— Ну и замечательно! Ты наверняка забудешь все, что произошло с нами обоими до сегодняшнего дня. — Я смеюсь, и она, тоже засмеявшись, спрашивает:
— Я забуду целую тысячу лет? — Когда она задает этот вопрос, ее высокий голос становится глубже, и, вероятно, из-за этого в ту же секунду я чувствую, что каждое ее слово — правда. «Все именно так, как она сказала, — думаю я. — Надо же, целая тысяча лет».
— А наше первое путешествие тоже забудется?
— М-м… Нам тогда было чуть меньше девятнадцати.
— Угу. Помнишь, когда мы брали номер в гостинице, Такай — ехидный старикашка — противно так сказал: «Ах, какая же у вас молодая жена».
— Хоть мы с тобой и одногодки…
— Ты всегда выглядел старше своих лет… Помню, наша комната была слишком широкой, и еще — я боялась темного потолка.
— А когда ночью мы вышли в садик, оказалось, что все небо усыпано звездами.
— Лето пахло травой.
— У тебя была короткая-короткая стрижка.
— А потом мы вернулись в комнату, постелили на полу и уснули.
— Да-а…
— Ты все время рассказывал ужасные истории, и в результате я побоялась идти одна к горячим источникам.
— Ну так мы вдвоем сходили!
— И мы обнимались в открытом бассейне.
— Угу. Представляли, будто мы в джунглях.
— Звезды были такие красивые… да-а… Так приятно вспомнить…
— Знаешь, это ведь похоже на смерть, — внезапно сказал я.
— Что?
— Ну, если все забыть.
— Ну зачем ты? Сразу грустно стало.
— Это как в фильме, — продолжаю, — «Полет над гнездом кукушки» называется.
— Лоботомия, что ли? — Закрыла глаза. — Нет, не думаю. Я забуду только о том, о чем мне совсем не хочется помнить.
— А обо мне забудешь?
— Не-ет… Только мне непонятно, как можно узнать, чего именно я не хочу помнить.
— Давай-ка выйдем на свежий воздух. Тут чересчур тихо. Из-за этой тишины мы сделались слишком уж серьезными.
— Если разговаривать приглушенным голосом, все что угодно покажется серьезным, правда? Можно я чуть-чуть посмотрю, что у него тут на полках?
Мы побродили между полками. Среди прочих безделушек на некоторых полках в укромных местах попадались импортные вещицы. Стеклянные стаканы, поставленные один на другой, поблескивали, как волшебные призмы. Я подумал, что ночью стаканы приобретают особую ценность, не сравнимую с той, которую они имеют днем.
Мы вышли из лавки, как из собственного дома — аккуратно заперли дверь на ключ. Стоило нам сделать первый шаг вне привычных стен, как мы почувствовали в порывах ночного ветра движение времени.
— Пойдем куда-нибудь, выпьем еще.
— Пойдем.
На душе стало как-то легче. Неожиданно, не замедляя шага, она сказала:
— Я тебя везде найду. Вспомню, что бы ни случилось. Ну… в смысле, если забуду.
— Что значит «везде»?
— Это значит, что мы с тобой вместе смотрели на многое, ели многое, делали многое, и теперь в этом мире, в любом его уголке, отражается для меня твой образ. И в прохожем, и в только что родившемся младенце. В узорчатой тарелке, просвечивающей сквозь ломтик сырой рыбы-фугу. В фейерверке на фоне темного летнего неба. В месяце над ночным морем — его вот-вот закроет облако. Ты — это когда, случайно задев чью-то ногу под столом, я говорю «извините»; ты — это когда добрые люди помогли мне собрать рассыпавшиеся вещи и я говорю им «спасибо». А также когда я вижу старенького дедушку, который, похоже, вот-вот отдаст Богу душу, но упорно идет куда-то дрожащей походкой. Ты отразился в городской кошке и в бродячей собаке, в пейзаже, увиденном мною с высоты. В том ветре, который кидается мне навстречу, когда я вхожу в метро. В трели телефонного звонка посреди ночи. И, конечно же, в изгибе бровей другого, но тоже любимого…
— Это ты… о жизни всего сущего, что ли?
— Ага… — Снова закрыла глаза. Потом открыла и взглянула на меня в упор какими-то стеклянными глазами. — Нет, неверно. Это я о ландшафте своего сердца.
— А-а, так вот она — твоя любовь, — протянул я немного удивленно.
И в этот момент…
Я не понял, что все случилось в одно мгновение.
Как это бывает во время удара молнии: свет и звук, обозначив некоторую ирреальность происходящего, отделились друг от друга. Верхние этажи стоявшего напротив дома осветились, вырвались языки пламени, потом с упругим звуком лопнуло стекло и, как в замедленной съемке, осколки соскользнули в темноту.
Буквально через несколько секунд изо всех щелей только что спавшего города торопливо и испуганно полезли люди, и моментально началась сутолока. Издалека послышался приближающийся звук сирены: «скорая помощь» и полицейский патруль.
— Ух ты! Взрыв! — воскликнул я, разволновавшись.
— Мы — единственные свидетели… Кажется, никто не ранен.
— Похоже на то. И в здании никого не было — все окна темные, и на улице тоже никого. Наверное, кто-то просто решил поразвлечься.
— Ну если так, то ничего страшного… Хоть и глупо, но это было красиво, правда? Похоже на салют.
— Ага. Впечатляющее зрелище.
— Именно! — Она продолжала смотреть на небо.
А я, глядя на ее профиль, думал: «Моя любовь чуть-чуть отличается от твоей».
Например, в тот момент, когда ты закрываешь глаза, центр Вселенной сосредотачивается в тебе. Твое тело делается безгранично малым, и за твоей спиной становится виден безграничный Космос. Он, бешено ускоряясь, раздается во все стороны, а ты — центр его ускорения. Он включает в себя мое прошлое, мое будущее, все тексты, написанные мной, все, что я успел увидеть до сегодняшнего дня, — в едином порыве все уходит к звездам, в угольно-черное пространство открытого космоса, откуда так хорошо виден голубой шарик Земли.
«Как же здорово!» — радуюсь я всем сердцем в это мгновение. Но тут ты открываешь глаза, и та Вселенная, что была вокруг тебя за секунду до этого, исчезает, как будто ее и не было. А я молю тебя: «Ну пожалуйста, не найди слов еще раз — тогда тебе придется снова закрыть глаза».
Хоть мы и мыслим по-разному, ты — древняя женщина, а я — древний мужчина. Наша любовь устроена как любовь Адама и Евы. В таких парах, где мужчина и женщина любят друг друга, каждая женщина всегда переживает момент пристального взгляда, коим мужчина охватывает ее целиком и полностью. Это уходящая в вечность двойная спираль, половины которой отражаются друг в друге. Это как ДНК, это похоже на Галактику…
Удивительным образом как раз на этой мысли она, улыбаясь, посмотрела на меня и сказала:
— Да-а-а… Это было красиво! Этого я никогда не смогу забыть!
1993
