И так неспешно проходил Сочельник из сна, который, возможно, был не так уж и плох, коли мне сопутствовали Бах и шарлотка – кстати, вполне сносная для приобретенного в супермаркете продукта. За окном вверх взметнулись разноцветные ракеты, первый диск «Страстей» подошел к концу, я поставил второй – разве кто-нибудь позволил бы мне услаждать свой слух Бахом в этот вечер, разве пребывание в обществе самого себя не является наиболее бесконфликтным? Da das sähe Judas, der ihn verraten hatte, dass er verdammt war zum Tode, gefeute es ihn…[3] – пел евангелист. По правде говоря, не помешал бы запах елки. Но – вспомнил я – обонятельные нервные окончания отмирают, начиная с семилетнего возраста, и взрослому мужчине, чтобы почувствовать запах, который некогда, казалось, заполнял всю квартиру, придется засунуть нос в самую гущу зеленой хвои. Как это случилось со мной там, у входа в наш дом. А значит, наверное, и жалеть было не о чем.
А ведь мне – я это чувствовал все отчетливее – хотелось бы проснуться, и как можно скорее. Я задыхался в этой квартире, на шестнадцати квадратных метрах, с окнами, выходящими на соседний, точно такой же панельный корпус, сверху донизу мигающий разноцветными гирляндами на елках за занавесками. Мне было – и не знаю даже – то ли слишком холодно, то ли слишком тепло. Может быть, я выпил под селедочку маловато водки, а может быть, совсем наоборот, перебрал. В любом случае что-то было не так. А что же происходило там, по другую сторону моего сна, пока я спал? Возможно, кому-то меня недоставало? Как, собственно говоря, проводила этот вечер Лидуся? Странно, что я только сейчас об этом подумал. Время шло к половине одиннадцатого. А что, если – меня бросило в жар – она тем не менее где-то меня ждала? И одиноко сидела под наряженным для нас двоих деревцем? Надо бы проверить. Я потянулся к телефону. Ведь мне был известен наш домашний номер. Однако на минуту заколебался: если я звоню из сна, это будет междугородный разговор. И потому набрал восьмерку. А может, международный? Еще раз восемь. Да, но если мой сон унес меня еще дальше? Третью восьмерку. Выход на Польшу. Код Варшавы. Наш домашний. Долгое ожидание. Длинные гудки. По-видимому, все-таки куда-то ушла.
Но теперь я уже осознал совершенно ясно, что мне необходимо с кем-нибудь перекинуться словом. С кем-нибудь реальным, не с фата-морганой, не с сонным миражом, которым могла бы оказаться моя собеседница. Сон есть сон, из него не так легко вырваться. Он мне порядком надоел. Я осмотрелся: папоротник, обвязанный гирляндой из скрепок, не стоил того, чтобы преданно под ним сидеть, не интересовало меня также то, что произойдет со мной во время рождественской мессы (на которую я, естественно, намеревался пойти), даже Бах перестал меня прельщать, хотя я и поставил уже третий диск – «Страстей» мне как раз жаль было больше всего. Тем не менее я решил проснуться, немедленно. Разве телефонный звонок не достаточный стимул, не освобождение, врывающееся извне? Я торопливо набрал цифры: номер телефона, с которого я звонил. Услышь, шептал я, встань. Но, наверное, я не спал, видно, болтал с кем-то, потому что было занято. Ах как досадно, подумал я. И что же это значит, кто распоряжается моим телом, пока сам я скован беспробудным сном? На фоне basso continuo тенор выводил: Und indem sie hinausgingen, funden sie einen Menschen von Kyrene, mit Namen Simon.[4]
Я подумал: вот было бы отлично, если бы позвонил тот сосед, с елкой.
Знает ли он, где я живу?
Неужели не мог догадаться, что он мне нужен?
Больше, чем карп, которого тоже не было.
По старой традиции перед праздничным рождественским ужином на стол под скатерть кладется сено, символизирующее место рождения Христа и сулящее урожай и изобилие.
Идите, о дочери, помогите мне оплакивать… Взгляните! Кого?… возлюбленного. Взгляните на него! Как?… как агнца (нем.).
Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, раскаялся (Евангелие от Матфея 27, 3) (нем.).
Выходя, они встретили одного Киринеянина, по имени Симона (Евангелие от Матфея 27, 32) (нем.).
