Современные служащие, с их готовностью меняться, приспосабливаться, отзываться на все новое, подвергаются такому же процессу обезличивания. Новейшие и очень модные курсы по переквалификации ставят себе целью создание бесконечно изменчивых личностей, лишенных какой-либо интеллектуальной или эмоциональной устойчивой сущности. Освободившись от ограничений, которые накладывают убеждения, принадлежность к определенному кругу, твердые правила поведения, современный человек готов занять свое место во вселенской системе торговых сделок, где ему будет — вполне открыто — присвоена определенная меновая стоимость.
Постепенный перевод всей деятельности социума в числовое измерение, так далеко продвинувшийся в Соединенных Штатах, в Западной Европе начался с большим опозданием, о чем свидетельствуют романы Марселя Пруста. Понадобились долгие десятилетия, чтобы полностью развеять предрассудки, традиционно придававшие различным профессиям возвышенный (служение Церкви, преподавание) либо позорный (реклама, проституция) смысл. Когда этот процесс закончился, стало возможным установить точную иерархию различных социальных статусов, пользуясь двумя простыми численными параметрами: годовой доход и количество отработанных часов.
Если говорить о любви, то критерии сексуального отбора также долгое время были основаны на чисто субъективных, ничем не подтвержденных впечатлениях. И опять первая серьезная попытка выработать твердые стандарты была сделана в Соединенных Штатах. Новая система оценки, основанная на элементарных, объективно проверяемых данных (возраст-рост-вес плюс объем бедер-талии-груди у женщин; возраст-рост-вес плюс длина и толщина полового члена при эрекции у мужчин), впервые заявила о себе в порноиндустрии, а затем была подхвачена женскими журналами. И если упрощенная социальная иерархия долгое время вызывала спорадические противодействия (движения в защиту «социальной справедливости»), то иерархия эротическая, как более близкая к природе, быстро утвердилась в обществе.
Получив возможность оценить самих себя с помощью несложного набора числовых показателей, освободившись от проблем бытия, которые долгое время мешали быстрому и легкому течению мысли, западные люди — во всяком случае молодые — смогли приспособиться к прорывам в технологии, которые вызвали в обществе масштабные экономические, психологические и социальные перемены.
Краткая история информатики
К концу Второй мировой войны в связи с отработкой траекторий для полета тактических и стратегических ракет, а также с опытами по расщеплению атомного ядра возникла настоятельная необходимость в высокоточных математических расчетах. И вот, отчасти благодаря теоретическим трудам Джона фон Неймана, на свет появились первые компьютеры.
В то время стандартизация и рационализация труда уже прочно закрепились в промышленности, но еще не успели добраться до офисов и контор. Когда же были установлены первые компьютеры для обработки документов, всякой свободе и гибкости в управленческой деятельности пришел конец: для класса служащих это обернулось внезапной пролетаризацией.
В те же годы писатели Европы совершили до смешного запоздалое открытие: у них появилось новое орудие труда — пишущая машинка. Вместо привычного процесса работы над рукописью во всем его бесконечном разнообразии (вставки, отсылки, заметки на полях) возникло одномерное и бесцветное письмо, взявшее за основу схемы детективного романа и американского журнализма (рождение мифа об «ундервуде» — успех Хемингуэя). Престиж литературы заметно упал, что побудило многих молодых людей с «творческим» складом ума избрать для себя более благодарный вид деятельности — кино или сочинение песен (однако оба эти пути, как оказалось, вели в тупик; вскоре американская индустрия развлечений начала свою разрушительную работу в местных индустриях развлечений — работу, завершение которой мы видим сегодня).
Появление в начале восьмидесятых годов персонального компьютера позволительно рассматривать как историческую случайность; поскольку оно не было вызвано никакой экономической необходимостью, его можно объяснить разве что успехами, достигнутыми в микроэлектронике. У клерков и управленцев среднего звена неожиданно появилось мощное и простое в обращении устройство, которое помогло им снова — если не официально, то фактически — взять основной объем работы под свой контроль. Несколько лет шла необъявленная война между руководителями фирм и «конечными» пользователями, за которыми иногда стояли группы программистов — убежденных сторонников персонального компьютера. Наконец, приняв во внимание слабую эффективность и дороговизну больших машин и, с другой стороны, понимая, что массовое производство персональных компьютеров наполнит офисы надежной и дешевой оргтехникой, руководители все же сделали выбор в пользу «персоналок».
Писателю персональный компьютер принес нежданную свободу: конечно, за ним нельзя трудиться так тщательно и так вдохновенно, как за письменным столом, но все-таки возникла возможность серьезно работать над текстом. В этот период по некоторым признакам можно было сделать вывод, что у литературы появился шанс отчасти вернуть себе былой авторитет — но не столько благодаря собственным заслугам, сколько из-за угасания конкурирующих видов деятельности. Под мощным нивелирующим воздействием телевидения рок-музыка и кинематограф постепенно утратили свою магию. Различия между фильмами, клипами, новостями, рекламой, актуальными интервью и репортажами стали постепенно стираться, и родился новый жанр — универсализированного зрелища.
В девяностые годы появление оптико-волоконной связи, новые промышленные стандарты в информатике сделали возможным создание компьютерных сетей сначала внутри фирм, потом между фирмами. Превратившись в простую рабочую единицу в системе надежной связи между клиентами и сервером, персональный компьютер утратил власть над бюрократическими процедурами. Они вновь оказались подчинены централизованной системе обработки данных — мобильной, широкоохватной, высокоэффективной.
Хотя персональные компьютеры повсеместно утвердились в фирмах и офисах, мало кто хотел установить их дома — по причинам, которые впоследствии были выявлены и изучены (они дорого стоили, не приносили ощутимой пользы, и за ними трудно было работать лежа). Но в конце девяностых годов были созданы первые пассивные терминалы для выхода в Интернет; не имевшие ни процессора, ни памяти, а потому стоившие очень дешево, они были предназначены для доступа к гигантским базам данных, созданных американской индустрией развлечений. Снабженные электронной системой оплаты, на сей раз вполне надежной (по крайней мере, так уверяли поставщики), красивые и компактные, они быстро стали неотъемлемой частью каждого дома, заменив одновременно мобильный телефон, минитель и пульт дистанционного управления телевизором.
Вопреки ожиданиям, книга оказала стойкое сопротивление. Были попытки публиковать литературные тексты в Интернете, но интерес вызвали только энциклопедии и справочники. Через несколько лет пришлось признать: публика по-прежнему отдает предпочтение печатной книге, как более практичной, более привлекательной внешне и более удобной в обращении. Между тем каждая купленная книга становилась опасным разрывом в цепи, нарушала целостность системы. В таинственных лабиринтах нашего мозга литература нередко брала верх над самой реальностью, так что виртуальные миры ничем ей не угрожали. Начался странный, парадоксальный процесс, который длится по сей день: параллельно с глобализацией в сферах развлечений и деловых обменов — сферах, где речь занимает весьма ограниченное место, — усиливается роль национальных языков и культур.
В политическом плане противодействие процессу либерально-экономической глобализации началось уже довольно давно: с референдума по поводу присоединения к Маастрихтским соглашениям, который происходил во Франции в 1992 году. Развернулась целая кампания, чтобы побудить французов сказать «нет»: не столько во имя национальной гордости или республиканского патриотизма — и то и другое исчезло в Верденской мясорубке 1916–1917 годов, — сколько от всеобщей глубокой усталости и чувства противоречия. Как все радикальные политические течения в истории, экономический глобализм заявлял о себе как о неизбежном будущем человечества. Как все радикальные политические течения в истории, экономический глобализм настаивал на ослаблении и преодолении естественного нравственного чувства во имя будущего человечества, смутно виднеющегося где-то вдали. Как все радикальные политические течения в истории, экономический глобализм предлагал современникам терпеть тяготы и страдания, а наступление всеобщего счастья откладывал на два-три поколения вперед. В двадцатом веке подобные теории уже причинили достаточно вреда.
