Я сижу, уставясь в четвертушку тетрадного листа. Одна фотография, на хорошей бумаге, срочно!
Только слепая курица могла не заметить, что сын влюбился!
«…А какие тут закаты! Вокруг ночь, только на западе пламенеет горизонт – закат. Несколько часов назад здесь пролетели бомбардировщики, оставив за собой газовый шлейф. И вот ярко-малиновый горизонт весь исчерчен этими темно-фиолетовыми полосами. Впечатление такое, как будто стоишь на гигантской эстакаде в окружении звездного неба и смотришь на планету Марс, медленно выплывающую из черноты космоса, всю изрезанную тайнами и каналами…»
Господи, это же все о любви!
– Борис! – позвала я, устав смотреть в темный потолок. – Боря, случилась ужасная вещь!..
– Мм-м? – спросил он.
– Ужасная вещь, Боря! Витька женится!..
– Спать! Спать! – сказал Борис и, не открывая глаз, похлопал меня по плечу.
– Он сказал, что бросит институт…
– Почему обязательно ночью? – пробормотал Борис и шумно повернулся на другой бок.
Наше утро начинается в семь. Борис поднимается первый. Он принимает душ, бреется и ставит чайник. Когда чайник вскипает, он будит меня. Мы вместе завтракаем, и Борис убегает. После чего я бужу Витьку. Он неплохо устроился, работает в трех кварталах от нас. Неторопливым шагом минут пятнадцать. Ну, а мне вообще к часу дня. Я логопед – занимаюсь исправлением речи у младших школьников.
– Слушай, мне приснилось, что Витька надумал жениться? – спрашивает Борис, помешивая ложечкой в стакане.
– Если бы! – говорю я. – К сожалению, это явь!..
Борис приготовляет себе бутерброды. Намазывает хлеб маслом и сверху кладет ломтик колбасы без жира.
– Как ее зовут? – спрашивает он.
Я ожидала любой реакции, только не этой.
– Неужели тебе не безразлично, как ее зовут? Можно подумать, что дело в имени! Остальное тебя вполне устраивает!..
Меня просто бесит спокойствие, с которым он жует свой бутерброд.
– Так вот, твой сын вчера заявил, что хочет бросить институт, жениться и уехать на Север с молодой женой, – говорю я. И мстительно замечаю, что процесс жевания прекращается.
Борис смотрит на меня ошарашенно, потом делает глотательное движение и наконец произносит:
– Это надо поломать!..
– А как ты это поломаешь? Как? – Я прикрываю кухонную дверь, чтобы не разбудить Витьку. – Она к нему приезжала! Да, брала три дня за свой счет. И он уже ставит ее мне в пример!.. Откуда я знаю, до чего у них там дошло?
– Не делай большие глаза, – говорит Борис. – Мы это поломаем!
Он смотрит на часы. Ему пора. Он целует меня в щеку и на цыпочках пересекает проходную комнату, где стоит Витькина тахта. Я провожаю его до передней. Зимний плащ на подстежке тесноват ему в груди – верхняя пуговица всегда отрывается. И сейчас она висит на честном слове.
– Не застегивайся на верхнюю, – говорю я. – Вечером пришью…
Я привожу себя в порядок. Грею воду для термических бигуди. Тоня, у которой я причесываюсь к праздникам, их презирает. «Разве чтоб добежать до парикмахерской», – говорит она. Все же они меня выручают. Я смотрю на себя в зеркало без отвращения. Красивой я никогда не была. Красивой считает меня только Борис, хотя именно он дал мне прозвище Обезьянка. У него это звучит ласково. Иногда и Витька пытается называть меня так, вслед за отцом. Но я ему запрещаю. Нечего фамильярничать! Конечно, ему повезло, что у него молодая мама! Но это еще ничего не значит!..
Мне жалко его будить. Он спит, обняв подушку, как-то подмяв ее под себя, словно боится, что ее у него отнимут. Внешне он похож на меня, такой же смуглый и темнобровый. Волосы тоже темные, только начали отрастать. Босая нога – сорок третий размер – торчит из-под простыни. Да, тахту придется менять! Придется ли?..
Я все время думаю о вчерашнем. Слова Бориса меня слегка обнадежили. Может, и правда поломаем?.. И я принимаю решение – с Витькой об этом ни слова. Пока он сам не заговорит.
– Ефрейтор Звонцов! – зову я и исполняю сигнал «подъем». Он меня обучал этим сигналам.
– Ты все перепутала, – говорит он, приоткрыв один глаз. – Ты сыграла «отбой», и теперь я должен еще вздремнуть!..
Я включаю радио на полную мощность передают увертюру к опере «Аида» – и убегаю готовить завтрак. Витьке ничего не остается, как вскочить с постели и убрать звук.
Он делает зарядку, пуская в ход гантели и растягивая на груди эспандер. Иногда снимает с гвоздя боксерские перчатки – он их приобрел еще до армии – и тузит дверной косяк со зверским выражением лица.
Потом он плещется под душем, и, когда возникает передо мной в тренировочном костюме, с ясным и детским лицом, я весело рапортую:
– Ефрейтор Звонцов! Разрешите доложить – кушать подано!..
Сегодня его любимый завтрак: взбитая яичница и кофе.
– Ну, что? Дома лучше, чем в армии? спрашиваю я ревниво.
– Смотря в каком смысле, – говорит он. – Если в смысле еды, то нас кормили неплохо. Питание в армии – дело государственной важности!
– Но такой яичницы ты там не ел? Сознайся!
– Сознаюсь! О такой яичнице я мечтал два года! Каждое утро, когда я зачеркивал масло, я приближал к себе миг, когда смогу ее съесть в условиях нашей кухни!..
– Да, тогда ты мечтал о доме, – говорю я. И умолкаю. Нет, ни слова о вчерашнем! Возможно, это его удивляет. Ну что ж, вчера он удивил меня. Так удивил, что я всю ночь не могла уснуть!..
По утрам он зачеркивал масло. Кто-то из остряков подсчитал, сколько за два года службы солдат должен съесть масла. Проглотив свою порцию, они зачеркивали в самодельном календарике очередную цифру. Эта игра особенно утешала салаг-первогодков в первые месяцы службы в армии. Салага, Солобон, Салапет, Чижик – насмешливо-нежные прозвища новобранцев. Год прослужил, и ты уже на полпути к дому. Ты уже не Салапет какой-нибудь, а Шнурок, Черпак, Фазан!.. И служить тебе веселее. Но дни идут, и вот ты уже Старик, а там и Дед – это уже после того, как опубликован приказ министра обороны об увольнении в запас твоего призыва… Два месяца до гражданки! Нижняя койка в казарме – уважение и почет! И вместе с нетерпеливым желанием увидеть своих, по которым соскучился, легкая грусть – прощание с друзьями по службе…
Я все это знаю из Витькиных писем. Таких откровенных, как мне казалось.
– Ну, я пошел, – говорит он. – Если мне будут звонить, скажи, придет поздно…
– Ты не зайдешь домой после работы? Прямо в институт? – спрашиваю я.
– Еще не знаю, – говорит он. И достает новый свитер – наш с отцом подарок к его возвращению. – Возможно, я на занятия не попаду…
Я смотрю на него. Как он тщательно причесывает перед зеркалом свои вихры. Как придирчиво разглядывает себя, нахмурив брови и придав лицу строгое выражение.
– Что значит – не попадешь? – Я помню свое решение и сдерживаю себя изо всех сил. – Разве это зависит не от тебя? Сегодня четверг!..
– Да, сегодня четверг. А завтра пятница. А послезавтра, как ты сама понимаешь, суб… Чур, не драться!..
Я делаю вид, что хочу бросить в него табуреткой, и он выскакивает за дверь. Сейчас он промелькнет во дворе и скроется в арке ворот. На весь долгий день, до позднего вечера…
Нет, надо что-то предпринимать! И как можно скорее!..
Я брожу по дому в своих термических бигуди. Скоро и мне на работу. Может быть, там хоть слегка отвлекусь со своими милыми крошками!.. Эти детки соскучиться не дадут. В прошлый раз я велела им сочинить предложение, где бы часто встречалась буква «ж». И третьеклассница Аня Еголина тут же мне выдала: «Мужчины не могут жить без женщин»…
Надо собрать родню и друзей, устроить совет! Друзья у нас есть, а вот с родней не густо. У Бориса всего лишь брат и тетя, у меня вообще никого. Если бы у меня был брат! Когда мне трудно, я всегда вспоминаю о том, что у меня был брат!.. Мой Коля!..
Он лежит в братской могиле на берегу Донца. На мраморной доске обелиска его имя стоит первым, потому что он гвардии лейтенант, а остальные восемнадцать – сержанты и рядовые.
Когда он погиб, ему было как сейчас Витьке!..
Они ушли в один день – мой папа и брат. Тот день я запомнила на всю жизнь – шестнадцатое июля… И оба погибли. Сначала отец. Мы о нем ничего не знали. Просто от него не стало вестей. Но я продолжала ему писать. Мне было тринадцать лет, я упорно ждала ответа. И ответ пришел.
Наверху сложенного вдвое листка простым карандашом было написано самое это слово – как заглавие.
Ответ
«дорогая доченька Я письменосец этого баталиона но я недавно в нем нахожусь Я вашего Папу не захватил его у полку нет и я не знаю по кокой причине его нет вы сделайте запрос этого полка начальника штаба вам ответят верно
затем досвидания письменосец Алексеенко Захар Савельевич с 1896 года».
Получив этот «Ответ», я утешилась, повеселела. Я была уверена, что отца перевели в другой полк и скоро он нам напишет!.. И только спустя много лет, повзрослев, я поняла, что, назвав меня «дорогая доченька», фронтовой почтальон Алексеенко уже все знал.
