— Думаешь, тебя не видно? — хмыкнула кошка. — Странные вы, люди…
— Ну, неудобно же. Вроде, как подглядываю.
— Да ладно, подумаешь. Это же наша кухня, наше окно. Куда хотим, туда смотрим! — сказала кошка и стала старательно вылизывать заднюю лапу.
Вскипел чайник. Женщина сняла его с огня и сразу вернулась к окну. На балконе уже никого не было… Чая больше не хотелось. Она ещё немножко постояла, пока в окнах напротив не погас свет, и пошла в спальню. Кошка вздохнула, спрыгнула на пол и, покачиваясь, побрела за хозяйкой.
— Почему же она не плачет? — волнуется тётушка Мо. — Это же ненормально. Младенцам положено плакать!
Она разглядывает маленькое розовое личико, откинув кружевной уголок конверта.
— А вот и нет! Мама говорит, что я совсем не плакала. Ну вот ни капельки! А только всегда молчала и улыбалась! — в доказательство Кора широко улыбается, показывая мелкие смешные зубы и прелестную ямочку на левой щеке.
Такая же ямочка есть у её матери. Тётушка Мо говорит, что это поцелуй ангела.
Кора сидит в коридоре на широком подоконнике, и ей хорошо видно тётушку Мо через открытую дверь. Та склонилась над пеленальным столиком и поправляет крошечный чепчик на детской головке.
— Поешь немножко, а то мама опять будет сердиться, — говорит Кора.
Тётушка вздыхает, садится на кровать и берёт с тумбочки миску. Какое-то время она уныло ковыряет ложкой рисовую кашу, разгоняя остывшие молочные пенки.
Поверх зелёного в клеточку халата на тётушке надета тёплая длинная кофта с большими карманами, которую мама связала ей на прошлое Рождество. Из-за этой кофты они не разговаривали два месяца.
— Ты специально связала мне кофту без карманов! — плакала тётушка Мо. — Хотя прекрасно знаешь, что я не могу без карманов! Это тебя Найман подговорил?
— Тётя, ну что ты такое говоришь? — возмущалась мама. — Просто это такой фасон. Сюда карманы никак не подходят. Видишь, вот тут специальный клинышек и выточка. А если вот так застегнуть…
Но тётушка была непреклонна, она разобиделась не на шутку и отказывалась от визитов до тех пор, пока мама не довязала к кофте два больших уродливых кармана. И даже расшитые бисером, они выглядели отвратительно.
Вся одежда тётушки Мо должна быть с карманами. В этом Кора её поддерживает. Надо же куда-то складывать всякие интересные штучки, которые, так или иначе, подворачиваются под руку. По дороге от автобусной станции, например, Кора успевает разжиться несколькими цветными стёклышками (зелёным, коричневым и ещё одним зелёным), двумя камешками интересной формы, красной картонной биркой с пластиковым язычком и пустым пузырьком из-под таблеток.
Кора аккуратно слезает с подоконника (сперва перевернувшись на живот и нащупав ногой уступчик над трубой отопления), заходит в комнату и выворачивает содержимое карманов на кровать.
— Смотри! Хочешь что-нибудь?
Тётушка Мо отставляет миску и с интересом рассматривает «добро». Морщинистый палец поочерёдно касается каждого предмета и останавливается на пузырьке.
— Можно?
— Я так и знала! Я так и знала! — радуется Кора и распихивает всё остальное обратно по карманам.
У тётушки Мо сегодня хороший улов. Она с утра успела заглянуть в соседнюю комнату и тихонько ссыпать таблетки из двух стаканчиков. Если вечером её забудут обыскать, она сможет набить почти доверху новый пузырёк. Ещё у неё в кармане несколько ватных тампонов, чайная ложечка, несколько пустых бланков для анализа крови и одноразовый шприц (новенький, в упаковке).
Тётушка перебирает в кармане своё богатство, задумчиво глядя в одну точку, потом спохватывается и возвращается к младенцу.
— Почему она так долго спит? — снова волнуется она. — Если я её разбужу, может, она заплачет?
Кора подходит к пеленальному столику, встаёт на цыпочки и заглядывает в конверт. Детка хорошенькая — носик вздёрнутый, пушок на лбу — сладко спит, подрагивая ресницами.
Мама приводит дежурную нянечку, и та начинает перестилать постель.
— Праздники у них, — ворчит она себе под нос. — У других работа, а у этих всё праздники.
— Пойдём-ка, сходим пока к доктору Найману, поболтаем о том, о сём? — говорит мама тётушке Мо и берёт её под руку.
Тётушка высвобождает руку и прячет её в карман.
— Не пойду я к Найману. У него потные ладони. И вообще… Мне не с кем малышку оставить.
— Кора давно уже не малышка, ничего с ней не случится.
— При чём тут Кора? — тётушка раздражается. — Твоей маленькой кузине уже две недели, а ты упорно игнорируешь этот факт! Ты и в прошлый раз была такой же чёрствой и бесчувственной! Каждый раз, как будто специально!
— Да, я игнорирую выдуманные факты и выдуманных кузин! — мама ещё раз, на всякий случай, бросает взгляд на совершенно пустой стол у окна. — И вообще, ты меня пугаешь!
— Не кричи, разбудишь ребёнка!
Мама долго с участием смотрит на тётушку Мо и устало вздыхает.
— Тётя, ну что ты такое говоришь? — она снова потихоньку берёт её под руку и старается говорить спокойно. — Тебе почти восемьдесят лет. У тебя есть только мы с Корой. И мы тебя очень любим. Ну что ты, в самом деле?
— Роженица, твою мать… старая маразматичка, — бормочет дежурная нянечка, проходя к двери с ворохом несвежего белья.
Но тётушка Мо всё слышит и провожает её ненавидящим взглядом.
Кора гладит младенца по тёплой розовой щёчке и размышляет, как лучше назвать детку — Жоаной или Марти. Потом подходит к тётушке, дёргает её за рукав и говорит шёпотом:
— Ты иди, я присмотрю, не бойся. Она всё равно ещё спит.
Тётушка гладит Кору по голове и позволяет её маме вывести себя в коридор.
— А где твоя детка, которая была в том году? — кричит Кора ей вслед.
Тётушка на мгновенье застывает, видно как напрягается её спина, а рука в кармане быстро-быстро перебирает мелкие предметы. В тишине слышно, как звенят пробирки в процедурном кабинете, как открываются дверки лифта этажом ниже…
Тётушка Мо шумно выдыхает, опускает плечи и продолжает медленно идти по коридору.
Она не оглядывается, даже когда ребёнок в кружевном конверте начинает тихонько плакать.
И мама не оглядывается.
И даже Кора.
Мия сидит у стенки на узкой кушетке-лавочке, обтянутой коричневым дерматином. У её ног стоит открытая чёрная сумка с надписью «la sportiva». Время от времени Мия наклоняется и аккуратно, двумя пальцами, выуживает из недр сумки маленькую печенюшку, отправляет её в рот и, закрыв глаза, облокачивается о стенку.
На той же лавочке сидит ещё одна барышня. Она, похоже, нервничает и пытается согреть ладони, сложив их лодочкой между коленок. Барышню отделяет от Мии пустое место. На нём лежит свёрнутый плащ непонятного цвета с серой подкладкой.
— Как-то зябко тут, — говорит барышня как бы сама себе, выпрямляя спину и поводя плечами.
Мия наклоняется к сумке, достаёт ещё одну печенюшку и думает о том, что тут, в коридоре, акустика почти такая же, как в аптеке рядом с домом.
— Это нервное, — говорит Мия, чуть растягивая гласные.
Она не столько отвечает барышне, сколько хочет послушать, как звучит её собственный голос в этом пространстве.
Какое-то время они обе молчат, глядя на дверь напротив. На двери висит круглая белая блямба с номером «23». Если долго смотреть на неё, прищурившись, то цифры наползают одна на другую, образовывая то «8», то «6»… Вдруг блямба резко отъезжает вправо. Мия вздрагивает от неожиданности, но это просто открылась дверь.
— Кто на 16.30? — Мия не видит обладательницу высокого металлического голоса, а лишь локоть в белом рукаве и носок чёрной туфли-лодочки с ободранным лаком на кончике.
Барышня рядом как-то поспешно вскакивает, бледнеет, что-то говорит беззвучно, одними губами, и исчезает в кабинете.
Когда за ней закрывается дверь, Мия достаёт ещё одну печенюшку, медленно кладёт её на язык и облокачивается о стенку. Откуда-то слева доносится тихое мерное тарахтение, которое становится всё громче и громче.
Вдоль коридора неспешно идёт девочка лет пяти и тянет за собой пластмассовую машинку на верёвочке. Это некогда грузовик, у которого теперь нет кузова, а лишь потёртая зелёная кабина и пустая платформа с двумя торчащими штырями-обрубками.
— Я тебя умоляю, прекрати уже тарахтеть! — говорит Мия громко, не поворачивая головы и даже не открывая глаз.
— Я не могу прекратить, — так же громко отвечает девочка.
Она идёт, не глядя под ноги, а лишь всё время назад, на грузовик, поэтому её заносит то влево, то вправо. Машинка переворачивается каждый раз, когда ударяется о стенку или ножку кушетки.
— Всегда можно что-то прекратить, — говорит Мия. — Ты просто не хочешь! Тут, вообще, нельзя шуметь.
