Прежде чем приступить к рассказу о своих впечатлениях от этой поездки, я хочу кое о чем вас предупредить, рискуя при этом подорвать в ваших глазах престиж писателей. Когда писатель садится писать или начинает рассказывать о том, что он видел, слышал или переживал во время своего путешествия, существуют две опасности. Первая: писатель решает, поскольку это легче всего, быть во всем настолько точным, настолько достоверным и настолько обстоятельным, что его рассказ по форме и содержанию ничем не отличается от бухгалтерского отчета. Вторая опасность: писатель решает просто посвоевольничать и позабавить читателей или слушателей. Приведу вам один пример. Когда я был в Испании, на меня произвело впечатление то, что многие испанцы ненавидят Байрона, Шатобриана, Проспера Мериме, Александра Дюма, Теофиля Готье, Моклера, Пьера Бенуа и некоторых других писателей. Когда я спрашивал, чем это вызвано, испанцы отвечали: они создали порочащую нас легенду об Испании, окарикатурили наш народ, который столько раз доказывал, что может бороться за свободу и социальную справедливость; когда читаешь этих писателей, начинает казаться, будто Испания населена религиозными фанатиками, тореадорами, цыганками и бандитами. Я хочу не быть ни докучливо объективным, ни отталкивающе субъективным. В перелете от Софии до Праги не было ничего примечательного. Он показался нам пустячной экскурсией по сравнению с той дальней дорогой, которая нам предстояла. В Будапеште, впрочем, нам пришлось прервать путешествие, чтобы оттуда съездить в Вену за чилийскими визами, так как уважаемый чилийский консул отказался выдать их, если мы не явимся к нему лично. Итак, мы приехали в Вену и явились к консулу – весьма важной персоне, – который держался с нами так, словно был в ранге посла. Оглядев нас с брезгливой досадой, всем своим видом подчеркивая, что нахальство комитета, который устраивает чествование Пабло, не имеет границ, консул сообщил, что мы можем получить въездные визы в чилийском консульстве в Буэнос-Айресе.
– Сеньор, – сказал я на это. – Мы уже прервали один раз свою поездку, чтобы явиться к вам лично, как вы выразились!.. Если мы прервем ее еще раз и потеряем в Буэнос-Айресе еще два дня, мы настолько опоздаем в Чили на чествование, что наше путешествие потеряет смысл!.. И тогда мы будем считать, что фактически вы отказываете нам в визах.
– Ни в коем случае!.. – горячо заверил пас консул, подумав, вероятно, о возможных нежелательных протестах в чилийском парламенте. – Я дам вам визы, но только если увижу ваши обратные билеты… Многие хотят уехать в Чили, не имея средств на питание и на обратную дорогу… И садятся на шею чилийскому народу!..
Консул явно хотел убедить нас, что причина, по которой он чинит нам препятствия, упаси боже, не политическая, а всего лишь экономическая.
– Вы допускаете, – спросил я, – что два делегата Союза болгарских писателей решились бы поехать в Чили, не имея денег на обратную дорогу?
– Разумеется, нет, – ответил консул. – Но у нас есть такие указания.
И тогда мы имели удовольствие лицезреть, как консул принял вид безобидного и приниженного мелкого чиновника, который выполняет глупые указания, идущие сверху. В Вене мы купили билеты на обратный рейс. Взяли даже голландскую визу. Все это мы проделали, несмотря на немыслимые трудности, очень быстро, за несколько послеобеденных часов, благодаря помощи персонала нашего посольства в Вене. На другой день мы опять явились к чилийскому консулу. В этот раз он выдал визы, излив свой гнев – из-за невозможности нам отказать – на секретаршу. Он каллиграфическим почерком заполнял наши визы, сердито швыряя документы и печати и шпыняя секретаршу – она подает не то, что нужно. Мы вернулись на посольской машине в Будапешт и продолжили прерванный полет в Прагу. Вена – красивый город, но разрушения, причиненные войной, пока еще кое-как замаскированы дощатыми оградами и грубой кирпичной кладкой. Почти ничего не восстановлено. Будапешт в этом отношении – полная противоположность Вене. Там нет никаких следов войны. В Будапеште мы встретили группу болгарских художников, приехавших на экскурсию, организованную «Балкантуристом». Мы узнали их издалека – такой неимоверный шум они поднимали. Здесь не место описывать вечернюю феерию Будапешта или достоинства сердечных и дружелюбных венгров, среди которых я имел счастье провести целый месяц за два года до этой поездки. Скажу только, что, несмотря на пылкий темперамент, несмотря на отличные вина и чардаш, венгры сначала работают, а уж после говорят. Они больше обдумывают свои замыслы и меньше критикуют сделанное.
Что рассказать вам о Праге? У нас совсем не было времени ее осматривать. День был дождливый. Но даже сквозь пелену дождя и клочья тумана она показалась мне городом-поэмой, в котором средневековая романтика переходит в кипучую социалистическую новь. В вашем сознании оживают мрачные легенды о пражском студенте и алхимиках, и вдруг вы попадаете в атмосферу сверхмощной промышленности и ее рабочих, воздвигавших баррикады против немецкого фашизма. За образами Жижки и Гуса встает тень Юлиуса Фучика. В Праге мы узнали, что Ян Дрда и Костра – чехословацкие делегаты на чествование Пабло Неруды – уже уехали. На другой день после обеда мы сели в самолет и под вечер приземлились в Амстердаме. Может быть, вы воображаете, что полет всегда проходит, пусть даже с легким покачиванием, но плавно и гладко? При ветре в самолете трясет хуже, чем в грузовике.
В Амстердаме мы провели два дня. Мы ожидали увидеть серый и хмурый северный город. Напротив, все в нем цветное и яркое – дома, тротуары, трамваи, автобусы, – словно голландцы хотят вознаградить себя за отсутствие солнца и синего неба и рассеять тоскливость северного тумана. Все кирпично-красное, или кобальтово-синее, или охровое. И в то же время все гармонично сочетается. Город изрезан сетью каналов; при известной силе воображения вы вежливо согласитесь с тем, что он похож на северную Венецию – богатую, комфортабельную и благовоспитанную Венецию, где вместо дожей живут короли сыра и экономические боссы Индонезии. Мы действительно остались довольны флегматичной вежливостью голландцев, удобным отелем и хорошим рестораном, красотой города и учтивым обхождением его жителей, но все же мы не могли не подумать о том, что это спокойствие рантье, эти удобства и эта красота зиждутся на нескольких веках эксплуатации колоний, на крови, труде и нищете миллионов индонезийцев. Конечно, я упрекаю не голландский народ, а только его властителей. Человек из социалистического мира может испытывать лишь уважение к народу, который дал Спинозу и Рембрандта, который сопротивлялся Филиппу II и герцогу Альбе и который в XVI, XVII и XVIII веках давал приют всем светлым умам Европы. В Голландии мы видели чиновников, рабочих и докеров, которых так же заботит завтрашний день, как и всех честных людей труда во всех других странах мира. Вечером Амстердам дрожит в неоновых огнях тысяч реклам. Оранжевые, зеленые, синие – они наперебой кричат об удобствах, которые предлагают пассажирам авиакомпании трансатлантических рейсов. Амстердам – город велосипедов. Чиновники, рассыльные, домашние работницы – все движется на велосипедах и лавирует с почти цирковой ловкостью между автомобилями и трамваями. Вагоновожатые водят трамваи в белых перчатках, а кельнеры и служащие в отеле изумляют вас своими элегантными галстуками. На первый взгляд – полное благополучие. Если согласиться с тем, что велосипеды, перчатки и галстуки – символ благополучия, а не дешевая дребедень, прикрывающая классовые противоречия.
Политическое сознание вагоновожатого в Голландии может равняться нулю.
Из Амстердама мы вылетели в Сантьяго холодным ветреным утром. Перед вылетом голландский врач сделал нам прививку против оспы. Плохие социальные условия, нищета и тропический климат, дорогая и недостаточная медицинская помощь превратили страны Южной Америки в подобие огромных клиник для инфекционных больных. Один аргентинский агроном рассказывал мне, например, что в тех краях, где он работал, прокаженные ходили свободно везде и всюду, завязав лица платками, чтобы мухи не садились на язвы. И тем не менее аргентинские, чилийские и бразильские власти такого плохого мнения о здравоохранении в Европе, что не пропускают в свои страны ни одного европейца без прививки против оспы. По правде говоря, эта мера, в сущности, целесообразна. Но пока голландский врач делал нам прививки, мне пришло в голову: «Можно подумать, что они справились со всеми другими болезнями, раз боятся, как бы мы не завезли им оспу!»
Есть одна истина, первейшая в медицине, – врачи не могут бороться с заразными болезнями, пока не будут уничтожены плохие социальные условия, из-за которых распространение этих болезней неизбежно.
Наш громадный четырехмоторный самолет носит выразительное имя «Летучий голландец». На самом деле он никакой не голландец, а обыкновенный американец, некий «Дуглас 621». Голландцы прекрасно могли бы построить такой сами, если бы им не навязывалась сердобольная «заокеанская помощь». Рваные низкие облака скоро скрыли землю от наших глаз. Позвольте поделиться с вами личными ощущениями от путешествия в трансатлантическом самолете.
