Из дома вышел человек. На голове у него была желтая каска, хирургическая маска закрывала лицо. Идя через двор, он снял каску и открыл лицо. Он улыбался. Это конечно же был он. Лоб и брови у него были серые от пыли. Он взъерошил волосы, примятые каской. Клер в свой черед тоже улыбнулась ему. Извинилась, что побеспокоила, — просто хотела поблагодарить за сумку.
Он нашел ее здесь, на земле, прямо за забором.
Он взялся за дверную ручку. Клер еще раз поблагодарила его. Он открыл дверь. Она собиралась уйти. Он похлопал ее по спине. Клер обернулась.
— На вашей куртке была пыль.
Она почувствовала, что краснеет. Сказала еще раз: «Спасибо» — и ушла со стройки.
Какое-то мгновение Клер не понимала, где она оказалась. Потом узнала свою улицу. Ей показалось, что она опаздывает, и она побежала домой. В лифте посмотрела на часы. Было самое начало первого. Она пробыла по ту сторону забора всего лишь несколько минут.
Клер нажала кнопку первого этажа и отправилась за покупками.
В аптеке уши-беруши уже кончились.
Пациенты шли один за другим до самого вечера. Приняв последнего больного, Клер опустилась в кресло. Разувшись, заметила пыль на своих туфлях. И мысленным взором увидела покрытый пылью лоб человека со стройки. Она провела пальцами по запылившейся коже. Потом медленно растерла пыль между большим и указательным пальцами. Это было приятно.
От раздавшегося вдруг звонка в дверь Клер вздрогнула. Она не предупредила Мишеля, что сменила замок. Она скажет ему, что у нее только один комплект ключей. Клер открыла дверь. Мишель почти не смотрел на нее. Она хотела поговорить с ним, но передумала. Он бы не стал слушать ее. Он уже знал, что она солжет.
Они съели последние свиные отбивные и вскоре расстались.
Выходя из мясной лавки, она услышала его. С противоположной стороны тротуара он звал ее: «Доктор!» Бегом пересек улицу, взял ее под руку и повел в кафе. Она подчинилась. Ее сумка с продуктами болталась между ними.
Его звали Томас Ковач. Он был начальником участка. Она расспросила его о здании, которое восстанавливалось. Он положил себе три кусочка сахара в кофе. Ни минуты не сидел спокойно. Клал локти на стол, потом откидывался на спинку стула и вытягивал руки назад. Дважды он оборачивался, чтобы извиниться, потому что кого-то задевал. Клер наблюдала за ним, но слушать его у нее не получалось. Ему наверняка было сорок два или сорок три года. Ложечкой он размешал остатки сахара на дне чашки. Вдруг он схватил Клер за левое запястье, чтобы посмотреть, который час. Ему пора было идти. Он кивком подозвал официанта, расплатился и встал. Потом склонился к ней. Казалось, он совсем застыл. Глаза его блестели. Он смотрел на нее. Потом сказал: «До завтра» — и исчез.
Клер вернулась домой. У нее было ощущение, что шла она не торопясь.
В правой руке она сжимала кусочек сахара. Она не выбросила его.
Это была суббота. На уик-энд работы прекращались. Клер не увидит Томаса Ковача.
Она открыла верхний ящик своего письменного стола и запустила туда руку. Достала четыре кусочка сахара. Уложила их рядком и рассматривала.
Каждый кусочек соответствовал одному свиданию с ним в кафе в полдень.
До пяти она работала, потом Мишель зашел за ней. Они были приглашены за город.
Вечеринка получилась веселой. У Клер было хорошее настроение. Мишель не сводил с нее глаз. А когда она встречала его взгляд, сразу же отворачивалась и продолжала смеяться со всеми остальными. Он первым пошел спать. Она смотрела, как он медленно поднимался по лестнице.
Свет у него был погашен. Клер на ощупь прошла через всю комнату и нырнула под одеяло. Свернулась калачиком на краю постели, чтобы не чувствовать дыхания Мишеля, не касаться его массивного тела. Он спал. Тяжело дышал ртом, будто у него был заложен нос. И тихонько сопел. Тогда по подрагиванию матраса она поняла, что он всхлипывает. Мишель не спал. Он не был простужен. Он плакал. Клер не сделала даже движения в его сторону. Не шелохнулась.
После завтрака он уехал в Париж.
Клер бродила по лесу одна. С хрустом наступала на сухие ветки под ногами и шлепала по грязи. И вдруг поняла, что громко, во весь голос поет.
За обедом она много ела.
Едва оказавшись дома, она выдернула из розетки большую галогенную лампу — подарок Мишеля. Спрятала ее в шкаф. Клер не любила ее белого света.
Она прослушала сообщения, записанные автоответчиком: Мишель не звонил.
Холодильник был почти пуст. С тех пор как в полдень она стала встречаться с Томасом Ковачем, ей было некогда ходить по магазинам. Клер огляделась. Впервые ей понравилась ее комната.
Она была у себя дома.
В понедельник он не пришел на свидание.
Прождав его некоторое время, Клер подошла к забору перед стройкой. Там стояла тишина — был обеденный час. Маленькую дверцу она открыть не решилась.
Поднялась к себе домой, взяла свою черную сумку и снова вышла. Руки у нее были ледяные. Надо будет согреть их перед тем, как она будет осматривать пациента. От двух чашек кофе, выпитых в ожидании Томаса, у нее жгло в желудке. Она вошла в булочную и увидела себя в зеркале. Ей было тридцать, но она старалась казаться старше своих лет. Молодые врачи не внушают доверия. Она носила серый костюм и почти не красилась. Она была вся серая. И именно такой ее видел Томас.
Она вышла из булочной, ничего там не купив.
Войдя в комнату, Клер расслабилась. Здесь было натоплено, а закрытые окна и ставни приглушали уличный шум. Она подошла к кровати и осмотрела больного. «Дышите глубже». «Широко откройте рот». Клер говорила вполголоса, в комнате было очень тихо. От постельного белья пахло смягчителем для ткани.
Она бросила шпатель в корзину для бумаг и сложила инструменты. Грипп. Она села выписать рецепт. Писала медленно. Не спешила. Наслаждалась покоем и теплом этой комнаты.
Нигде она не чувствовала себя так хорошо, как в комнате больного.
Наутро Клер нащупала пальцами кусочки сахара, сложенные в ящике стола. И тут вспомнила широкую улыбку Томаса, его шею, когда он запрокидывал голову, допивая последние капли своего сладкого кофе. Она все еще ощущала тепло его руки, когда он держал ее за запястье, чтобы посмотреть, который час. И во время последнего свидания в пятницу его волосы казались седыми, настолько они запылились.
Она взяла кусочки сахара и выбросила их в мусорную корзину. Зачем их хранить? Никогда больше она не увидит Томаса Ковача.
В полдень она не вышла из дому.
Вечерело. Клер измеряла давление у молодого человека, когда зазвонил телефон. Она сняла трубку. И сразу же узнала голос Томаса. Он хотел увидеться с ней, как только она сможет. Сегодня вечером. Ей надо было принять еще двух пациентов. Он будет ждать Клер в баре, неподалеку от ее дома.
Клер открыла гардероб. У нее было мало вещей. Почти все они были серого цвета, серый ведь ко всему идет. Она тут же закрыла шкаф. Из мешка с грязным бельем достала джинсы, в которых ездила за город. Внизу засохла грязь. Клер скребла и терла, но коричневые разводы оставались. И все-таки она надела джинсы, темно-синий свитер и кроссовки. Потом, подкрасившись, навела марафет. И посмотрела на себя в зеркало. Она больше не была серой.
Клер быстро спустилась по лестнице. Хотела было открыть входную дверь, как вдруг застыла на месте. Бегом поднялась к себе и бросилась в кабинет. Порывшись в корзинке для мусора, извлекла из нее четыре кусочка сахара. Положила их обратно в ящик. Вечером, чуть позже, должна прийти убираться консьержка. Она выбросила бы весь мусор. И Клер никогда не нашла бы этих кусочков сахара.
Она захлопнула дверь и мигом слетела вниз по лестнице.
Увидев ее, Томас не улыбнулся. Не встал. И не пошевелился. Клер села напротив него. На столе — ни стакана, ни чашки, ни даже картонной подставки для стакана. Томас ничего не пил.
Тут же подошел бармен. Она заказала «кровавую мэри», Томас не хотел ничего. Он молчал. Она не решалась заговорить первой, потому что никак вдруг не могла вспомнить, на «вы» они или на «ты». Бармен мигом принес ей коктейль. Клер уставилась на свой стакан и медленно размешивала желтой пластмассовой палочкой его содержимое. Она придумывала фразу, в которой не было бы ни «ты», ни «вы».
Вдруг Томас резко схватил ее за руку, за правую, чтобы палочка больше не двигалась. Он склонился к Клер. Ему надо было сказать ей что-то очень важное. Он сильно сжал ее запястье.
Он не пришел на свидание не потому, что не хотел ее видеть. Напротив. Он хотел ее видеть всегда, каждый день. Но не мог. Не должен был.
— Почему?
— Потому что я женат и у меня двое детей. Я никогда их не оставлю. И не хочу, чтобы ты страдала.
Клер не ответила. Он отпустил ее запястье. Она руки не отвела. Ее правая рука так и лежала совершенно безвольно на столе. Кожа, согретая теплом руки Томаса, становилась прохладной.
