разглаживая на столе «мебельную инструкцию». – Я потратил целый день, пытаясь собрать эту штуку, и, если ты сумеешь разобраться в этой писанине, значит, голова у тебя варит лучше.
Мик взял инструкцию и начал придирчиво ее рассматривать. Поворачивая бумажку, он пару раз дернул носом, будто это могло чем-то помочь. Иззи вернулась с выпивкой.
– Это что за чертовщина? – поинтересовалась она, ставя стаканы на стол.
– Тест на профпригодность, – сообщил Мик.
– Схема сборки шкафа, – пояснил я.
– Ну и жуть. Черт ногу сломит, – заметила Иззи. Она привыкла учить латыни и древнегреческому языку студентов со стальными кольцами в носу и в губах.
– Сделано в Таиланде, – сказал Мик, прочитав мелкий шрифт надписи в конце диаграммы.
– Это надо же, – сказал я.
– А в чем дело? – На этот вопрос мне не пришлось отвечать, поскольку перерыв закончился и мы опять занялись викториной.
Ноздри Мика снова дрогнули. Хотя я и делал вид, что изучаю список вопросов, я чувствовал, как он за мной наблюдает.
– Со мной такие шутки не пройдут, – буркнул он, прежде чем вопрос номер один заставил игроков пустить по нему стрелы своей эрудиции.
Я не поднимал голову от списка.
На следующий день я позвонил в МИД по номеру, который дала мне Шейла, и попросил мистера Фаркуар-Томпсона к телефону. Мне было не слишком удобно: приходилось вести разговор из дома клиентки. Я менял проводку в доме у одной дамы (да, по профессии я электрик) и, поскольку счет на моем мобильнике не был вовремя оплачен, попросил разрешения воспользоваться ее телефоном. Отклонив предложение заплатить за разговор, она выбрала альтернативную форму расчета и, стоя рядом со мной, все время теребила пуговицу на воротничке своей блузы.
Фаркуар-Томпсону требовалось ознакомиться с делом Чарли. Сначала мне показалось, что он вообще не знает, о ком я ему толкую. Зато потом, вернувшись, он заговорил о деле Чарли с удивительной осведомленностью. Я пытался выудить как можно больше информации, не слишком посвящая в свои дела хозяйку дома, стоявшую рядом. На протяжении всего разговора я испытывал сильное искушение заорать: «Да где же, черт побери, этот Чиангмай? Когда следующий рейс?»
– Мы можем добиться для вас свидания, – бубнил Фаркуар-Томпсон, – и договориться о передачах.
– Это все?
– У нее есть адвокат, но я обязан известить вас, что дело достаточно ясное. Ее задержали с большой партией наркотика. Как это у них называется – «мул»? Или «муравей»? Мы прилагаем массу усилий, добиваясь от тайских властей решительного запрета на производство наркотиков, а они, в свою очередь, развернули борьбу с трафиком, особенно из западных стран.
– Что ей грозит?
– Как я уже сказал вашей жене и повторяю вновь, вашей дочери может быть вынесен смертный приговор, и, должен признать, что мы не в состоянии повлиять на исход дела! Однако, возможно, ее приговорят к пожизненному заключению или к двадцати годам тюрьмы.
. Комната накренилась. Может быть, Фаркуар-Томпсон услышал мой вздох.
– Мы организовали для нее группу поддержки, м-р Иннес, ее посещают сотрудники посольства.
Я мог себе представить.
– Часто?
– По мере возможности. Известите нас, если соберетесь туда поехать. – По-видимому, он считал, что разговор пора заканчивать.
– Конечно, я туда поеду. Спасибо за помощь.
– Не стоит благодарности.
Дрожащими руками я положил трубку на рычаг.
Дама, чьим телефоном я воспользовался, сказала мне, что, поразмыслив хорошенько, она все же решила установить на кухне еще одну двойную розетку – вот здесь, над столом, чтобы было удобнее пользоваться соковыжималкой и тостером.
Чарли, по словам Фаркуар-Томпсона чахнущая в тайской тюрьме, была моей единственной дочерью. Недавно ей стукнуло двадцать два. Был у меня и сын – тремя годами старше, но отцы сильнее привязываются к дочерям. Я любил ее без памяти и потворствовал во всем, так что – сразу после ее восемнадцатилетия, в солнечный октябрьский день – дал согласие отправить ее в Оксфорд. В тот день дыхание осени напоминало о себе легким ветерком, опавшими листьями, грибным запахом и мелкими темными сливами, и я готов признать, что чувствовал гордость: ведь мы оба: – ее мать и я – оставили школу, когда нам было по шестнадцать лет. К тому же учителя уверяли, что поступление в Оксфорд – большая удача, особенно если ты не окончила частный колледж или у тебя нет друга на Би-би-си. Светлая головушка.
Не так уж я много знаю, чему там учат, в Оксфорде, но Чарли вернулась домой с золотыми колечками в ноздрях, нижней губе и в пупке. Это из тех, что я видел. Она увлеченно обосновывала практику международного терроризма, поражая меня своими суждениями, как огнеметной струей. Моя ласковая маленькая девочка! Любое мое возражение воспринималось как кромешная тупость. Похоже, в Оксфорде ей втемяшили в голову, что она – сказочная принцесса, которую сразу после рождения подкинули на воспитание в семью свинопасов.
Но я терпел. Ведь это была моя дочка. Я помнил, как вытирал ее попку, как учил плавать и играть в футбол, как унимал ее слезы; через меня она познавала целый мир и все, что есть в этом мире, с его скрипучими рычагами и механизмами. Мик Уильямс сказал бы, что я слишком серьезно к ней отношусь. Теперь мои усилия приносили плоды. По выходным я подрабатывал, устанавливая двойные розетки в кухнях, чтобы оплачивать пребывание дочки в Оксфорде, а в ответ слышал, что это превращает меня в лакея капитализма! Пока дети были маленькими, я – уговорил Шейлу посидеть дома – ведь любовь важнее денег, а оказалось, что я подавлял ее индивидуальность. Я покупал мясо к столу и узнавал, что я изверг и душегуб, заставляю есть детей силой. В конце недели, когда Чарли приезжала домой, я с нетерпением возвращался с работы лишь для того, чтобы узнать, какой я в сущности никудышный отец.
– Послушай, но ведь это не помешает тебе провести каникулы с нами?
– У меня другие планы! Я ведь не обязана сюда приезжать!
– Ну и хорошо, катись куда хочешь!
– Он вовсе не это хотел сказать, – обычно вмешивалась Шейла. – Он просто тебя дразнит, Чарли.
– Черта с два! Я именно это имел в виду!
По правде сказать, я и сам не знал, кто кого дразнит. Глядя на олухов, которых она порой приводила к нам в дом, я поневоле начинал думать, что она выбирает их специально, лишь бы вывести меня из себя. Ну, знаете: вот уж это точно его убьет!
– Это Пит.
Или:
– Это Зак.
Пит или Зак обычно оказывался курносым юнцом с копной нечесаных волос, одетым для дальних странствий, в которые он так и не собрался. Чарли запускала его по ковру гостиной как дымящуюся гранату. Шейле хватало ума пригласить нового приятеля дочери присесть, а мне всегда хотелось вопросить его не делать этого, ведь мы недавно пылесосили мебель. Не всегда парня звали Пит или Зак, но я поймал себя на том, что иначе их не воспринимаю. Я ждал, когда дочь с женой выйдут из комнаты, и после этого опускал «Лестершир Меркьюри» на колени.
– Пит? Зак? Могу я спросить вас кое о чем?
– Вообще-то я Саймон.
– У меня вопрос личного плана.
– Спрашивайте, валяйте.
– Вы цветной, Пит?
– Чего-чего?
– Все дело в прическе, Пит. Никак не могу сообразить, может, вы цветной?
– Э, нет. Белый.
– Прической легко ввести в заблуждение такого старого хрыча, как я. Но я должен сказать вам: если бы вы, Пит, были чернокожим, вы нашли бы здесь самый радушный прием. Нет, правда, иногда мне хочется, чтобы Чарли привела в дом настоящего черного парня. Так что я спросил на всякий случай, хочется же похвастаться людям… ну, вы понимаете… соседям или там знакомым… когда они спросят.
– Понимаю.
Тогда я опять прятался за газетой. Иногда мне казалось, что щеки у меня вот-вот лопнут от смеха, и я затыкал рот платком, чтобы не захохотать в голос.
Но со временем мои импровизации теряли легкость, и однажды во время пасхальных каникул у нас разразился дикий скандал. Чарли вернулась в университет, и. больше мы от нее не получали вестей. На телефонные звонки она не отвечала, письма возвращались нераспечатанными. Мы узнали, что она окончила курс, потому что из университета ей выслали диплом на домашний адрес.
А потом – Фаркуар-Томпсон из МИДа. Таиланд. Чиангмай. Наркокурьер. Двадцать лет тюрьмы. Довольно крутой подъем.
Фаркуар-Томпсон обмолвился в разговоре с Шейлой, что Чарли просила не сообщать нам о случившемся. Она не ждала от нас никакой помощи. Это беспокоило меня. Сейчас она нуждалась в нас больше, чем когда бы то ни было, – но так и не смогла простить. Впрочем, МИД все равно уведомил нас. Дело было отчасти политическое, отчасти экономическое – кто-то же должен оплатить услуги адвоката.
