Они вышли наружу и стали ждать.
— Вы его заберете? — спросил Конрад шофера.
— Мы возим только больных.
— Он не может лежать тут. Мы его вообще не знаем.
— Послушайте, — сказал Якоб. — Вы обязаны отвезти тело в морг. Родственников у него нет.
— Морг по воскресеньям закрыт.
Они стали ждать доктора.
— Вот, возьмите, — сказал он, помахивая свидетельством о смерти. Якоб взял бумагу. — Насколько я понял, он не здешний. Хотите, мы транспортируем его домой?
— У него нет родственников.
— Но он ведь где-то жил?
— Безусловно. Снимал комнату на улице Эвре Хавнегате.
Они сходили в дом и вынесли его на носилках. Якоб устроился внутри в машине, вместе с Малвином. Роза стояла на крыльце и махала, он махнул в ответ в заднее стекло. Малвин был закрыт простыней. Хоть до дому довезут, подумал Якоб.
Машина остановилась у въезда на Эвре Хавнегате. Шофер выяснил номер, проехал еще сотню метров и затормозил у дома 82. Якоб порылся у Малвина в карманах и нашел ключи. Он жил на третьем этаже, вход со двора. Лестница была крутая и узкая, им пришлось прикрутить его ремнем к носилкам.
— Кто там? — спросил пожилой женский голос. Квартирная хозяйка.
— Это Мартин Хансен, — ответил Якоб. — Он умер.
— Вы, надо надеяться, не собираетесь тащить его сюда?
— Живет он здесь? — сказал шофер. С него лил пот.
— По-вашему, я должна сдавать квартиру трупу?
— Только одну ночь. Морг открывается в восемь утра. Больше его девать некуда.
— Везите в больницу. Куда угодно, только не сюда.
— Он заплатил за свое жилье, верно?
— Но он мертв. Вы не имеете права… я одинокая старая женщина, я с ним одна не останусь.
— Я побуду с ним, — вызвался Якоб.
Они внесли его и положили на кровать. Уходя, шофер забрал простыню и носилки. Якоб нашел в шкафу пиджак и закрыл Малвина по бедра. Хозяйка исчезла. Он сел в старое кресло-качалку спиной к стене. Надо покушать, подумал он, я не ел семь часов. Он вышел в коридор и постучал к хозяйке.
— Я ненадолго выйду поем. Я не ел уже восемь часов.
— Я вас накормлю. Заходите. Я быстро. Садитесь. Нет, не сюда, это место моего покойного мужа, он умер шесть лет назад, хотя был моложе меня, — удар. Видите, вон он, над синей лампой. Он был прекрасный человек, а теперь я одна как перст. Хорошо, пойду принесу вам поесть.
Он сел у окна и посмотрел на улицу. Изредка проедет машина, а так — ни души. Шесть вечера. Хозяйка сновала из кухни в комнату.
— Пожалуйста, присаживайтесь к столу.
Несколько минут он спокойно ел, потом она заговорила:
— Значит, Хансен умер. Вот как бывает, и молодые под Богом ходят. Не подумайте, что я плохо к нему относилась, но я многажды говорила сама себе: нельзя так шутить с жизнью, это добром не кончится, Господь дозволяет нам добрый смех, но иной раз хочет, чтоб мы умылись слезами. Как это случилось?
— Он упал с дерева.
— Вот-вот. Да вы ешьте, пожалуйста.
Но у него пропал аппетит. Он поблагодарил и вернулся к Малвину. Ноги торчали из-под пиджака, он порылся в шкафу и закрыл их тоже. Потом сел в старое кресло-качалку и положил ноги на журнальный стол. И заснул. Проснулся он в сумерках от холода и боли в затекшем теле. Была половина десятого. Вот черт, подумал он, если б у него было… а может, у него есть? Он зажег свет и стал рыться в шкафу, под кроватью, в комоде, там-то они и лежали, забодай их лягушка, весьма качественные и едва початые 0,75. Он бросил взгляд на кровать и приставил горлышко ко рту. То-то! Везет тому, кто везет. А кто ищет — тот всегда найдет. Он поискал еще, и в шкафу на нижней полке обнаружил три порнушных журнальчика. Все лучше и лучше. Надо запереть дверь. Он задернул шторы, сел поудобнее, картинки сделали свое дело, с остальным он справился сам. Но чувствовал себя так, будто его застукали за этим, и выпивка не помогала, впрочем, он одолел едва половину бутылки, еще этот… вряд ли он притворяется, подумал Якоб, столько-то времени? Он выпил еще. Пробило полночь. Этого просто не может быть, я-то знаю, что он умер и мертв. И ничего я не буду проверять, не из страха, а потому что только старые дуры лезут в бочку головой, чтобы понять, что там вода. Он шагал по комнате, не совсем твердо. Один раз запнулся и чуть не опрокинул журнальный стол. Пепельница грохнулась на пол, она была массивная и увесистая и разбилась, понятно, не беззвучно. Тут же откликнулись жильцы снизу: трижды стукнули шваброй в пол. Якоб разъярился и затопал ногами им по голове. Что они себе думают? Что я здесь веселюсь в неурочное время? Вот вам благодарность за то, что я выручил в беде старую женщину. Он все шагал и шагал, изредка прикладываясь к бутылке, отчего походка не делалась тверже. Больше сдерживаться он не мог, он должен был проверить, он посомневался в последний раз и приподнял пиджак, чуть-чуть, но этого хватило с избытком: одно веко немного закатилось, Малвин лежал и смотрел на него вполглаза. Якоб отшатнулся, ошпаренный отвращением, как если б он неожиданно схватил в руки дохлую крысу. Дьявол! Как же он меня напугал! Этот Малвин в своем репертуаре, баста, ни секунды здесь не останусь. Он схватил бутылку, потопал вниз по узкой лестнице — и прочь. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, бормотал он, враскачку двигаясь в сторону дома. Он изо всех сил старался удержаться на ногах, но до дома так и не добрался. Его подобрала патрульная машина, а больше он потом ничего не мог вспомнить.
Но в следующее воскресенье он был в условленном месте позади поля, его не узнать, что-то с ним стряслось, подумала Роза, которая тоже подготовилась к встрече: она нарядилась в цветастое платье с пуговицами от горла до низа — и больше на ней не было ничего. Так вот, как она выглядит, никогда бы не подумал. Она показалась мне статной, но чтоб так… А эти блекло-рыжие волосы, как я мог за неделю так все забыть? Надо уносить ноги, это проклятое место, сперва Малвин, теперь Роза. Но я ж не могу просто повернуться и уйти, она не виновата. Вот бы Малвина сюда, он бы ее обработал, да еще б повеселился.
— Садись-ка, — сказала Роза.
Она захватила из дому шерстяную подстилку мышиного цвета.
— Я не совсем здоров.
— Ну-ка ляг.
Он подчинился. Она нагнулась над ним. Неужто она была такая огромная, подумал он, это просто гора какая-то.
— Меня тошнит, — сказал он.
Надо же, до чего стеснительный, подумала Роза. Она улеглась рядом с ним на бок, прикрыв широкой ладонью круглую щеку. И он вспомнил, как всегда любил худышек.
— Тебе лучше?
— Нет. Чуточку.
— Сходить домой за лекарством?
— Мне надо просто полежать, все пройдет.
— Представляешь, я думала, ты совсем не придешь, а ты даже больной пришел.
Он закрыл глаза и лежал молча. Она тоже молчала. Я закомплексован, решил он, она не может быть настолько хуже всех остальных. Она вон внимательная, и я могу не открывать глаз — это поможет, это уже помогает, потому что такое нельзя себе представить, когда не видишь. Он протянул руку и дотронулся до нее, до чего именно, он не понял, потому что глаз не открывал, но под рукой было что-то мягкое, и Роза подумала: не так уж он стесняется, как я решила, хорошо, что он не смотрит на меня, милый Боже, да он совсем не пуглив. Знать бы, надо ли мне покочевряжиться или не стоит, все любят разное, ой! Похоже, что он… Боже правый… правый… Якоб думал: велик не мал; зажмурь глаза; розы; шипы; пахнет… хорошо… хорошо… хорошо.
Он не торопился открывать глаза, настолько не торопился, что Роза стала гадать, не заснул ли он.
— Ты спишь?
— У-у.
— Было хорошо?
— У-у.
Лучше дремать, когда человек в полусне, все кажется небольшим, и цвета исчезают, интересно все-таки… Он приоткрыл глаза, едва-едва, как будто так меньше видно, Бог мой, ну и нога, это не может быть правдой, даже таких бревен не бывает, правда, на ощупь, надо отдать ей должное, не особо твердая, как хрящ, пожалуй, да, это не для меня, и что на меня нашло в то воскресенье, все Малвин…
— Я прямо не могу поверить, — сказала Роза.
Значит, все-таки верит, подумал он.
Он взглянул на нее, на широкое лицо в обрамлении невзрачных блекло-рыжих волос. Она лежала и улыбалась, приоткрыв рот, зубы были красивые.
Это хорошо, подумал он, но мало, этим дело не поправишь, лицом бедняга, прямо скажем, не вышла, надо попробовать как-то с ней объясниться, чтоб ее не обидеть, она ведь мне ничего плохого не сделала.
— Видишь ли, ты мне нравишься, но дело в том, только не пойми меня неправильно, потому что ты мне в самом деле нравишься и я готов это повторять, но с тобой я чувствую себя… и ты в этом совершенно не виновата, но и я не могу ничего с этим поделать, я чувствую себя ничтожно маленьким и мне это неприятно, этот комплекс, он меня всегда мучает, я хотел бы избавиться от него, но не могу. Я хочу, чтоб ты это знала.
Она немного помолчала, а потом сказала:
