июнь 1968 — декабрь 1970
Продолжаем наш концерт…
Прошу вас, милостивые государи, обратить особенное внимание на предыдущий номер… Дело в том, что автор наш, вернее, рассказчик, вовсе не часто является на страницах собственной своей персоной. Он предпочитает не высовывать носа, все время норовит скрыться в пестрой толпе персонажей, в их базарной разноголосице…
Ну-с, а теперь позвольте мне…
Нет-нет… Виноват, еще два слова… Мне пришло сейчас в голову, что «Цистерна» все же название неподходящее. Само по себе оно не такое уж плохое. И, конечно, вполне бы сгодилось, кабы ему удалось осуществить свой замысел…
Ну а как же бы наименовать то, что получилось?
Не знаю… Может быть, как-нибудь так: история одной неудачи. Эдакий новейший жанр…
Бесспорно он — неудачник… Да, честно говоря, здесь присутствуют теперь целых два неудачника — молодой и старый. Старый и молодой…
Но — продолжаем наш концерт…
А городок между тем прелестный — весь иссечен оврагами и вздыбился буграми, дома и сады то карабкаются на самый верх, то прячутся в низинах… Петляют и горбятся улицы, поросшие травою, по ним расхаживают степенные куры и горластые петухи…
Окна все с резными наличниками, на фасадах под крышами игрушечные балкончики — гуляночки… Всюду лавочки, крылечки, на них сидят соседки, глазеют друг на друга и на прохожих, щелкают семечки, судачат обо всем на свете и на своей улице и, отгоняя комаров, ритмически обмахиваются березовыми ветками…
Особняк на бывшей Дворянской улице. Каменная кладка, два этажа, чугунное крыльцо, навес над парадной дверью. Все хорошо, но почему-то торчит поперек тротуара несообразно большой балкон с массивными каменными кронштейнами — эдакая тяжелая нижняя челюсть, выпяченный подбородок…
Здесь помещалась частная женская гимназия Гидройц-Юраго.
А под балконом скамеечка, а на скамеечке — старичок, старушечка и беленькая кошечка с розовым хвостиком. Всей семьей гуляют, дышат вечерней прохладою…
И почти у каждого деревянного домика над крыльцом пристроена низенькая верандочка. Там обычно обитают молодые пареньки и девчонки на выданье, оттуда по вечерам подрываются пластинки и магнитофончики:
Хмуриться не над-да, Лад-да,
Хмуриться не над-да, Лад-да!
— А-а-а… Сегодня это что за базар?.. Вот в прошлое воскресенье…
— А куда она мне?
— Бери, бери! Чего смотришь?
— Ну и нечего глядеть!
— Вы говорите такую цену и не стесняетесь?!
— Это ведь шуба, не пальто…
— Дырявая шуба.
— Сам ты дырявый!
— Кругом одна дырка!
— Постыдились бы бесстыдство свое показывать!
— Это что это у вас лохматое? Шиньон?
— Шиньон.
— Ну, и сколько?
— Тридцать рублей… Его расчесать можно.
— Да ты померяй, померяй… Самый сейчас модный сапог!..
— В прошлое-то воскресенье тепло было…
— Бог-то, видать, совсем уж старый стал. Все путает — когда дождь надо, когда чего…
— У меня была ротонда на лисьем меху…
— Ротонда? Это что за ротонда?
— Все я продала, все у меня было. Какие у меня были сережки с бирюзой и с аметистом. Я работала в поликлинике, и лучше меня из сестер никто не одевался. Потому что мне сестра из Москвы присылала. Эх, всего я поносила, всего покушала. Икорку кушала и рыбку…
— Рыбка-то вон и сейчас есть. Треска…
— Да и той нет…
— Если бы у меня был жив зять, я бы так не бедствовала…
— Вот, бери одеяло…
— Нужно оно мне, как на Петровку варежки!
— Да ты мне ее так отдай, впридачу…
— У меня давалка-то не на палке, была бы на жерде, совал бы везде!..
— Это сестрина кофта. Болела она крепко. Теперь схоронили… Осталась я одна, как куст обкошенный…
— А деньги-то на поминки приготовила ли? Припасла?
— А куда они мне? Я уж есть не захочу… Завоняю — придут, похоронят…
— Поверх земли-то не положут…
— Где этот цыган-то тут вертелся? Не видали? Я ведь ему полтинник за двугривенный сдала!..
— Уж он убег…
— Вы скажите, какая ваша цена?
— Ну, рублишку я дам…
— Рублишку?..
— Это же рухлядь, рвань!
— Ведь это — бывалочная вещь…
— Ей, может, сто годов!
— Самому тебе — сто годов!
— Вот всегда так. Пойдешь на базар, какая-нибудь очередь прицепится. Ну и стоишь…
— Я себе в питании не отказываю. Я тогда только себе отказываю, как придет пост. А в мясоед я себе ни в чем не отказываю.
— Я всех схоронила. Одним раком. Семь человек умерли одним раком.
— Меня все лечил еврей, да пользы никакой. Он терапеи лечит.
— У вас, говорит, рак в шестом, в седьмом поколении в крови.
— Вот она — хозяйка.
— Шапка беличья. На нее дождь пойдет, высохнет, и опять она такая же…
— Да больно дорого…
— Купи в магазине…
— Бульдозер на Луну запустить — это мы можем, а чтоб шапки свободно были, это мы не можем…
— Видал у галки свигалку…
— Он уж, почитай, с третьей живет…
— А чего тут дивного? Как раньше у цыгана лошади, так теперь у мужиков бабы…
— Америка нас не боится. Она нашей войны боится.
— А мы боимся ее техники. У нас таких орудиев нет.
— В Америке дамы с собачками гуляют, с веерами на лавочках сидят. А у нас этого нету.
— Он вчера бушевал. Он вчера был выходной.
— Нечего смотреть да разглядывать… Она ни разу не стиранная.
— Он у кого-то стянул велосипед. У него сроду велосипеда не было.
— Вы возьмете, другой возьмет, вот она и грязная!
— Он потому уехал, что он жену убил. Не жена она ему, а наложница…
— Дорого просите…
— Тут жила татарка У ней муж порезал Бориса и тоже скрылся…
— Чего там дорого? Эти деньги теперь, как мясо в жару…
— Мне на ремонт три ведь тыщи надо…
— Три тысячи?
— Старыми три…
— Тьпфу!.. Что ты все старыми считаешь?
— Мы ведь его, дом-то, ставили на старые…
— Да, бери, бери, не бойся! Она шунчовая. Дочка с фабрики принесла. Они там все чистое такое работают — полотенца фланелевые, шунчу…
— Хы! Все бывает. И у девушки муж помирает, а у вдовушки живет…
— Сама-то ты на гуще, а любишь на дрожках.
— У нас в улице как взялось гореть… В понедельник
дом сгорел. Во вторник. В среду — три дома… И чего горят?…
— Все, подчистую! Вор-то ворует, хоть стены оставляет, а пожар-то нет.
— Не говори. Вон у нас хозяева-то хоть вытащили так кой-чего, а квартиранты их и на работе были. В чем ушли — в том и остались. Одни фуфайки — ни ложки, ни плошки…
— Покажь, покажь!.. Сегодня — не Казанская!..
— Что? Денег жалко?
— Вон на вино им не жалко!
— Дуют, как квас в покос!
— Старая ты, а дура.
— Дура?! Это я — дура?! Скотина ты! Скотина и есть! Скотина безрогая! Я те дам — дура! Умная! Твоими бы мозгами мне задницу подмазать!
— У Клавди-то слыхала, чего было? Она свово на пятнадцать суток оформила Он отсидел, вернулся домой и говорит ей: «Я, говорит, там пятнадцать суток все парашу выносил да нюхал…» Взял горшок-то ночной, дети напрудили, налил ей полстакана… «Пей!» — говорит. Она не хочет. А он взял кочергу. «Башку, говорит, отшибу!» Ребятишки-та и говорят: «Пей, говорят, мама, ведь убьет». Ну, она и глотнула. И теперь милиция не знает, каким его судить судом. По какой такой статье…
— Что делается…
— Твой-то работает?
— Как же, заставишь его. Ходит к пристани кой-что выставя…
— Я снохе купила, да вот не хочет носить… Немодное!
— Плохо живете?
— Можно бы хуже, да некуда. Я ведь и то им говорю: вот придете к холодным-то ногам…
— Хуже нет, как брать коммунальных-то этих, каморочных. И по дому ничего не сделает, и в огороде от ней проку нет…
— А с ними разве можно ладить? Это — змеи. У нас в улице их много. Летом выйдут, я смотреть не могу! Я их еще зову — вешалки. Они на мальчишек-то вешаются. Прям вешалки и змей шипучий!
— Ну и молодежь пошла! Плюнешь в рожу — драться лезут!
— Разве это — базар? Вот в прошлое воскресенье…
декабрь 1970
Нищенский торг раннего лета…
На столах под небом и под навесами — желтоватое молоко, алебастровые яйца, марганцовая редиска, молодой лук зелеными пучками-колчанами, болотного цвета огурцы, белесые моченые яблоки и грибы летошнего засола… Деревянные ложки, сита, корзины из свежей лозы…
Благодаря толчее и многолюдству впечатление скорее отрадное, нежели унылое… Тем более что самое страшное — в стороне, скрыто за высоким серым забором.
А там просто стоят на привязи десятка полтора жалких колхозных кляч. Боже, что за одры — какие грязные, костлявые, шелудивые, со спутанными гривами и хвостами, со старческими распущенными губами…
