— Ах, она уже ушла. Как твое здоровье, Толенька?
Мать округлила глаза, укоряя дочь лицом и вдруг, что-то вспомнив, прижала трубку в пышной груди. Зашептала еле слышно:
— Там письмо. Вам, с Коленькой. Прости, я готовила лечо, лечо, да? С помидорками. Ну, увидишь.
И снова уткнулась в трубку.
Ника взяла с тумбочки измятый, залитый томатным соусом конверт. Сунула в карман и вышла в томный, пахнущий акацией вечер.
Васька жила в соседнем доме и в темноте Ника шла, покачивая бедрами, встряхивала копной каштановых блестящих волос, мечтала, что ей снова шестнадцать и она, как эти вот — проводила глазами тройку хихикающих девчонок в шортиках и на шпильках — бежит на дискотеку. Ждет на углу Светку, а после они вместе, но не на пятак в парке, где все скачут, как в звериной клетке, а снаружи стоят пацаны, курят и разглядывают мини-юбки, нет-нет, они едут на автобусе в старый парк, и там, в летнем кинотеатре…
Мечты кончились, потому что кончился двор, и Ника побрела на пятый этаж по серой заплеванной лестнице. Кончились их танцы, давно уже. Сперва выскочила замуж Ника, а потом сибиряк Валера забрал Светку и увез. То ли в Томск, то ли в Омск, после пяти переездов предприимчивого светкиного мужа Ника потеряла подружкины следы. Теперь вот у нее Васька. Шебутная и вечно с ней какие-то хлопоты. Но зато смешно и не скучно.
Дверь открыл, конечно, Васькин папа. Кивнул Нике и, обращаясь к туалету, закричал густым басом, неожиданным для его небольшого роста и щуплой мальчиковой фигуры:
— Василина! К тебе девочка!
Бурно спуская воду, Васька завозилась внутри, выскочила, подтягивая обвисшие старые треники.
— Принесла? Пойдем, скорее!
Захлопнула дверь в свою комнату и, выпрыгивая из штанов, извиваясь, стала напяливать старые, коротко обкромсанные шорты.
— Ох. Ох, щас, щас еще немножко.
Втянула живот, тараща голубые глаза, и с усилием застегнула пуговицу на животе. Мелко перебирая ногами, просеменила к большому зеркалу. Спросила сдавленным голосом:
— Видишь? Почти… как раз!
— А ты сядь.
Васька расстегнула пуговицу и с шумом выдохнула. Повалилась на разобранную кровать, вытягивая полные ножки с крошечными, как у куклы, ступнями.
— Уфф, не. Еще надо таблеток пожрать.
— Так у тебя от них понос что ли?
— Дура ты, Кусильда. Не понос, а очищение организма. А ты чо такая? Никас завтра приезжает, да? Счастливые вы. Типо еще один медовый месяц.
— Угу. — Ника почувствовала, как слезы подпирают веки изнутри, — такая счастливая аж не могу… Не дали ему отпуска.
— Ой… — Васька бросила стягивать шорты и жалостно, как недавно мама, уставилась на подругу, — слушай, а он тебе часом не изменяет? Это ж не первый раз уже.
— С ума сошла? Он меня любит. И я его.
— Угу, — неопределенно сказала Васька.
В коридоре топал и кашлял дядя Леня, громыхал кастрюлями в кухне.
— Что угу? Что? — возмутилась Ника, — не смотри так, будто я помирать легла. Ты не понимаешь!
Трагическое лицо Васьки раздражало, и, глядя на горбатый, как у отца нос и вздетые выщипанные брови, Ника заговорила быстрее:
— Я ж знала, когда замуж шла. У меня и папа всю жизнь в море. Ну вот и Колька… У них так. То один порт, то другой, то пошлют в рейс раньше, чем думали. И отпуск к чертям.
— И где ж твой папа? — подытожила Василина, снова напяливая треники, — ходил ходил в рейсы, а потом хлоп и женился на буфетчице. Так?
— Ничего не женился.
Василина подняла тонкий палец с алым ногтем:
— Но вас бросил. И живет с ней. Доплавался, значит.
— Не живет. Он теперь от нее бегает, боится в один рейс снова попасть. А она за ним.
— А Нина Петровна?
Ника горько рассмеялась, накручивая прядку на палец:
— Нина Петровна теперь с ним ведет долгие беседы по телефону. Он ей плачется на жизнь. А она сидит как курица, ни с кем даже не закрутит. Только дома все губы красит да платья меряет. А могла бы, ей мужики звонят. С топинамбурами.
— Чего?
Ника махнула рукой.
— Кусенька, — сказала Васька, — ты главное, не переживай. Я тебя не брошу, выживем, ну даже если он козел и тоже спит с буфетчицей. А мы зато запишемся в качалку. У нас открылась в подвале. Там такие мэны, я в окно заглядывала, ахренеть, бицепсы, мышцы, эти как их — гантели… у меня купальник спортивный есть, я тебе дам, он талию, знаешь, как утягивает. И мы с тобой та-акие ка-ак зайдем, и бедром и глазом и они все…
В дверь постукали.
— Да? — Василина перестала расписывать прелести подвальной жизни.
— Вася, поехал я.
За приоткрытой дверью зашуршало, загремело и затопало. Васька, страшно подмигивая Нике, выскочила в прихожую.
— Газ выключай, воду смотри не оставляй, сырку я тебе там купил, колбаски, суп в холодильнике. Лука натер. Ну, буду через недельку. Двери никому не открывай, поняла?
Прогремев замком, Васька ворвалась в комнату и заплясала, вскидывая ноги в растянутых штанинах и вертя перед носом подруги глянцевой сигаретной пачкой:
— Покурим, а?
— Мать унюхает, мне ж через полчаса домой.
— Кусильда, какая ты скучная. Почти тридцать, а все матери боишься.
— С ума сошла? Мне двадцать пять!
— Я и говорю — тридцатник, — согласилась Васька, — пошли на кухню, сыру пожрем, с кофем. Я говорю, папа, что-то сыру захотелось адыгейского, так он мне приволок шесть кругов по два кило. Прикинь! Пожрем и покурим. А мать не унюхает, ты ж мне еще голову намажешь луком. Чтоб волосы росли.
— Тебе папа и лук натер?
— Ага!
— Застрелиться…
Доедая пятый ломоть сыра, пока Василина в ванной, нескладно напевая, шуршала полиэтиленом, заматывая намазанную луком голову, Ника вдруг вспомнила — письмо. Усаживаясь на низкую балконную скамеечку, достала измятый конверт, на котором от адреса остались лишь слова «Красная поляна, д.» и кусочек фамилии получателя «Алешк…», все остальное было щедро утоплено в остро пахнущем соусе.
Поддела клапан конверта, раздумывая, верно, от племянницы Никаса письмо, но что она делает в какой-то Красной поляне?
«Кей, привет! У тебя все окей? Мои в середине мая валят на какой-то слет, теперь я гордый одинокий орел, прикинь, на целых две недели. Как твое плечо, Кей, мазило пользуешь, что от меня получил? А мне тут сосед притаранил новье — для наращивания мышц, называется анаболики, буду пробовать, увидишь, не узнаешь. Надеюсь, наш уговор в силе. Надеюсь, расскажешь конец той истории, которую начал и не успел. Поржем вместе. Смотри же, как обещал, никому, кроме меня. Пусть у меня право первого слушателя, окей?
Ладно. Пока-пока, до встречи в п. по п. из р.
Крис»
Желтый квадрат света из кухонного окна падал на смятый листок и Ника, прислоняясь спиной к холодному бетону, медленно разгладила бумагу на коленке. Над ее головой вертелась Васька, шумно затягивалась и, с наслаждением пристанывая, выдыхала дым над железными перила балкона.
— Обожжаю мальборо! Еще эти классные, что ты у Никаса тогда уперла, как их? Ротменс, да? Чего молчишь? Что?
Упала рядом на корточки, сунула к плечу Ники голову, обмотанную полиэтиленом, из-под которого зловеще благоухал лук.
— Чо пишут?
— Я… я не пойму что-то. Какой-то Крис. Кею какому-то письмо.
Она пошарила под ногами и поднесла к свету упавший конверт.
— Ну вот. Фамилия — наша. Алешкины.
— Курить будешь? Нет? Пошли тогда в кухню, там стол.
В кухне они сели на холодные табуретки и уставились на листок, разложенный на столе. Васька вслух с выражением перечитала письмо. Пожимая худыми плечиками, призналась:
— Неа, не врубаю. Хотя… Кей это, может быть, Коля? Ты тоже его зовешь Никас. Так может этот самый Крис, он его так зовет?
— Странно как-то. Чего-то не пойму, с чего бы двум мужикам так общаться.
— А может он у тебя гомик? Ну, я так, Куся. Я ж чисто предположила!
— Дура ты, Васька…
Они посмотрели друг на друга. Ника неуверенно засмеялась, качая головой:
— Не-ет. И не думай даже. Конечно, нет!
— Ага… ты поняла да, тоже поняла? Не гомик он. Крис — это баба. Девка.
Ника встала, комкая листок.
— Я же сказала — нет! И не баба. И не гомик. Это другое все!
— Что именно? Скажи тогда, что это?
Васька выхватила письмо.
— Кей, привет! У тебя все окей? — пропела бархатным голосом с утрированно женскими интонациями и посмотрела на Нику значительно. Шевеля губами, пропустила несколько слов и продолжила:
— Надеюсь, наш уговор в силе. Надеюсь, расскажешь конец той истории, которую начал и не успел.
Снизу посмотрела на растерянную подругу:
— Ну? Ты слушай, слушай! …Смотри же, как обещал, никому кроме меня. Пусть у меня право первого слушателя, окей? …до встречи в п. по п. из р.
Кристина… Ты видишь, все сходится! Вот сука, а? Мазило она ему! До встречи, значит! А что это за буквы? Как думаешь?
