Ответ пришел быстро. В нем стояло: «С 10 до 19 по свердловскому времени.» И номер телефона.
Мне ответил слабый старческий голос. Это был сам Андреев, Сергей Сергеевич, пенсионер из города Екатеринбурга. История, которую он мне поведал, невероятна. Впрочем, об этом я вас уже предупреждал, так что не обессудьте. А было так.
Книжку Киплинга семнадцатилетний Сережа раскопал в домашней библиотеке, во время большой войны. Мама его преподавала английский в одном из свердловских вузов. Вообще-то Сережа любил Маяковского, но англичанин был тоже неплох. Далек до ужаса — все эти Мандалаи и яркие звезды над южными широтами представлялись другой планетой в серошинельной, голодающей, истекающей кровью стране — но неплох. Да и в конце концов — что ж такого, что другая планета? Неужели нельзя на минутку отвлечься, отдохнуть от повседневного кошмара, прополоскать глаза в цветных киплинговских картинках? А реальность — она никуда не денется… запад есть запад, восток есть восток…
Но одно стихотворение, напротив, поразило Сережу своей замечательной актуальностью. Враг у ворот… мужество в сердце… сила в руках… закон меча… жертва во имя Родины… Написанное в самом начале предыдущей мировой бойни, в 1914 году, оно звучало удивительно свежо и уместно именно теперь, когда немцы неумолимо накатывались на Волгу и Кавказ, и похоронки сыпались безостановочным серым дождем в почтовые ящики друзей и знакомых.
Сережа прочитал стихотворение несколько раз, а затем как-то автоматически взял карандаш и написал перевод. Конечно, он и до того немного баловался стихами — возраст такой, сами понимаете… но тут все было иначе — перевод шел легко, как под чью-то диктовку. За какие-то полчаса Сережа добрался до последней строчки и призадумался. Нет, это была не техническая проблема. Его нехитрого стихотворного умения вполне хватало на то, чтобы втиснуть туда исходную «Англию». Но при чем тут Англия? При чем тут Англия, спрятавшаяся за своим спасительным Ламаншем? Разве ее землю, а не нашу топчут поганые вражеские сапоги?
Итак, Англия решительно не подходила. Сережа еще немного поразмыслил и решительно вывел: «Как выжить одному, коль рушится Страна?» Вот так. И никакой Англии. Пусть сначала второй фронт откроют, а там посмотрим…
В местной газете стих приняли «на ура». Киплинг был у властей не в моде, поэтому Сережа — исключительно ради пользы дела — подписался собственным именем. В конце концов, ему было чем гордиться. Пионеры читали его перевод на импровизированных концертах в свердловских госпиталях — наряду со стихами Симонова и Суркова.
Концерт-то его и сгубил. Правда не госпитальный, другой — праздничный, на День Чекиста. Сережу арестовали по обвинению в распространении контрреволюционной пропаганды в военное время. На первом же допросе следователь предъявил ему пожелтевший от времени листок крымской белогвардейской газеты 1919 года. Там красовался — слово в слово — сережин перевод злосчастного стихотворения Киплинга, подписанный, понятно, кем-то другим. Текст выглядел удивительно актуально на фоне прочих заметок, описывающих зверства красных, массовые расстрелы, тотальное наступление торжествующих хамов на гибнущую Россию… В последней строчке, вместо «Англии», стояло: «Страна».
Андреев счастливо избежал расстрела, но прошел через все адовы круги Черной Планеты — Колымы. После смерти Усатого Вурдалака он вернулся в родной Свердловск — искать разгадку неимоверного совпадения, стоившего ему двенадцати лет лагерей. Рылся в библиотеках, читал специальные исследования и популярную литературу, съездил в Крым, в попытке отыскать следы сгинувшего белогвардейца… Все впустую. Наконец, Сергей Сергеевич махнул рукой и смирился с необходимостью продолжать жить в недоумении. Правда, время от времени он еще просматривал новые материалы по Киплингу, но делал это скорее по инерции.
Новый след всплыл почти двадцать лет спустя, в середине семидесятых. В некоей полузакрытой диссертационной работе Андреев наткнулся на перепечатку из израильского русскоязычного журнала времен Войны Судного Дня. Перевод был подписан неизвестным именем — видимо какой-то любитель поразился неимоверной актуальности киплинговского текста и решил перевести его на русский. Тогда и в самом деле Израилю приходилось несладко: египетские дивизии форсировали Канал, сирийские танки стояли на Голанах, готовясь к решающему броску на Хайфу… Что же касается перевода — он слово в слово повторял до боли знакомый вариант Андреева и безымянного беляка. Включая деталь со «Страной».
И тут Андреева осенило. Как это он раньше не догадался? Ошибка его заключалась в том, что все предыдущие поиски начинались с Киплинга, вернее, с 1914 года — даты написания стихотворения. Стихотворения? Дудки! Киплинговский текст не мог быть оригинальным. Скорее всего, это был перевод, возможно даже — перевод с перевода! Сергей Сергеевич привлек к работе знакомых специалистов по европейской литературе. Первый же поиск дал несколько результатов — французский текст времен Прусской кампании, итальянский — времен Наполеоновских походов, немецкий — периода Тридцатилетней войны…
След явно уходил еще глубже, в средневековье, даже в античность, к первым письменным образцам. Конечно, переводы модифицировались в соответствии со временем, менялась терминология, названия мест… В той самой, последней строчке, сменяли друг друга китайские царства и индийские княжества, Ашшур и Вавилон, египетские города и греческие полисы… Лишь одно оставалось неизменным, из века в век: призыв к оружию, к защите Родины, как самой главной, самой дорогой святыни; закон обнаженного разящего меча; постоянная готовность к жертве; избавление от пустых, лживых иллюзий; молитва о мужестве в сердце и о силе в руках.
Андреев сказал мне, что собранная им коллекция насчитывает уже несколько сотен текстов. Самый старый из них — на санскрите. Он даже любезно предложил выслать несколько копий по факсу. Я поблагодарил и отказался. Что мне — санскрит? Что я — санскриту?
«Тогда — прощайте, — сказал старик и, засмеявшись, добавил — поздравляю вас со вступлением в клуб.» Я пожелал ему доброго здоровья и повесил трубку. За окном куролесили птицы. Шарав сломался еще позавчера, пыль ушла, и теперь прозрачная звонкая синева висела над моей Самарией, и над всем этим странным, загадочным и таким простым по сути своей миром. День был еще молод; времени — хоть отбавляй… податься, что ли в клуб?.. я ведь теперь — в членах.
Зайду так запросто — привет, мол, бичи!.. и они кивнут, оторвавшись на секунду от своих кружек, чарок и черепков. Блеснет обширной лысиной усатый бомбеец Редьярд Киплинг, положивший сына на алтарь своей войны; улыбнется двумя ровными рядами металлических зубов бывший свердловский комсомолец, лагерный придурок Сережа Андреев; качнет золотом эполет безымянный крымский белогвардеец; весело подмигнет кудлатый сержант, сгоревший на Синае вместе со своим танком в октябре семьдесят третьего…
Этих я знаю, да… но вон их еще сколько — сотни, тысячи… в костюмах, фраках и хитонах, в бушлатах и медных доспехах… Подожди… как же они понимают друг друга — многоязычная эта братия? «Азов, хавер,[1] — смеется сержант и по-свойски хлопает меня по плечу. — Мы ведь тут все переводчики… Ты что, забыл?»
Азов, хавер! (ивр.) — Кончай, приятель!
