Селекторное совещание сейчас слушают все, во всех цехах и службах. Работы обычно прекращаются, потому что начальники цехов, их замы и мастера, обязаны находиться в кабинетах начальников цехов, участвовать в совещании. Пользуясь этим, работяги, не выключая станков, вытирая ветошью руки, быстренько собираются за столами «Для отдыха», под неподалёку висящими динамиками, забивают козла в домино, курят, слушают, посмеиваясь, как директор разделывает под орех очередного начальника цеха, травят анекдоты. Перекур.
— Так то! — довольными нотками вибрирует директорский голос в динамике. И снова сурово. — Слыхал, транспортный?
— Угу! — доносится в ответ, но с вызывающей, укоризненной бодростью. — Спасибо, Валерий Николаевич!
— Пожалуйста, Виктор Васильевич! — в свою очередь саркастически, расшаркивается директорский голос, и вновь звучит грозно, с нарастанием, для всех. — И хватит мне паясничать тут, понимаешь! Это вам не самодеятельность здесь какая… танцы-шманцы! У нас завод, понимаешь! Государственное предприятие! Забыли?! Госплан! Госзаказ!! — и оборвал на высокой ответственной ноте, как задохнулся. Выдержав внушительную грозную паузу, словно на весах взвесив важность сказанного, уже серым, безапелляционным, начальственным тоном, продолжает вести селекторное совещание. — Ты слышишь, Сташевский… Шестой?
— Слышу!
— Берёшь, значит, технику, снимаешь всех своих тунеядцев, и к вечеру, чтобы три вагона металлолома были у меня сданы. Понял? Три!
Рабочие шестого цеха, играя в домино, жмурясь от дыма сигарет, понимающе с усмешкой переглядываются, ожидают «законный» вопрос. И он звучит.
— А как же тогда план по-цеху, Валерий Николаевич? — спрашивает в динамике голос начальника шестого цеха.
— Да на хера мне сейчас нужен твой план! — вновь злостью взвивается голос директора от ярости и негодования, — если у меня партбилет из-за тебя, разгильдяя, завтра в Крайкоме отберут. Я же не сумасшедший! — в динамиках слышатся невнятные, сдержанные возгласы понимания и поддержки присутствующих в кабинете директора, и явно укоризненные, внятные, в адрес безответственного начальника шестого цеха. Голос директора, получив подхалимскую поддержку, крепнет. — Кто у нас за металлолом на заводе отвечает, я спрашиваю, ты или я? — ехидным тоном интересуется он, и сам же себе отвечает, как рубит. — На заводе — ты! Приказ помнишь? Кадры!..
Кадровичка от волнения отвечает с преступным запозданием. От этого голос её звучит совсем невнятно.
— Слушаю вас, Вал…
— Что вы мне мямлите там!.. — перебивая, уже всерьёз злится директор. — Не выспались, что ли? Я вас спрашиваю, его роспись под приказом есть?
— А как же! Есть, Валерий Николаевич. Всё, как положено. — Звенит напряжённый от испуга женский голос начальника отдела кадров. — Александр Александрович сразу тогда расписался…
— Вот, значит, выполнять обязан. — Резюмирует директор.
— Да я понимаю… что обязан, — вяло соглашается начальник шестого цеха, — а где я его возьму столько? Три вагона, это же сто восемьдесят тонн!
— На территории, Сташевский, я сказал, на территории. — Раздражением бьётся директорский голос. — Соберёшь всё, что не отмечено крестиками… Понял? Главный инженер, крестики проставил?
— Так точно, Валерий Николаевич, мелом, давно. — Мгновенно реагирует голос главного инженера.
— Вот, значит, всё уже для тебя на заводе мы сделали, товарищ Сташевский. Только пройдись, не ленись. Что без крестиков, значит, всё в вагон. Понял?
— И даже если новое, но без крестиков, тоже грузить? — с тонким сарказмом в голосе переспрашивает начальник первого цеха. Ему можно оппонировать директору, все знают, он недавно Орден Ленина за долгую трудовую деятельность на заводе и высокие цеховые показатели получил… Давно пенсионер, но член бюро Крайкома.
— Тоже… я сказал! Всё! Всё в вагон, — рокочет тяжёлыми басами динамик. — Даже если в масле! даже если в ящиках!.. Сдача металлолома — это сейчас главное. Как Госзаказ… со всеми вытекающими, значит… Понятно я говорю? Понятно?
— Понятно.
— Так то! Главный инженер! Проследи выполнение, вечером доложишь.
— Есть, доложить.
— Кадры!
— Я слушаю вас, Валерий Николаевич!
— Не выполнит сегодня Сташевский сдачу металлолома, лишить его премиальных.
— По этому месяцу уже есть, Вал…
— Значит, выговор ему… — перебивает директор.
— Извините, тоже уже есть, Валерий Николаевич. Даже два… не сняты…
— Значит, будут три, я сказал! — рубит директор, делает паузу, чтобы коллектив особенно ярко прочувствовал тяжесть наказания, и уже почти весело обращается к слушателям. — Так, начальники цехов и служб, загадать вам загадку: почему у плохого танцора никогда, ничего не получается?
Через короткую паузу из динамиков (там, в директорском кабинете) доносится редкое, но со вздохом облегчения: «Знаем…» «Ага!»
Кто-то из рабочих, азартно вскидывая руку с костяшкой домино, громко подсказывает динамику: «Яйца ему мешают, вот что». И грохает по столу доминошной костяшкой: Х-ха, мужики, «рыба! Проиграли. Всё, кончай перекур, толпа, совещание закончено. По местам. Скоро обед». Смахивая домино к центру стола, работяги бросают окурки в железное ведро, косясь на динамик, быстро поднимаются… На ходу обсуждают, какому цеху сегодня больше на орехи досталось.
— Вот именно, яйца! — словно подслушав подсказку, обрадовано подхватывает директор, и заканчивает вновь сурово и для всех. — Так что, работать, работать и работать! За производственный план шкуру со всех начальников цехов буду снимать. — Хмыкая, поправляется. — В смысле, стружку. — Это уже в адрес ответственного за сдачу металлолома. — Всем понятно?
«Да». — Вяло доносится из динамиков. «Понятно, Валерий Николаевич». «Ясно…» «Бусделано!»
— Вот и хорошо! Совещание закончено. Всем работать! Плановик, зайди ко мне!
То ли коллективная игра это такая, то ли работа в этом заключается… Пожалуй, всё вместе.
Знаем, как «бьются» на предприятиях за количество и качество продукции — никакая Госприёмка не помогает; как составляются отчёты; как проходит борьба с пьянством и прогулами; как проходит политучёба; ДНД; как загоняются люди на майские и ноябрьские демонстрации, как проходят совещания передового рабочего актива — это всё смех и смертная тоска. Надоели бесконечные и сплошные приписки и враньё, враньё и приписки. Ну, сколько можно?!
Всё-всё нужно менять! Всё нужно срочно менять. Обязательно.
Только бы мы — демократы, победили, только бы отменили шестую статью…
От предчувствия возможных перемен захватывает дух. От ожидания возможного счастья кружится голова. Очень хочется надеяться, очень хочется свободной, полноценной, полнокровной жизни. Для своих детей, для себя, для страны. Да-да, и для страны — она же моя, наша. Просто тогда она будет другой! Такой, какой я действительно смогу гордиться. Только бы мы победили… Только бы скорее уж.
На экране телевизора депутат, сухонький, нескладный, какой-то Сахаров. Говорят, академик. Просит добавить ему время для выступления. Ишь ты, хоть и академик тебе, а наш человек, если демократ. Молодец, академик, говори — что там у тебя?.. Как его сказали зовут — Сахаров? Сахаров… Сахаров… Какой, такой Сахаров? Что-то знакомое… Стоп! Неужели, это тот самый Сахаров, которого мы когда-то, всем своим заводским рабочим коллективом заклеймили всенародным позором. Он ведь, — а нам об этом на экстренном заводском собрании говорили по бумажке какие-то незнакомые партийные работники, откуда-то «сверху», и наши передовые рабочие тоже, по одному от каждого цеха, — врагом страны оказался, понимаете, товарищи? Физик, ядерщик… Обучили! воспитали! выкормили!.. Герой Соцтруда даже, лауреат Государственных премий, а, на самом деле, оказалось, предатель своего народа! Сволочь!.. Правда, какие именно секреты он выдал — тем самым заклятым империалистам, нам не сказали, но это и не важно. Главное, что предатель. Его даже жена (баба!), кричали с трибуны, туфлей колотит… Представляете — туфлей, и по голове?! Это — вообще!! Как рассерженный улей гудело собрание справедливым народным гневом. Если уж и баба его колотит (у нас-то, на заводе, попробовала бы хоть одна, ага!), совсем, значит, не мужик. «Вон его из нашей страны! Позор предателю! Во-он, его из нашей коллектива! Вон из государства!»
Как всегда голосовали единогласно.
Очень возмущены были его предательством, очень…
А он, вот оказывается уже где — на трибуне стоит. Он — демократ! За нас, значит, за народ! К тому же, за отмену шестой статьи вроде. Вот это да! Понимает! Молодец, значит, академик, наш, оказывается, человек! Мужик!
Ни черта не понять в этой стране. Всё шиворот-навыворот.
— Как, вы, товарищи делегаты, смотрите, дадим дополнительное время товарищу Сахарову? — риторически вопрошает Горбачёв из Президиума зала заседаний Кремлёвского дворца съездов. — Нет?
