Умный, не терпящий слова поперек, Хекторо воспринимал жизнь очень просто: мужчине потребна женщина – у него самого их три, пристанище – у него их три, деньги – он управляющий в усадьбе американца, общественное положение – у него собственный мул, револьвер в кобуре и кожаные шаровары. Хекторо с непогрешимой точностью арканил бычков, а его жилистое тело вмещало в себя немыслимое количество спиртного. Доктор предупреждал, что Хекторо умрет, поскольку печень не выдержит столько выпивки; кожа у Хекторо и вправду желтела, но невоздержанный на язык гордец пригрозил застрелить лекаришку, и тот поменял диагноз на более благоприятный.
Хекторо был так заносчив, что почти ни с кем не разговаривал; скажем прямо, он открыто презирал всех, особенно гринго, на которых работал. Те же уважали его, во всех делах назначали старшим и даже замяли случай, когда он выстрелом в пах едва не прикончил скотокрада.
– Господи, да что такого? – говорил Хекторо. – Я сделал сукина сына бабой и подыскал ему работенку в борделе. Еще скажите, что я не великодушен!
Даже те, кто его ненавидел, похохатывали, ставили ему выпивку и взирали на него благоговейно: Хекторо не кланялся смерти и был не прочь умереть, когда дело касалось важных вещей – женщины, мула или оскорбления. На левой руке, что держала поводья, Хекторо носил черную перчатку, во рту вечно тлела «пуро» – ядреная местная сигара, он равно щурился на солнце и на дым, на опасности и на стервятников. Хекторо ехал взглянуть, не околел ли бычок.
В свои пятьдесят охотник Педро был необычным стариком. Семьи у него не имелось; в компании десятка отлично натасканных охотничьих полукровок он жил на кустарниковой пустоши близ заводи с прозрачной водой. Он был крепок и подвижен, мог без устали охотиться дни напролет, не нуждаясь в отдыхе и не отвлекаясь. Передвигался он так быстро, что спокойно обходился без лошади, которой, как известно, необходима свежая трава.
Педро мог поймать любого зверя. Заманить в ловушку каймана, откормить его в заводи требухой и задешево продать шкуру, чтоб какая-нибудь дамочка в Нью-Йорке за тысячу долларов купила сумочку из крокодиловой кожи. Мог с рогатиной отловить удава и держать у себя, пока тот не понадобится кому для колдовства. Умел добывать яд королевских аспидов, который в крошечных дозах применяется как афродизиак, а в больших – для убийства. Стоя ночью с фонарем в реке, мог острогой наколоть нежнейшую рыбу раза в два крупнее форели; знал, какие заклинания нашептать корове на ухо, чтобы у нее пропали язвы.
Сегодня Педро горевал и праздновал. Две недели он выслеживал обнаглевшего ягуара, что задрал двух ослов, но не съел. За пятьсот песо гринго нанял Педро добыть шкуру ягуара, и Педро, взяв обмотанный проволокой испанский мушкет, отправился с собаками на охоту. Собаки загнали ягуара под обрыв, и Педро уложил кошку выстрелом точнехонько в глаз, не попортив шкуры. Освежевал зверя и отдал шкуру американцу за пятьсот песо. Большой был ягуар, сражался храбро. Педро праздновал удачу и горевал по красивой редкой кошке и двум собакам, которых она убила.
В усадьбе гринго опрокинул стаканчик виски «Гленфиддич» и повернулся к молчаливой безрадостной жене:
– Думаю, на черном рынке неплохо за эту шкуру отвалят.
– Зря ты это сделал, – ответила жена.
Пятничный вечер только начинался, когда в поселке появилось несколько джипов, набитых солдатами капитана Родриго Хосе Фигераса и шлюхами. Солдаты слонялись по улицам и задирали местных, а шлюхи приступили к работе. Солдат в поселке не любили, и некоторые мужчины заявляли, что не прикоснутся к шлюхе, которая дала вояке.
– Да они хуже америкашек. Притворяются гринго, а сами не гринго. Плевал я на них! – говорили они.
День остывал, выпивка нагревалась, напряжение понемногу спадало, а поселок заполняли сотни крестьян, приехавших верхом на мулах, удравших от жены, от работы, от бедности, чтобы хоть чуточку пожить. Солдаты почти превратились в нормальных людей, и даже Фигерас уже не вспоминал, что бывал в Соединенных Штатах и никого никогда не любил.
Но ближе к полуночи, когда Консуэло совершенно измучилась, а ее цементный пол уже заплевали и усыпали окурками, капитан Родриго Фигерас притомился и решил отправиться домой в палатку на берегу реки. Он послал лейтенанта с капралом собрать солдат, ругавшихся на чем свет стоит, когда их вытаскивали из борделей и разлучали с бутылками. Кое-как построив их на пыльной улице, капитан удостоверился, что все двадцать пять человек на месте, и приказал разойтись по джипам.
Прислонившись к головному джипу, добрейший человек на свете, двадцатидвухлетний учитель Луис нежно целовал семнадцатилетнюю Фаридес, самую красивую девушку в округе.
Фигерас протиснулся между ними и сунулся небритой физиономией Луису в лицо.
– Ты что ж это придумал, сучонок деревенский, – сказал капитан, брызгая слюной учителю на рубашку. – Щупать свою поблядушку на казенном имуществе? Да ты, наверное, и в машине пошнырял?
– Перестаньте, – сверкнул глазами Луис. – У меня и в мыслях не было ничего дурного, и эта девушка не шлюха. Она девственница и моя невеста.
– А ты бы… – капитан харкнул и откачнулся, чтобы удержаться на ногах, – …ты бы женился на ней, если б она была не целка, если б ее двадцать пять мужиков отодрали?
Солдаты, переглядываясь, неуверенно улыбались, не зная, ужасаться или радоваться.
Учителю Луису хотелось съежиться, но он сказал:
– Я бы защищал ее до последнего вздоха. Я вызову полицию.
Фигерас обернулся к капралу:
– Ну-ка, объясни ему, кто здесь полиция.
От удара по затылку ружейным прикладом учитель Луис рухнул. Фаридес упала на четвереньки и взвыла. Капитан наклонился и за волосы вздернул ее на ноги.
– Скажи сама, что ты поблядушка, и нам не придется тебя в нее превращать.
Шлюха есть шлюха, и честь у нее шлюшья. А Фаридес была девица, и честь у нее была девичья. И то, и другое – честь, но они различны, и смешивать их не следует. У Фаридес выпучились и закатились глаза, когда капитан тискал ей груди; у нее затряслись колени, подступила рвота, но Фаридес проговорила:
– Я не шлюха. Я невеста учителя дона Луиса.
– Отведите потаскуху в школу и подготовьте, – приказал капитан.
Фаридес вырывалась, визжала, но ее оттащили в школу и стали срывать с нее одежду. Потом швырнули на стол, придавили, а капитан докуривал сигарету, слушая рыдания и мольбы, и представлял новую метку на дверце джипа.
Он уже собрался растереть ботинком окурок, но тут в дверях появились Педро с испанским мушкетом, Хекторо с револьвером и шлюха Консуэло с мачете.
– Капитан, – с нажимом сказал Хекторо. – Если вы сию секунду не отпустите девушку и не покинете поселок, ваше тело будет скормлено кайману Педро, а ваши люди смогут доложить, что одна вонючка, сынок больной свиньи, больше не обслуживает ни себя, ни янки, ни липовое правительство.
Пот струйками стекал по вискам капитана Родриго Хосе Фигераса, подмышками и на спине гимнастерки расплывались темные пятна. Он глядел вызывающе, однако нижняя губа у него подрагивала.
– Vamos![5] – бросил он солдатам, и те сконфуженно высыпали на улицу. Всхлипывающая Фаридес перевернулась на бок, и шлюха Консуэло прикрыла ее одеялом, шепча утешения.
Распугивая кур, поднимая клубы пыли, джипы с ревом умчались в ночь. Взбудораженные и возмущенные, люди собирались кучками на улице; из школы вышла дрожащая, завернутая в одеяло Фаридес. Она застенчиво расцеловала в щеки Хекторо и Педро, опустилась на колени подле учителя Луиса, обняла его голову, пока кто-то бегал за водой.
Отъехав с километр, капитан Родриго Фигерас приказал водителю остановиться и полез в багажник. Ступая бесшумно, как учили гринго в Панаме, он быстро зашагал назад по проселку. Через кукурузное поле капитан обогнул дома и вышел между двумя хижинами неподалеку от толпы. Выдернув чеку, он метнул гранату в толпу и бросился ничком на землю.
Спустя три дня национальное радио сообщило:
«Три дня назад неподалеку от Асунсьона в департаменте Сезар подразделение правительственных войск внезапно напало на отряд коммунистических мятежников, в кратком бою уничтожив пять и ранив двадцать человек. Среди военных потерь нет, капитан Родриго Фигерас повышен в чине и представлен к награде. Военный комендант региона генерал Карло Мария Фуэрте заявил сегодня утром в интервью, что он сам и все части под его командованием будут неуклонно продолжать борьбу с тайным заговором кубинских коммунистов, жаждущих вселить страх в свободный народ и подорвать их права».
В два часа той же ночи Федерико, четырнадцатилетний парнишка, подстреливший грифа для учителя Луиса, выбрался из гамака и, стащив отцовскую винтовку с двумя коробками патронов, скрылся где-то в предгорьях – то ли в этой стране, то ли в соседней.
2, в которой донна Констанца принимает решение спасти бассейн от пересыхания
