До соседнего Глухова, такой же бедолажной полупустой деревеньки, с полверсты не больше… и там прослышали про их затеи… Потянулись любители…
А на этот год и сами они: Мишка с Анатолием Иванычем стали на выходе выступать. Закроет Анатолий Иванович свой баян полный в чёрный выгнутый да скошенный футляр, ремень в ручку и на плечо… А идти по-над озером дубовой рощей — красоты наглядятся по дороге, вроде специально, чтоб потом её всю и выпеть на разные мелодии.
Никуда, конечно, мама Мишку не показала после первого лета, хотя говорили ей и в городе. Огорчился Тольваныч, когда узнал, да помалкивал — не набрался смелости чужой женщине советы давать, только погрустнел как-то: чем он Мишку подпереть мог? Петь-то славно, конечно, и душе хорошо, да пареньку бы время не упустить. Своих детей не имел он и теперь переживал за чужого, словно сказать ему хотел, что сыну бы сказал: я не смог, а ты дерзни, раз тебя Бог отметил… А такой талант всем заметен был.
«Подрастёт ещё» — думала Мишкина мама. Не досуг ей было заниматься этим: сыт бы был, да дом в порядке… В тридцать лет вдоветь не сладко… Но однажды, когда не оказалось сына дома, заволновалась и пошла его искать. Кто-то и подсказал ей, что там они, в Глухове, наверняка, потому что шли вместе с Тольванычем рощей в ту сторону. Она туда и отправилась. Решила наругать сына, что ушёл не сказавшись.
Музыку творили в большой комнате — не любил Тольваныч посиделок на скамеечке у забора или за околицей… Полна комната набилась, окна-двери пооткрывали от духоты… И пока шло всё знакомое, рассматривала она, как её Мишку слушают люди. А когда вдруг запел он такое, что она вроде по радио только слышала, уставилась она сама в рот ему и почувствовала, что прямо трясёт её всю, особо когда до самых верхов добирается Мишка, и такая нитяная нота звенит, а баян так бархатисто под ней стелется, что, кажется, задохнётся от волнения — и ей самой тогда воздуха не хватает, сердце колотится: вдруг сорвётся с высоты такой — костей не соберёт! А он — ничего, знай себе выводит: «Не видать певца полей, где поёт так громко, над подруженькой своей жаворонок звонкий»… Просто про себя вроде поёт! И жаворонка она воочию видит в вышине где-то под синевой… И тут по-настоящему поняла она, что ей говорили и Тольваныч, и соседи в городе — не глухая же… И так ей страшно стало: отчего это всё у них в семье в вышину мужиков тянет?! Один сорвался… теперь второй в поднебесье забраться хочет… Может, не надо этого вовсе, не надо! Может, от этого беды одни, а ходить надо по земле, как все люди… не лезть… вверх… Мысли стрекотали кузнечиками и тоже рвались вверх скоро, скоро… И она почувствовала ещё, откуда этот страх… От беспомощности… Пел и пел мальчишка… Она сама петь любила, а теперь увидела, что он уже забрался туда, на самую верхотуру, где поют жаворонки, и ничего нельзя поделать, чтобы вернуть его обратно на землю.
Воскресенье, 25 марта 2001 г.
