Бойфренд ушел, когда опухоль в груди Римы оказалась доброкачественной. «Я просто не в силах пройти через это», — сказал он. Рима твердила, что проходить ни через что не придется, что у нее нет рака или чего-то подобного, но он отвечал: «Когда я подумал, что это может быть рак, то понял, что не сумел бы пройти через это».
«У тебя всегда есть я», — говорил обычно Оливер, когда пропадал очередной бойфренд, но в то время уже не было и Оливера. Оставался отец, но оба знали про лейкемию, и поэтому ни один не давал пустых обещаний.
Рима стянула одеяло с кровати, завернулась в него и села в кресло у окна. По воде протянулась широкая лунная дорожка. Рима представила, как идет по ней, как та колеблется и сверкает под ее ногами. Она понемногу задремала. Пришедший сон был так себе, ничего похожего на последнее прощание отца, но в нем все же был Максвелл Лейн, который до сих пор Риме не являлся. Рима подумала, что во всем этом есть смысл, более того: именно этого следовало ожидать. Аддисон когда-то назвала это жилище «Дом, который купил Максвелл», но затем узнала, что исконное название, которое употребляли выжившие после Команды Доннера, было «Гнездо».
Во сне они с Максвеллом Лейном шли в «Ледяной город». Максвелл положил руку ей на плечо. «Не казнись так, — сказал он. — Все что-нибудь теряют». И это было самым прекрасным из всего, что можно сказать другому, во сне или наяву.
В «Ледяном городе» Максвелл Лейн был главным врагом ее отца.
(2)
Но не было никакого «Ледяного города», и Максвелла Лейна — тоже. Такова была особенность профессии Аддисон: писательница по праву пользовалась известностью, но куда меньшей, чем придуманный ею детектив. Например, про Аддисон никогда не снимали кино, а он стал героем восьми фильмов, а потом трех телесериалов: ни один не продержался больше одного сезона, но тем не менее. К тому же в те времена телевизионные сезоны длились намного дольше: почти год.
У Римы была собственная красочная история с придуманными персонажами. Ее отец был вымышленным персонажем в гораздо большей степени, чем кто-нибудь мог предположить. Один из героев седьмой книги Аддисон был назван его именем — Эдвард Чарльз Вильсон Лэнсилл. Правда, он сам называл себя Бимом, и даже в свидетельстве о рождении Римы стояло «Бим Лэнсилл». Еще Аддисон заимствовала у отца Римы его любимые сорные слова «ну, значит», с которых он начинал каждый разговор. Намерения ее были предельно ясны.
Аддисон и отец Римы были старыми приятелями — и может быть, больше чем приятелями. Отец Римы тоже был в некотором смысле писателем: много лет он вел колонку в кливлендском «Плейн дилер». Когда с деньгами стало туго, он пошел на местное телевидение, где в дурацком галстуке рекламировал дурацким голосом компанию-шинопроизводителя. Но он не имел и сотой доли известности вымышленного персонажа с тем же именем, убившего свою жену при помощи ее же кошки и чуть было не ускользнувшего от правосудия.
В случае Римы персонаж существовал еще до ее рождения. Риму назвали по имени героини фильма «Зеленые поместья»,[5] и ей нравилось ее имя — пока мальчишки в школе не начали обзываться: «Рима — хвать за вымя!» Оливер, услышав дразнилку, настоял, что имя у сестры должно быть ее и только ее, и предложил на выбор целых четыре, полученных путем простой перестановки букв: Ирма, Мари, Мира и Рами. После этого Оливер называл ее одну неделю одним именем, другую — другим и так далее, чтобы сестра попробовала каждое. Ей самой нравилось «Рами», но другие упорно не желали переучиваться. Брат предпочитал «Ирму» и называл ее так до самой своей смерти. В этом был весь Оливер — особое имя, которое знал только он. Из всех умерших Риме больше всего не хватало именно Оливера.
Рима из «Зеленых поместий» была последней из обреченного племени, и почему это не насторожило родителей, когда они выбирали имя для дочери?!
А потом, Оливер — так звали одного известного сироту.[6]
(3)
Но имена — это было только начало. Отцовская стилилистика изменилась незаметно для Римы, после того как мать умерла и Рима вся ушла в свои переживания — утрата матери плюс подростковые проблемы. Бим Лэнсилл всегда был политическим журналистом. Когда он стал ведущим колонки, его статьи приобрели личный оттенок. Он силился стать для Римы отцом и матерью одновременно и приобщал через газету к своим усилиям весь Кливленд с окрестностями и немногих зарубежных подписчиков.
Рима обнаружила это, когда отец стал настойчиво добиваться от нее признаний. Позднее она с гневом вспоминала, как выдала свой главный секрет, чтобы он смог почувствовать себя хорошим отцом. Она рассказала о мальчике из класса, который ей нравился, но совсем не замечал ее: как завладеть его вниманием? При этом Рима отлично знала, что отец тут ничем помочь не может. Он лишь делал вид, что думает только о дочери, а на самом деле думал только о себе.
Весь этот разговор стал темой очередной колонки — рассуждения о том, что человек становится взрослым до конца, лишь осознав, что стали взрослыми его дети. Лэнсилл быстро свернул с того мальчика на свою дочь и ее «пробуждающуюся сексуальность», он употребил эти слова. На следующий день Рима оказалась в центре внимания всей школы.
Риму особенно взбесило, как лихо управился отец в своей колонке со всяческими проблемами, — никакого эканья и меканья прежних статей, все преисполнено среднезападной основательности. Все женщины Кливленда были влюблены в Бима Лэнсилла, и число женщин, желающих свидания с ним, было обратно пропорционально числу мальчиков, желающих свидания с Римой, — Рима чувствовала, что тут пора уже перейти на отрицательные числа. А между тем ее отец был даже не полностью реальным. (Но когда это останавливало влюбленную женщину?)
Сама Рима любила другого отца — бестолкового и реального, а не умничающего в газете. «Я была очень привязана к твоему отцу», — сказала Аддисон, предлагая Риме перебраться к ней, и, конечно, именно Аддисон и добавила третьего Билла Лэнсилла, уже полностью выдуманного.
Зачем, спрашивала порой Римина мать своего мужа, надо было делать из тебя убийцу жены? Пару раз она также спрашивала: зачем надо было изображать жену такой, что ее смогла бы сыграть Кэти Бейтс?[7]
Полностью выдуманный Бим успел убить троих, но мать Римы говорила исключительно о жене. Самая живописная смерть, в которую Аддисон вложила всю свою душу. Несомненно, ей предшествовала другая смерть — в кукольном доме.
У Римы имелись свои вопросы к Аддисон. Неужели та думала, что очень весело учиться в школе Шейкер-Хайтс, если твой отец — знаменитый убийца? Аддисон стала крестной Римы, но потом об этом решении немало жалели — по крайней мере, женщины в Римином семействе. В этом смысле Аддисон никогда не оказывалась на высоте положения.
Все приятели Римы сходились на том, что ехать в Санта-Крус — не очень-то хорошая идея. «Там может быть опасно», — говорили они Риме, не ведая и о половине всех опасностей. Они не знали об акулах и подводных течениях. Они не знали о том, что прибрежные утесы размываются, а океан поднимается — аж на два миллиметра в год, а то и больше. Они не знали о страшной болезни, вызываемой мочой морского льва, — доктора в ней не разбираются, и, если подхватишь ее, тебя направляют к ветеринару, который разбирается в ней не намного больше. Они не знали, что в горах прячутся тайные лаборатории по производству наркотиков и что шоссе номер 17, ведущее в Сан-Хосе, — одно из самых гибельных во всем огромном штате, так что до устройства разделительной полосы его даже называли «Кровавой дорогой». Они не знали, что по центру города, крадучись, бродит клоун, словно в каком-нибудь фильме Феллини.
Зато они знали про землетрясения и вампиров. Некоторые смотрели бейсбол по телевизору как раз тогда, когда случилось землетрясение в Лома-Приета.[8] Экран, по их словам, стал черным, потом на несколько секунд появилось плывущее изображение стадиона, а потом — снова чернота, уже окончательная. Санта-Крус, вспоминали они, находился совсем рядом с эпицентром, хотя чаще всего вспоминали про разрушенное шоссе в Окленде и машину, упавшую с моста Бей-бридж. Но ведь это же Калифорния. А Калифорния, как всем известно, — это землетрясения.
Все приятели Римы смотрели фильм «Пропащие ребята»[9] и говорили, что приморская эспланада прямо-таки кишит вампирами. Не то чтобы это было всерьез, они видели лишь декорацию «Мировой столицы убийств», построенную специально для фильма, но та не имела ничего общего с реальным и страшным Санта-Крусом семидесятых, в котором орудовали два серийных убийцы и один массовый. Они не знали, как упорно (и безуспешно) город стремился стать вместо этого «мировой столицей серфинга».
Они говорили, что Санта-Крус — источник темной энергии. Высказав предупреждения и сняв тем самым груз со своей совести, они переводили разговор на другие темы. По правде говоря, Римин отъезд был для них облегчением. Нет, конечно, они любили Риму и надеялись, что она вернется. Не ее вина, что вокруг нее сразу же воцарялось какое-то уныние, образовывалось затемненное пространство.
