Ну, ладно, ладно. Так уж и быть, он напишет в Газпром, Лукойл и еще в парочку компаний, о которых слышал краем уха. Не работать же ему, в самом деле, в каких–то РА и «известных» холдингах! Да плевать он на них хотел. Вот только резюме нужно составить. И зачем, спрашивается? Только услышав его фамилию, эти фирмочки должны были пасть ниц. Во всяком случае, если бы в тупых головах их менеджеров была бы хоть толика мозгов. Но не было мозгов — вот в чем беда!
Написав несколько предложений, Андрей почесал затылок и решив, что все выглядит вполне презентабельно, отправил текст по четырем адресам. Резюме содержало следующий текст:
«О вас наслышан я, а это что–то значит. Работать я у вас, пожалуй, соглашусь, но требую отдельный кабинет, помощников в придачу расторопных, зарплату, тысяч сорок для начала (разумеется евро, доллары — прошлый век) и полную свободу действий. Жду ваших предложений я до завтра, а коль затяните — прощайте. И так хватает дел, чтоб ждать еще и вас. Пока. Удачи».
Зевнув и подумав о том, какую же компанию из четырех он изберет, и кто больше других достоин заполучить его, Андрей так и не пришел к определенным выводам, что впрочем, нисколько его не расстроило. Искать работу надоело. Приняв решение немного развеяться, Андрей отправился на литературные сайты в надежде увидеть чьи–нибудь нетленные шедевры.
Но шедевров не попадалось. Где–то хромала рифма, где–то чувствовался откровенный плагиат, ну а большинство стихов так и вовсе расписывали окружающий мир яркими и романтическо–сопливыми красками, вызывая в Андрее лишь тоску и зевоту. Он любил другие стихи — бунтарские, демонические, жестокие. Чтобы резали душу, словно ножом, ранили ее и заставляли кровоточить. Ну куда уж им, современным поэтам, протестовать и бузить? Их мозги зашорены пропагандой, они предпочитают прозябать в спокойствии, нежели бросать вызов. А ведь порой так хотелось найти единомышленников. Тех, кто понял бы его, Волкова и это страстное желание открыть людям глаза на мир, объяснить его лживую суть, стремление порушить Богов, которые воздвигли люди себе на погибель. Богов, чьи имена деньги, власть, лицемерие…
Пожалуй, Андрей ненавидел лицемерие даже больше, чем деньги и власть. В любой его форме. Он ненавидел, когда фирмочки жертвовали на благотворительность и проводили громкий пиар в газетах. Он ненавидел, когда мужчины несли приторную романтическую ахинею своим сучкам, мечтая лишь о койке. Он ненавидел, когда люди ходили налево и при этом говорили всем вокруг, что изменять — плохо и недостойно. Он ненавидел, когда с экранов телевизоров чинуши боролись с наркотой и проституцией, а сами баловались кокаином и патронировали публичные дома. Он ненавидел, когда менты, якобы борясь за мораль неокрепших юных умов, кидали их в обезьянники за распитие в неположенном месте, а потом звонили родителям и вымогали деньги. О… Волков много чего ненавидел в окружающем мире, да вот только нигде не мог найти людей, разделяющих его взгляды.
Наконец, Андрей нашел то, что искал. Он слово чувствовал, что непременно натолкнется на что–то близкое и родное, и не ошибся. Некто, представившийся именем Костя, выложил стихи, тронувшие Волкова и заставившие его щелкнуть от восторга пальцами:
Забудь, сын рабского народа,
Тупой бездумный серый взгляд,
Им не нужна твоя свобода.
Зачем? Их кормят, веселят.
Для них есть плеть, есть пряник сладкий.
Им жизнь завещана судьбой.
У них собачеи повадки,
А ты зовешь их за собой.
Что хочешь ты? Ведь белый парус
Давным–давно лежит на дне.
А то, что у тебя осталось,
Увы, сегодня не в цене.
У них есть дом, семья, работа,
Своя рубашка на плечах.
И для раба дана свобода:
Ходить в удобных кандалах.
Пусть над страной восход алеет,
Но все ж гнилая здесь земля:
Ведь здесь плебеи выбирают
Вельмож от князя до царя.
Так что уйди. Пусть путь далёкий
На сердце пламень остудит,
Рожденный бурей, одинокий
Ты будешь, проклят и забыт[1].
Вот–вот. Люди и правда ходили в удобных кандалах, и своя рубашка была для них ближе к телу. Каждый из них в душе был рабом и мечтал, чтобы эдакий царь–батюшка научил их жить по–уму. И не важно, плохой он или хороший, добрый или злой. Главное, что он думает за людей, которые в своем покорном раболепстве порой не знают меры и судорожно меняют портреты одних вождей на другие, когда в стране меняется власть. Эти портреты были как фетиш, да и не только портреты. Сначала чиновники рвали партбилеты, которые пару лет назад чтили как Библию и старались никогда не расставаться, а затем бросали теннисные ракетки и переключались на борьбу, словно боялись не успеть выслужиться и отчитаться. И даже бомжи в серых подворотнях предпочитали нажраться водкой, чье название было схоже с фамилией президента. Казалось, им–то какое дело, кто ими верховодит? Ан нет! Все имело значение!
Недолго думая, Волков решил написать Косте, благо электронный адрес был на самом виду. Андрей захотел познакомиться с этим человеком поближе, узнать его и понять, нашел ли он родственную душу или пал жертвой случайной ошибки. Он очень хотел поделиться с кем–то наболевавшим, открыть душу, а может, и горько поплакаться в жилетку. Но не в жилетку супруги, которая назовет его проблемы выдуманными и смешными, не друзьям, реакцию которых мог предсказать заранее, а совершенно незнакомому Косте, написавшему столь глубокие стихи, бившие в самое сердце.
Отправив письмо, Андрей закурил и уставился в распахнутое окно.
— Ты чего такой грустный? — спросила Наталья, собираясь ложиться спать.
— От жизни сдох — поставьте мне диагноз.
— Опять ты со своими шуточками, — заворчала супруга и захлопнула дверь в спальню.
А он так и остался сидеть у окна, зажав пальцами потухшую от ветра сигарету и смотря куда–то вдаль, где на ночном шоссе мелькали яркие огни проезжающих автомобилей…
Проснувшись на следующее утро, Андрей первым же делом проверил свою электронную почту и очень обрадовался, обнаружив ответ Кости. Тот высоко отзывался о стихах Волкова, писал, что у них много общего, да и вообще было бы неплохо встретиться. В конце письма он указал телефон, по которому Андрей и позвонил, как только его жена ушла из дома. Оказалось, что Костя полностью свободен, как, впрочем, и Андрей, который вполне мог позволить себе опоздать на работу, и они договорились встретиться в центре прямо сегодня. И в самом деле, чего тянуть, раз ни у кого не намечается каких–то срочных дел.
Когда Андрей вышел из метро, то услышал отзвуки патриотических песен, доносившихся неподалеку от автобусной остановки. Подойдя поближе, Алексей увидел трех бугаев, выряженных в камуфляж и поющих что–то об афганской войне. Девочки — малолетки с косами, бантиками и неумело накрашенными губками трепетно глотали слезы, обступив бойцов великой и могучей армии, мечтая в душе взять такого красавца под локоток и прожить с ним всю оставшуюся жизнь. Все действительно смотрелось очень умильно, особенно, если не замечать четвертого бойца, которой едва ли не пинками отгонял седовласую бабулю, еле волочившую ноги, со словами «пошла вон, старуха, мы это место на два месяца вперед проплатили». Все как обычно. За гламурной романтикой скрывалась вонючая густая жижа.
Пройдя мимо нескольких палаток, Андрей увидел высокого юношу лет двадцати трех в видавшей виды шляпе, ковбойских кирзочах и кожаной жилетке, надетой прямо на голое тело. Он сразу понял, что это и есть Костя — такой же не от мира сего человек, как и сам Волков. Поздоровавшись, они направились в небольшую кафешку и присели за свободный столик.
— Нигде нет покоя от этих рабов, — сказал вдруг Костя, оглядевшись вокруг. — Вроде утро, все должны быть при делах, а вместо этого ходят тут и тоску нагоняют.
— Смотрю, ты не в восторге от людей? И мне, признаюсь, от толпы противно.
— Я вообще здесь людей не вижу. Они рабы, жалкие и бесправные. Вот, посмотри на женщину с авоськой возле остановки, обрати внимание на этот горящий взгляд, не замечающий ничего кроме номера автобуса. В данный момент она его рабыня. А когда войдет внутрь, станет рабыней кондуктора. А затем рабыней двери, которая отроется и выпустит ее на улицу. А погляди на мужчину, который стоит и постоянно косится на левое запястье. Он раб времени.
— Так получается, что все кому–то служат?
— Конечно, так и есть. Всеобщая рабовладельческая зависимость от мира — вот то, с чем я борюсь в своем творчестве. Ведь страшно, когда все сосредоточены на каких–то мелочах, не думая и даже не пытаясь задуматься о чем–то более высоком. О любви, об искусстве, о смысле жизни в конце концов. Разве станет рассуждать об этом тетенька, гоняющаяся за автобусом или мент, побирающийся как нищенка? Нет. Они погрязли в мелочах, и мир для них заканчивается на работе или деньгах. Они думают только о себе, и это их предел. Предел рабов. Ну а ты, как я понял, сражаешься с лицемерием?
