– Дети помогают?
– А как же! У нас работа не только в цеху. Тут я за станом тку семь часов. А дома надоть шпули намотать, подготовиться… Значит, часа четыре ребятишки мотают. Видишь, оно у нас, дело-то, по-артельному поставлено. Одна видимость фабрики то есть.
– А если домашних нет?
– Тогда все самому надоть.
Я подозвал мастера, который вертелся возле нас:
– Скажите, сколько часов работают ваши ткачи?
– Семь часов…
– А где шпули они мотают?
Он замялся, поглядел на Демушкина, тот отвернулся и дымил, как паровозная труба.
– У нас есть тут пристройка… – сказал мастер. – Там наматывают шпули для платтовских станков.
– А для ручных станов где мотают?
Мастер опять посмотрел на Демушкина.
– А ручные станы в подспорье стоят. Они вроде как сверхплановые. Матрасы ткут – и больше ничего. Кули еще.
– Это неважно.
– Как неважно? Такую продукцию на поток не поставишь… индустриальную основу чтобы… А здесь на добровольных началах.
– Да боже мой! Где они шпули мотают?
– Ну где?.. На дому.
– Понятно. Пожалуйста, оставьте нас вдвоем.
Мастер отошел.
– Вы мне больше ничего не хотите сказать? – спросил я Демушкина.
Тот покосился на спину мастера и понизил голос:
– Ежели вы насчет женщин интересуетесь, которых притесняют, тогда пройдите в пристрой. Там есть Полька Мокеева. Только я ничего не писал и знать не знаю…
Пока мы разговаривали с Демушкиным, ткачихи переглядывались, делали какие-то таинственные знаки руками и наконец все перестали работать. Наступила непривычная тишина. Я шел к выходу и спиной чувствовал, как сверлили меня любопытные взгляды. И летел за спиной приглушенный говорок:
– Из райкома, что ли?
– Говорят, из газеты, Демушкин стукнул.
– Ну? Теперь его Васютин проглотит.
– А может, подавится?
Перед деревянной пристройкой меня догнал мастер.
– Вы Мокееву ищете? – торопливо спросил он.
– Я?!
– Мне Демушкин сказал, будто вы у него выспрашивали. Я сейчас позову.
И не успел я остановить его, как он растворил дверь и крикнул:
– Поля, выйди на минуту!
На пороге появилась женщина лет тридцати, в синей кофте и в цветной косынке. Она была недурна на лицо, и фигура еще сохранилась, особенно бросались в глаза ноги – сильные, хорошо развитые в икрах, и тонкие, сухие в лодыжке, обхваченные белыми носочками, словно забинтованные перед пробежкой. Вся она так и располагала, манила к себе; и только черные, узкого разреза глаза ее смотрели недоверчиво и диковато.
– Товарищ из газеты к тебе, – сказал ей мастер, улыбаясь. – Ты писала?
– Я никому не писала и никого не звала, – ответила она резко и неприязненно посмотрела на меня.
– Здесь какое-то недоразумение. Я вовсе не утверждал, что вы писали.
– Тогда чего же вам надобно от меня? – спросила она строго.
– Просто поговорить хотелось…
Она едко усмехнулась и сложила руки на груди:
– Ну, поговорите.
– Вы давно работаете на фабрике?
– Пять лет.
– В каком цехе?
– На механических станках.
– А теперь?
– Шпули мотаю.
– Почему вас перевели на шпули?
– У директора спросите. Ему видней, – она повернулась и ушла в цех, хлопнув дверью.
Я посмотрел на мастера. Он пожал плечами и скривил губы:
– Видите ли, она страдает от одиночества. И потому ей мерещится всюду, будто ее мужики преследуют.
– С чего бы это?
– Муж ее бросил. Тут у нас был киномеханик, артист. Ребенка оставил ей, а сам сбежал. С той поры она и сделалась вроде бы ненормальной. Все ей кажется, что мужики к ней пристают. Она и вас за такого приняла.
– Ладно, разберемся.
– А что, неужто письмецо вам прислали?
– Вы по заданию следите за мной или так? – не выдержал я.
– Одно мое любопытство, и больше ничего, – смиренно ответил он.
Я вышел на фабричный двор. На высоком конторском крыльце стоял, как гусак на дозоре, председатель месткома. Увидев меня, он юркнул в контору. Взойдя на крыльцо, я обернулся – на фабричном дворе стоял мастер и наблюдал за мной, а из дверного притвора густо выглядывали ткачихи.
Директор на этот раз оказался в кабинете. У него сидел председатель месткома да еще двое, про которых директор коротко сказал:
– Наш актив. Знакомьтесь.
Один из актива, высокий прыщеватый парень в фуфайке и в резиновых сапогах, оказался красильщиком, второй – громадный, краснолицый, словно ошпаренный кипятком, в суконном мятом пиджачке и в парусиновых туфлях, был завскладом.
А директор был нарядный, как снегирь: оранжевый джемпер, желтый галстук, пиджак пестрый в клетку и венец этого великолепия – серая зимняя шляпа немецкого фасона с приплюснутой тульей и с простроченными краями. Он встретил меня на пороге и достойно приподнял шляпу.
Говорил больше сам директор: худой, рыжий, с крупным носом и белесыми ресницами, он постоянно распахивал свой пиджак, картинно обнажая оранжевый джемпер.
– Между прочим, в наших местах писатель Куприн побывал. Описывал… Значит, со времен писателя Куприна наши селы полностью изменили свой облик, то есть электрифицированы, радиофицированы и тому подобное. Между прочим, видите напротив дом с мезонином? Фельдшер построил, сам, – он указал в окно.
Дом и в самом деле стоял с мезонином и весьма приличный.
– Интересно! Помните, как в рассказе Куприна фельдшер культурно развлекается? Водку с ландышем пьет, волкам подвывает… Черт-те что!
Актив засмеялся.
– Все изменилось, все! – патетически произнес директор.
– Да, это верно, – сказал завскладом, глядя на свои туфли. – Молодежь у нас хорошая. Все больше в образование идет. Здесь мало кто остается.
– Ну, мы не жалуемся. Рабочих у нас хватает, – сказал директор.
– А с колхозом у вас какие отношения? – спросил я.
– Помогаем. Каждый ткач должен отработать сто трудодней.
– Они что, колхозники?
– Бывшие. А есть которые и с паспортами, – ответил председатель месткома.
– Как им платят за работу в колхозе? Среднемесячный заработок?
– Нет, они на трудодни получают в колхозе, – ответил директор.
– А что платят на трудодни?
– Посчитать можно, – Васютин прикрыл на минуту глаза. – Если считать все со всем, то, пожалуй, по рублю выйдет. Приблизительно…
– А вы поточнее скажите, сколько дали ткачам на трудодень в этом году?
Директор вытянул трубочкой губы:
– Ну, в этом году еще не платили.
– А в прошлом?
– И в прошлом денег не давали…
– А зерно?
– Зерно? Зерно не положено, потому как не колхозники, – оживился директор.
– Так чем же им платят?
– А вот картошку копают – одна десятая часть идет им. Сено дают, – торопливо подсказывал председатель месткома. – Усадьбы у них большие. И это в счет.
– Да, да! В этом году залило лесные луга… Так им, знаете, вместо сена болота отдали. Вот они и буркают в них, – засмеялся Васютин. – Частная жилка еще сидит в них, сидит…
– Ого! На себе выносят траву-то… По пояс в воде, – заулыбался председатель месткома. – Пупок готовы надорвать, если для себя. Вот народ!
– Жадность! А ведь у нас зарабатывают помногу – и по семьдесят и по восемьдесят, – сказал Васютин. – Да что ж мы сидим? Пошли к народу! Сами убедитесь. У нас такие передовики, что в счет будущего года работают.
Мы всей гурьбой вышли на крыльцо. И тут нас неожиданно встретила целая толпа ткачей. Они сгрудились перед конторой – больше все бабы. Пелагея Мокеева стояла поодаль, возле забора, рядом с ней покуривал Демушкин. Я сошел вниз, но Васютин и его актив остались на крыльце. Обе группы выжидающе притихли.
– Вы что-то пришли сказать? – обратился я к толпе.
Глядели наверх, на Васютина, меня вроде бы не замечали.
– По скольку часов вы работаете? – спросил я переднюю широколицую женщину в толстой клетчатой шали.
– Она у нас не работает! – крикнул председатель месткома.
Толпа разом зашевелилась, полетели возгласы:
– А сколько она отработала!
– Сколько тику наткала!
– И пенсию не дают!
– Это как рассудить?!
– Не заслужила, – ответил с крыльца директор.
– Это я-то не заслужила! – азартно стукнула себя в грудь женщина в шали. – Бесстыжие глаза твои, Васютин.
– Обманывать государство не надо! – крикнули сверху.
– Вы обманываете государство, вы! – неслось снизу.
– Пустые слова, – сказал Васютин.
– Ах, пустые! А кто нас каждый месяц на работу в колхоз гоняет? Кто?!
– Ну и что? При чем тут государство?
– Вы ему очки втираете, будто сам колхоз справляется.
– Все мы обязаны помогать колхозу.
– А кто платить будет?
– У меня что, частная лавочка?
– А это как, по одиннадцать часов вкалывать?!
– Где это вы по одиннадцать часов вкалываете? – повысил голос директор.
– То ты не знаешь? Здесь, у стана навалтузишься и дома шпули до полуночи мотаешь!
– А я вас не заставляю надомничать. Вы что хотите, чтоб я приказ отдал – в цехе шпули мотать?
