— Ты настоящий парень, Простофиля, — сказал я. В ту минуту мне действительно казалось, что сейчас он мне ближе всех — ближе товарищей, сестер и даже Мэйбелл. Стало вдруг так хорошо, как бывает в кино, когда смотришь фильм и вдруг слышишь грустную-прегрустную мелодию. Мне захотелось показать Простофиле, как хорошо я к нему отношусь, и искупить свою вину за то, что чаще всего я поступал с ним как скотина.
Мы проболтали добрую половину ночи. Простофиля не закрывал рта, словно слишком долго копил в себе все слова, которые теперь так торопился высказать. Он рассказал мне, что собирается построить лодку и что мальчишки с нашей улицы не принимают его в футбольную команду, а потом еще что-то, но я уже не помню. Я тоже кое-что рассказал ему, и мне было приятно, что он слушает, как взрослый. Я не удержался и даже рассказал ему немного о Мэйбелл, только у меня получилось, что не я за ней бегал все это время, а она за мной. Он расспрашивал меня о школе. Его голос звенел от волнения, и он так торопился, что проглатывал слова. Я уже засыпал, а он все продолжал говорить, и его дыхание согревало мое плечо.
Следующие две недели я часто виделся с Мэйбелл. Если судить по ее поведению, получалось, что я ей действительно немножко нравлюсь. Я буквально ошалел от счастья.
Но Простофилю я не забывал. В ящике моего письменного стола скопилось довольно много всякого ненужного хлама — боксерские перчатки, книжки приключений, старые рыболовные принадлежности и прочее. Все это я великодушно отдал ему. Мы с ним еще несколько раз беседовали так, как в ту, первую ночь, и, пожалуй, только теперь я по-настоящему стал узнавать его. Когда на его щеке появился длинный порез, я сразу догадался, что он пробовал мою новую бритву — мне только недавно ее подарили. Но я сделал вид, будто ничего не заметил. У Простофили даже выражение лица стало другим. Раньше у него был такой вид, будто он ждет, что ему вот-вот дадут подзатыльника. Теперь же его рожица с торчащими ушами, широко распахнутыми глазами и вечно полуоткрытым ртом выражала удивление и радость.
Однажды я совсем было решил показать его Мэйбелл и похвастаться, что это мой младший братишка. Было это в кино, шел какой-то детектив. Отец дал мне заработать доллар, и я выделил Простофиле целых двадцать пять центов на сладости и прочие ребячьи развлечения, а на остальные повел Мэйбелл в кино. Мы сидели почти что в самых задних рядах, поэтому, когда появился Простофиля, я сразу его увидел. Как только он миновал билетера и вошел в зал, он уже не отрывал глаз от экрана и буквально ощупью двигался по проходу. Я совсем было собрался толкнуть Мэйбелл и показать его ей, как что-то меня удержало. Больно дурацкий вид был у Простофили в эту минуту — он шел по проходу, спотыкаясь, как пьяный. К тому же он еще вынул очки и стал протирать стекла краем рубашки, а его короткие широкие штаны некрасиво болтались вокруг худых коленок. Наконец он добрался до первых рядов, где обычно сидит вся мелюзга. Я так и не показал его Мэйбелл. И все же мне было приятно, что благодаря мне Простофиля и Мэйбелл смотрят сейчас фильм.
Прошел, должно быть, месяц или полтора. Я ног под собой не чуял от счастья, не думал ни о чем другом, кроме Мэйбелл, и, разумеется, забросил учебу. Меня буквально распирало от дружелюбия ко всем, а временами не терпелось с кем-нибудь поделиться. За неимением лучшего моим собеседником обычно становился Простофиля. Он был счастлив не меньше моего. Однажды, не выдержав, он признался мне:
— Знаешь, Пит, кроме тебя, мне никто на свете не нужен. Ты мне как настоящий брат.
А потом что-то произошло. Как и почему это случилось, я до сих пор не знаю. Таких девчонок, как Мэйбелл, вообще трудно понять. Но она вдруг изменилась, встречи со мной ее больше не интересовали. Сначала я не хотел верить и все успокаивал себя, что мне показалось. А потом стал частенько видеть ее в машине одного типа из футбольной команды. У него была желтая открытая машина прямо под цвет волос Мэйбелл, и после уроков она уезжала с этим парнем, хохоча и заглядывая ему в лицо. Я мучился и не знал, как помочь беде. Теперь, если мне удавалось уговорить Мэйбелл встретиться со мной, она чаще всего бывала не в настроении, злилась и почти не глядела на меня. От этого я был все время как на взводе, я совсем потерял уверенность в себе — то мне казалось, что я слишком стучу башмаками, когда ступаю, то мерещилось, что я забыл как следует застегнуть брюки, или же я чуть не умирал со стыда оттого, что у меня прыщик на подбородке. Иногда в присутствии Мэйбелл в меня словно бес вселялся, я начинал разговаривать со взрослыми каким-то развязным, пошлым тоном, называл всех мужчин по фамилии, нарочно опуская слово «мистер», или же грубил направо и налево. По ночам я клял себя, понимая, что выгляжу настоящим кретином, и от этого совсем не мог уснуть.
Первое время я так переживал, что совсем забыл о Простофиле. А потом его присутствие стало раздражать меня. Он же по-прежнему ждал, когда я вернусь из школы, и глядел на меня так, словно ему не терпелось сказать мне что-то очень важное. На уроках труда он смастерил мне полку для журналов, а однажды не завтракал в школе целую неделю, чтобы купить мне три пачки сигарет.
Ему, должно быть, трудно было поверить, что у меня голова забита другим и мне не до него. Каждый раз, возвратившись из школы, я заставал его в комнате; он сидел и с надеждой и ожиданием поглядывал на меня. Я же упорно молчал или так грубо отвечал ему на какой-нибудь вопрос, что он наконец уходил.
Сейчас я уже не могу вспомнить, в какой день что произошло. Мне было так паршиво все это время, что я не замечал, как летят недели. Мне на все было наплевать. Все вроде оставалось по-старому, и никаких слов не было произнесено, но Мэйбелл продолжала разъезжать в машине того парня, иногда одаривала меня улыбкой, иногда не замечала совсем. Каждый день после школы я заходил во все места, где мог бы встретить Мэйбелл. Бывали дни, когда она снова становилась прежней, и я начинал верить, что все обойдется. А потом она опять вела себя так, что, не будь она девчонкой, я бы придушил ее. Чем больше я понимал, каким идиотом выгляжу, чем больше мучился от этого, тем упорнее преследовал Мэйбелл.
Простофилю я уже буквально не выносил. Теперь в сто взгляде появилось что-то похожее на осуждение, словно он винил меня в чем-то и заранее знал, чем все кончится. Он вдруг начал быстро расти и почему-то стал заикаться. По ночам его мучили кошмары, и бывали дни, когда его рвало после завтрака. Мать стала поить его рыбьим жиром.
А потом в один прекрасный день между мной и Мэйбелл все было кончено. Я как-то встретил ее на улице возле аптеки и предложил погулять вечером. Она отказалась, я не удержался и съязвил что-то. Мэйбелл взорвалась и наговорила кучу гадостей — сказала, что ей тошно от одного моего вида, что я ей до смерти надоел и вообще никогда не нравился.
Я стоял как истукан и слушал все это, а потом повернулся и медленно побрел прочь.
Несколько дней я безвыходно просидел в своей комнате. Мне никого не хотелось видеть. Когда заходил Простофиля и смотрел на меня своим странным взглядом, я орал на него, чтобы он убирался вон и не мешал мне. Я старался не думать о Мэйбелл, листал старые номера «Популярной механики» или возился с полочкой для зубных щеток, которую когда-то давно начал мастерить, и порой мне казалось, что я довольно успешно справляюсь со своим горем и почти забыл Мэйбелл.
Но наступала ночь, и тут уж я не мог притворяться. Из-за этого, должно быть, все и пошло вкривь и вкось.
Дело в том, что через несколько дней после того, как Мэйбелл так грубо отшила меня, она мне снова приснилась, как в тот, первый раз. Во сне я больно сжал Простофиле плечо и разбудил его. Он легонько тронул меня рукой.
— Что с тобой, Пит?
И тут меня вдруг охватила такая ярость, что я чуть не задохся. Я ненавидел себя, свой дурацкий сон, ненавидел Мэйбелл, Простофилю и все на свете. Я вспомнил, как куражилась надо мной эта девчонка, вспомнил все свои неудачи и обиды, и вдруг мне показалось, что никто никогда меня не сможет полюбить, разве только такое чучело, как Простофиля.
— Почему мы больше с тобой не дружим, как прежде, Пит? Почему...
— Заткнись ты!.. — грубо оборвал я его и, сбросив одеяло, вскочил и зажег свет. Простофиля сидел на широкой кровати, испуганно тараща на меня глаза.
А во мне поднялось такое, что я уже совсем ничего не мог с собой поделать. Такие приступы ярости случаются, должно быть, только один раз в жизни. Слова уже совсем бесконтрольно слетали с языка. Только потом я смог припомнить, что наговорил тогда, и постепенно во всем разобраться.
— Почему мы больше не дружим? Ты это хочешь знать? Да потому, что ты болван, вот почему. Что ты лезешь ко мне со своей дружбой? Мне просто жаль тебя было, вот я и возился с тобой. А так плевать я хотел на твою дурацкую дружбу!..
Если бы я наорал на него или поколотил, это было бы не так ужасно. Но я произнес все это почти спокойно, тихим и размеренным голосом. Простофиля смотрел на меня, открыв рот, и у него был такой вид, словно его ударили под ложечку. Лицо у него стало белее мела, а на лбу выступили капельки пота. Он вытер их тыльной стороной руки, и она застыла в воздухе, словно он защищался от удара.
