Константин Семёнов - Блики на сунже

Да что же это такое? За Что? Что он такого сделал? Нет, видимо, никто не поможет. Нет никому никакого дела до маленького человека! Каждый за себя!

Опять маняще сверкала из детства Сунжа, опять гремели танки, и не было этому конца.

Когда за окном забрезжил очередной рассвет, Меркулов впервые очнулся от тишины. С трудом сел, отряхнул штукатурку, отодвинул три пустые бутылки водки. Держась за стену, поднялся. Гудело в голове, шатало от голода, но это все ерунда.

Было тихо. И не болела нога!

Испуганный рассудок гнал прочь из дома. Быстрее! Быстрее! Быстрее, пока ТАМ не передумали!

Меркулов нарочито медленно сел, вытащил из рюкзака свежий бинт, сменил тугую повязку. Прошел на кухню. Вскрыл последнюю банку тушенки. Половину съел, банку закрыл и засунул в рюкзак. Съел один из четырех пирожков, проглотил таблетку анальгина. Запил водкой. В голове прояснилось, перестали дрожать руки.

Очень хотелось подойти к окну, взглянуть, но мешала перевернутая мебель. Меркулов надел рюкзак, взял палочку и двинулся к выходу.

Перекошенная дверь не хотела открываться, и Меркулов испугался. После второго толчка дверь нехотя распахнулась, отчетливо пахнуло гарью. Возник смутно знакомый пугающий звук. Держась за перила, Меркулов спустился вниз. Дверь подъезда была закрыта, рядом сидела кошка со второго этажа. Увидев человека, она требовательно заорала. Меркулов открыл дверь, кошка стремглав бросилась наружу. Странный звук усилился.

На улице шел снег. Черный снег кружился в воздухе, падал на землю, на лицо и не таял.

Меркулов, не оглядываясь, прошел через двор и сразу остановился, не веря глазам. На месте дома с бомбоубежищем дымились развалины. Вся улица пылала огнем, летел черным снегом пепел. Странный звук оказался гулом пожаров — так гудели на заводе печи.

Не выдержав, Меркулов оглянулся. На четвертом этаже, впервые за долгие годы, зияло пустотой родное окно. Первый подъезд горел, густой дым валил с чердака.

Меркулов вытер глаза, повернулся и пошел, стараясь смотреть только под ноги. Грязный асфальт с остатками снега был усеян блестящими осколками и ветками деревьев. И все на глазах покрывали чёрные хлопья.

На углу Анисимовской Меркулов остановился и глянул направо. За дымом было видно, как из подвала выходят люди. Вокруг толпились собаки.

Может догнать? Еще не поздно — каких-то тридцать метров. Вместе легче.

Ноги сами двинулись в спасительную сторону.

Что он делает? Нет, это не он — это мозг, это подсознание… Эволюция.… Миллионы лет… Им лучше знать. Родители.… Но ведь семья.… Как им одним, ведь в микрорайон можно и не дойти? Кто знает, сколько продлится это затишье? Сыну только тринадцать…

Робким лучиком сверкнула из детства Сунжа. Меркулов остановился.

Плеснула волна, заглушая шум пожаров. Закачалась на волне камера, пытаясь вырваться из-под лёгкого мальчишеского тела.

Меркулов постоял, прислушиваясь к стуку сердца. Глянул последний раз вперёд — фигурки почти скрылись в дыму, повернулся и зашагал в прежнем направлении.

Теперь каждый только за себя, даже друзья. У каждого своя дорога и дай вам Бог удачи!

Первый раз сердце кольнуло у «Океана» — дальше шел с валидолом под языком. Здесь было тише. Разрушений меньше, только провалена крыша Культпросветучилища. Зато через полквартала Меркулов вновь остановился — впереди до самого Военторга сплошные развалины. Какие-то люди ковырялись в груде кирпичей, у дороги росла куча из одеял, кастрюль, чемоданов.

Меркулов свернул к набережной, оставив за спиной гостиницу «Чайка». Миновал практически целый дом с аптекой. На мосту пришлось остановиться — в глазах прыгали мушки, дышалось тяжело.

Оперевшись на решетку ограждения, Меркулов снял рюкзак. Сердце побаливало уже несколько лет — что-то там с левым желудочком и пучком Гиса. Заводской врач настойчиво советовал для начала бросить курить и исключить полностью алкоголь. Курил Меркулов по большим праздникам, а вот алкоголь.…Сначала нужно дойти.

Достав из рюкзака бутылку, Меркулов сделал несколько глотков и стал ждать.

Вдали, за мостами и слева и справа клубился дым. Внизу неутомимо, как всегда, текла Сунжа. Так же она текла и тогда, много-много лет назад, только светило солнце, не было дыма, и город был юн и весел. Так же она будет течь и когда его, Меркулова, здесь уже не будет. Будет течь и когда не будет города.

Боль спряталась, мушки прыгали реже — больше ждать нельзя. Дальше Меркулов шел в каком-то странном состоянии, в голове все смешалось.

Кинотеатр «Космос», оплавленная сфера стекла вместо пивного павильона. Тир и давным-давно исчезнувшие развалины Андреевских бань с вытрезвителем. Бассейн «Садко» и стоящая когда-то на его месте детская мечта — цирк шапито на раскалённом солнцем пустыре. Израненные деревья сквера и цветущие заросли сирени у несуществующей уже лет тридцать каменной львицы.

На Бароновском мосту Меркулов опять остановился — идти дальше не было сил. Опять пришлось стоять, оперевшись на ограду. На мосту не было больше никого. Тишина стояла такая, что было слышно, как о чем-то тихонько рассказывает Сунжа. А тогда на мосту собрался народ, все улыбались, махали руками. И они смеялись в ответ.

Горячая игла пронзила сердце, потемнело в глазах. Меркулов тяжело опустился на грязный асфальт, не успев снять рюкзак.

После празднования Нового года просыпалась огромная, великая, измордованная, равнодушная страна. Далеко на юге, прижатый к горам, притих ошеломленный город. В третьем Микрорайоне, в тесной однокомнатной квартире, уже ни на что не надеясь, всматривались в окно растерянные старики.

В трех кварталах от Бароновского моста, по улице Бутырина, тяжело опираясь на палку, шел грузный, давно не бритый мужчина. Под левой лопаткой пылал огонь, в глазах прыгали темно-красные мошки, где-то сброшен ставший неподъёмным рюкзак. Мужчина не видел ни разбитых зданий, ни остатков деревьев, ни затянутого дымом низкого неба. Перед его взором искрилась нефтяными бликами Сунжа и ласково светило солнце.

И плыли на камерах, и кричали, и смеялись, не в силах сдержать восторг, пять грозненских пацанов.