Наконец, они пропустили снимки через машину и поняли, что имеют дело с растущим и формирующимся существом. С личинкой неизвестного науке паразита.
– Только резать, – сказал Шпорт, – чем раньше тем лучше. Мы не знаем, что это, но оно ест девочку изнутри. Это может стать непоправимым, или уже стало. Оно ведь не только ест, но и выделяет продукты жизнедеятельности.
Оно отравит весь организм. Первыми полетят почки.
Шпорт все еще не понимал главного. Это сьест не только почки. И операция здесь не поможет.
Но сперва ее повели к гадалке. Посмотрев снимки, гадалка вдохновилась.
– Это ункуб, – сказала она, – ой-ой-ой! Гдеж ты его подцепила? Это жуткий зверь. Впервые сама вижу такого. Моя бабка видала – раньше ункубов было больше. Бабка видала троих, если не врала. Если он родится на свет… Скажи, девочка, ты когда-нибудь чувствовала ужас, которому нет названия в человеческом языке?
– Постоянно, – ответила Э. – А что будет, если он все-таки родится на свет?
– Не родится. В старые времена таких как ты удавливали или усыпляли.
Теперь вроде делают операции. Но это очень больно, ты не можешь представить себе, как это больно. Даже я не могу представить, что чувствуешь, когда ункуба выдирают. Этот хряст и хруст… И когда лопается каждая жилка, тебе кажется, что от боли лопаются твои глаза.
– Но если родится?
– А если он родится, малышка, то может погибнуть все. Все, что сделано за века. Это абсолютная сила. Это маленькая вселенная.
Мамаша Э начала всхлипывать.
– Вы набиваете себе цену, – сказал отец, – красочно, но не убеждает.
«Лопаются глаза!» Чтоб твои собственные лопнули!
– Но ункуб это духовное существо, – продолжала гадалка, – это не зверь из мяса и костей. Обычная операция тут не поможет. Разве что операция на мозг.
Тень на фотографиях – это просто проекция из мозга. Пробуйте пить успокоительное.
– И все?
– Нет, есть хороший способ. Но за дополнительную плату.
Э попросили уйти и дальше говорили без нее.
– Есть три удавки, которые душат зародыш ункуба, – рассказала гадалка. —
Три удавки: тяжелый труд, развлечения и суета. Одной удавки мало. Пусть она работает до упаду, а когда не сможет работать, подсуньте ей телевизор или мальчиков, но поглупее, попроще, пусть она читает газетки и болтает по телефону, пусть будет побольше пива, слюней и секса. И ни на минуту не давайте ей быть одной. Ее сознание должно выключится. Она должна стать животным. Усталым, но довольным животным. Это не поможет, если вы не организуете ей что-то такое, ради чего она бы постоянно суетилась. Она может работать и думать, может читать газету и думать, может давать себя лапать и все равно думать. Но нельзя думать когда суетишся. Вы меня поняли? Ункуб умрет, когда она разучится думать. Все дело в мозге. Или вы хотите, чтоб ей отрезали половину головы?
Они поняли. Они увезли ее в другой город на два месяца.
Когда они вернулись, оказалось, что ункуб сжался вполовину. С операцией решили повременить.
Э сразу же пришла на башню.
Она была спокойной, дельной и грустной.
– Я хочу попросить, – сказала она, – зови меня. Зови меня тогда, когда я начну тебя забывать. Зови меня тогда, когда мне будет плохо. Но не слишком часто. И никогда не делай того, что в прошлый раз. Я умру, если ты не позовешь. Просто позвони и я услышу твой колокольчик.
Но она пришла не скоро. В первый раз она была очень простужена, во второй раз с поврежденным запястьем, в третий у нее в душе стоял заслон, сквозь который невозможно было проникнуть. В ней появилась враждебность. Она принесла с собой нож, и нож был отлично наточен.
– Как мне все надоело. Я уже ненавижу всех и себя в том числе. Я бы хотела быть тобой, – сказала она.
Он пожалел, что она не сказала «с тобой».
– Такой так ты, – в тебе есть что-то вселенское, ты знаешь? Я кусаю яблоко и в нем тоже ты. Ты во всем. Люди не могут быть такими. Я бы хотела иметь свою башню хотя бы с одним колокольчиком и не видеть никого рядом. Я бы улетела, если бы могла летать. Когда я умру, стану ли я такой как ты? Я хочу стать призраком после смерти. Ты дашь мне колокольчик?
Он не обратил внимания на нож даже тогда, когда Э занесла его. Она стала резать основную веревку колокола. И колокол замолчал.
– Мы больше не встретимся, – сказала она, закончив. – Ты не будешь меня звать.
Он чувствовал, как Э уходила. Это был уход навсегда. Но его волновала собственная боль. Ведь его жизнь на башне имеет смысл только если колокол может звонить. Ни одна женщина не может сравняться с его колоколом. Колокол абсолютен. Он сразу же начал сращивать веревку. Физическое сращение заняло лишь несколько секунд, а настоящее могло не завершиться никогда.
Э вышла из башни и пошла по направлению к реке. За ней двинулась машина.
Двое, идущие настречу, удивительно быстро и профессионально скрутили ей руки, дверца машины отрылась и приняла груз.
Призрак просочился в машину. Машина уходила все дальше и его присутствие слабело. Он сжался в точку и старался удержать присутствие. Он чувствовал себя так плохо, что временами начинал растворяться. В эти моменты из-под ног сидящих поднимались струйки дыма. К счастью, никто не смотрел под ноги. Вскоре машина свернула и остановилась в военном городке километрах в трех от города.
Он проник в сознание Э и попробовал распространиться, но ей уже сделали укол. Сознание сжималось как комната с опускающимся потолком, как невод, который тащат на палубу. Сознание наполнялось ленивой лиловой тьмой, вязкой, словно кисель. Тьма густела и ему едва удалось вырваться наружу.
Выйдя, он стер с себя остатки лекарственного сна.
Он был бессилен.
Его всемогущество не распространяется дальше верхних этажей башни – а в любом другом месте он может управлять лишь сознанием тех, кто однажды слышал колокол, и не просто слышал, а прислушался к звуку.
Он запомнил расположение комнат, коды замков, просмотрел документы и подслушал некоторые разговоры. Это ничего не дало. Ей собирались делать трепанацию – ее свежий розовый мозг вскроют и станут резать, чтобы убить то, чего не понимают.
Он всю ночь пытался вызвать кого-то из слышавших колокол, и еще раз убедился, что всегда звонил зря. Никто не откликнулся на зов. Может быть, срощенная веревка мешала по-настоящему звучать. Но на утро ему повезло.
Пришли две подружки – те самые, веселая и надменная. Они принесли пирожков.
Их звали Бармалина и Снежася. Снежася та которая злее.
– Ты как думаешь, наша дурочка свихнулась? – спросила Снежася.
– Не надо было давать ей денег на билет.
– А, не то, так другое. Такие хорошо не кончают.
Призрак наступил ей на ногу и от неожиданности она выронила пирожок в пыль.
– Что такое? – удивилась Бармалина.
– Кажется, я почувствовала его.
– Так дай ему пирожок и пусть сыграет на колокольчиках.
Она подняла пирожок, отряхнула от пыли, подожила на балку и предложила его хозяину башни:
– Кушай, это тебе. За это сыграй что-нибудь.
Но он не мог играть ничего настоящего, ничего такого, что сразу порабощает человека. Впрочем, он льстил себе: такого он не мог играть никогда. Но сейчас все, что могло прозувучать, было бы так плохо и так фальшиво, что он решил молчать. Подружки поскучали немного и собрались уходить. И тогда он колыхнул больной колокол – от отчаяния. Звук был неописуемо плох. Подружки остановились. Они выглядели как дети, услышавшие дудочку крысолова. Их взгляды медленно покрывались инеем. Он ударил и их ноги синхронно дернулись. Он начал играть ритм и они стали танцевать.
Оказывается, эти амебы просто не могли понять настоящий звук, но зато такой, поддельный, бил их наповал. Пока две дуры танцевали, он думал о том, как с ними расправится. Вначале ему хотелось убить. Потом он отвлекся.
Течение людей внизу приостановилось и стало сворачиваться в вихри. И каждый вихрь тоже начинал танцевать, подпрыгивая в ритме музыки.
Пусть они получат зрелище.
Он прогнал Бармалину, а Снежасю заставил раздеться и голой влезть на верхний ярус. Смотровая площадка имела верхние перила, сделанные на высоте примерно в три метра над нижними. Издалека они казались настоящими, а вблизи оказывались просто орнаментальными арками. Когда люди выглядывали из-под них, колокольня казалась огромной. Снежася сбросила последнюю одежду и стала танцевать на брусе шириной в четверь метра. Призрак придал ее танцу изящество и грацию, смелось движений, хореографическую четкость и колдовство. Но люди внизу его удивили. Вместо того, чтобы любоваться и продолжать веселье, они стали орать и бросать камни. Они были разъярены. Если бы не вооруженный привратник, они бы ворвались в башню.
* * *
Прошло уже минут сорок, привратник накрепко запер дубовые двери. Стали появляться мужчины с канистрами бензина. Наконец прибыла пресса. Как только корреспондент настроил стереокамеру, танцующая сделала кувырок и бросилась вниз.
