Первый раз под ногами было так много черники. Синяя, сладкая — холодила ладонь, отогреваясь во рту. Это было круглое черничное место, вероятно, рядом с деревней. Этим местом дорожили, ругали детей, когда те приносили домой еще не созревшую ягоду.
Здесь мы стояли долго. Кабан исследовал болото, наслаждаясь треском мерзлой черники. Мы ели инстинктивно, делая параллельные норы, которые потом сходились в одну, и на каком-то расстоянии опять видели друг друга. И это были наши сущности, готовые к существованию ради чего-то очень простого, неопределенного, где вечность была непослушнее ребенка, и мы скорее следовали этому открытию, чем решали задачи погони. Сознание четко понимало, когда начиналось будущее (как дети чувствовали начало раздражающего звонка на новый школьный урок), и откидывало все прошедшее, ибо оно было бессмысленным грузом, но заигрывало с настоящим, которого практически не было, ибо оно мгновенно исчезало.
Мы продолжали путь. Уровни сознания то убыстряли наш ход, то замедляли, и только язык бугорками своими чувствовал роскошность существования звездного неба и справедливости, которая была длиннее жизни.
Времени было настолько много!.. И, растворившись в пути, на черничном болоте, на каком-то уровне сознания мы попали в сети Facebook, который нас буквально втянул в свое бессознательное существование на земле. Кабан набирал себе друзей. Здесь на какое-то время мы потеряли друг друга из виду, но друзья у нас были общие, и мы могли разглядывать одни и те же картинки, читать одну и ту же информацию, изредка для порядка отмечая «мне нравится». Кабан брал в друзья всех без разбора. Скоро он подошел к цифре 5000. Это было много. Были политики, оппозиционеры, работники интернет-магазинов, пресс-службы ЖКХ, ведущие специалисты архитектурных мастерских. Все рассуждали о жизни, выкладывали фотки домашних животных. Все хвалились, старались блеснуть умом. Facebook напоминал бал времен А. С. Пушкина в Петербурге.
Черничное болото было вытоптано, и, с синими губами от ягоды, мы шли дальше. Небо было ни к чему, у него не было травы, которая даже тоннель украшала и сдирала с нас прилипший снег.
Пока глаза снова привыкали к темноте, временно действовали мысли. На самом деле глаза смотрели, уши слушали траву и далекий шелест звезд, ноздри вдыхали снег вперемешку с землей из-под копыт Префекта, и говорить было необязательно.
Озерный туман заходил в наши норы и бережно стоял у стенок так, как будто больной, не шелохнувшись, держал под мышкой градусник. Речь все равно бы была болезнью горла, непослушная, как рысь. Я шел за Префектом. Размеренный шаг навевал воспоминания.
Мои предки по отцовской и материнской линии были раскулачены. В одну ночь всех посадили на телеги, разрешив с собой взять маленькие узелки с одеждой и едой. И долго везли в глубь сибирских лесов. Там дали лопаты, топоры, пилы, чтоб сделать землянки и перезимовать. Страх, как щенок под телегу, забился в самые гены. Многие выжили. Но с кулаками никто не считался. Выживали кто как мог. Постепенно обустраивались. Строили деревянные дома. Женились. Растили детей. Отмечались в комендатуре. Ручной пилой валили огромные деревья для страны. На эту работу ходили на равных мужики и женщины. За невыполнение нормы наказывали. Техники не было. Огромные лесины подтаскивали издалека к складу — волоком, веревками. Чтоб было легче таскать бревна, несколько километров утаптывали и заливали водой. И когда подмерзало, взявшись по нескольку человек за канат, тащили бревно для огромной, великой, непобедимой страны.
Кабан как будто знал все это. Знал мои думы. Моих родителей. Но мы шли вперед. Вернее, мы просто шли. Без цели. В большой город. А еще точнее, мы просто жили, не задумываясь, что первично, материя или сознание.
Я привык идти без отдыха по многу часов. Меня этому научил кабан, расслабленно дышать, раздвигая пространство сознанием. Единого целого из нас не вышло.
У очередной деревни снег был мелкий, и нас заметили. Заметили вначале собаки, привязанные крупными цепями к теплым будкам, потом коровы повернули на мощных шеях свои головы, потом люди. Люди смотрели молча, как мы идем по полю. Они не кричали, не хватались за двустволки, как будто это было для них совсем привычно — видеть непонятное. Они проводили нас взглядами далеко-далеко, до последнего мгновения, когда нас еще можно было отличить от вдали стоявших стогов сена. Люди жили такой же жизнью. Они принимали в гости зиму, потом весну, лето и осень. И это много-много раз повторялось.
У леса мы вошли в снежный тоннель. Для нас это было привычнее. Кабан ждал меня. Я наткнулся на него неожиданно. Я думал о своем, поэтому вперед не смотрел. Мы остановились. Я уткнулся в его шерсть, которая была вся в ледяных сосульках. Кабан был теплее меня. Мы долго отдыхали, одновременно дыша и, казалось, одновременно думая. Я заснул.
Но это был не сон. Я шел вперед. Передо мной было два тоннеля. Вначале я прошел с километр по одному. Вернулся. Пошел по другому. Нигде не было шума. Хотя я должен был слышать иногда хоть какой-то глухой звук. Мы жили одновременно.
Впоследствии я добрел до большого города. Каждый, кого я встречал, с кем разговаривал, был для меня человеком того же порядкового номера из школьного журнала. И тоннель еще не кончился.
