— Бери, бери, да поскорее, пока я не передумал.
Отойдя в сторону, отец достал газету, присел и бережно завернул книгу. Руки его слегка подрагивали.
— Купили? — спросил Толик больше для того, чтобы напомнить о своем присутствии.
— Невероятно, правда? — почему-то шепотом ответил отец. — Я и сам в себя никак не приду. Ты даже не представляешь, сынок, какая это удача!
Он посмотрел на Толика смущенными от неожиданного счастья глазами, выпрямился и сунул сверток подмышку, придерживая его для верности свободной рукой. Бывший владелец сокровища уже закончил сворачивать свой лоток и теперь уходил, таща на себе рюкзак с книгами, но почему-то не по дороге, а прямо в лес, за деревья. И не он один. Впереди и сзади бородача параллельными курсами неслись другие, нагруженные огромными сумками и рюкзаками. Толпа редела прямо на глазах.
— Черт… — сказал отец. — Да это же облава… вот он почему…
— Что-что это? — переспросил Толик, не зная, как истолковать незнакомое слово. — Папа! Что такое облава?.. Папа!
Но отец будто не слышал. Странно напрягшись, он смотрел поверх Толиковой головы, поверх редеющей толпы на что-то невидимое Толику и наверняка угрожающее, если даже такие здоровенные дядьки в панике бегут от него прочь, не разбирая дороги. Он даже отпустил свою драгоценную книгу и, оставив ее подмышкой, крепко взял Толика за руку и даже притянул к себе вплотную и немного за спину.
— Папа! — повторил Толик. — Что случилось?
— Ничего, сынок, ничего… — отвечал отец, сильно сжимая Толикову руку. — Нам с тобой бояться нечего.
В голосе его не слышалось уверенности.
— Папа, больно!
Отец попятился, таща его за собой. Толик выглянул из-за отцовской ноги и увидел дядьку, несущегося по дороге прямо на них. Он был без шапки, растрепан и дышал широко открытым ртом так жадно, как будто боялся, что воздух вот-вот кончится. На боку дядька придерживал большую сумку, очевидно, очень тяжелую, если судить по тому, с какой легкостью она сбила кого-то зазевавшегося. Люди шарахались в разные стороны; еще кто-то упал от столкновения, но сам дядька ухитрился удержать равновесие. Кренясь, он попрыгал на одной ноге, зачем-то коротко взвыл и, не добежав совсем немного до Толика с отцом, свернул через канаву в лес.
И тут выяснилось, что дядька бежал не один — прямо за ним поспешали несколько милиционеров в коротких шинелях и шапках-ушанках. Конечно, налегке им было бежать проще. Самый ближний из них настиг дядьку, когда тот, скользя и цепляясь рукой за кусты, выбирался из канавы. Милиционер сделал что-то такое, отчего дядька сразу опрокинулся на спину — наверное, дернул за ворот. В воздухе мелькнули ноги в резиновых сапогах, сумка взлетела над дорогой и тяжело приземлилась, вываливая наружу книжки, как горошины из лопнувшего стручка.
Милиционер наклонился над упавшим и замахнулся.
— Ты что, падла? — крикнул он ему прямо в разинутый рот. — Ты от кого бегаешь, сука?
Он крикнул еще несколько очень-очень грубых слов, из тех, которые Толик знал уже давно, может, год или даже два, но никогда не думал, что их произносят и милиционеры. Папа потянул его назад, и оттого Толик не видел ударов, а только слышал. Звуки были какие-то влажные, как от камня, брошенного в грязь. А еще они были страшные — такие, что просто ноги подкашивались.
— Папа, — сказал Толик, уткнувшись лицом в отцовское пальто. — А нас с тобой бить не будут?
Отец снова не расслышал, а только потянул Толика за собой, зашагал быстро и широко, так что мальчику пришлось перейти на бег, и тут уже на вопросы не осталось времени, потому что приходилось следить за тем, чтобы не споткнуться. Еще пять минут назад здесь было не протолкнуться, а теперь все разбежались, и дорога совсем опустела, если не считать нескольких листов полиэтилена, гуляющих по ней в обнимку с ветром, и странных, неправильных милиционеров, способных произносить очень-очень грубые слова.
На выходе из леса стояли три желто-синих «газика» и несколько милиционеров курили, переговариваясь между собой. Когда Толик с отцом проходили мимо, один из них, с черной палкой на ремешке, вдруг скомандовал:
— А ну, стойте, граждане!
Отец остановился, все так же держа Толика за руку.
— Вы это нам?
— Вы видите тут рядом других граждан? Что за сверток у вас подмышкой?
— Книга, — глухо сказал отец и откашлялся.
— Книга… — покачал головой милиционер. — Вижу, что не бомба. Давайте сюда. Вы понимаете, что, покупая у спекулянтов, вы являетесь соучастником преступления? Давайте, давайте!
Отцовская рука дрогнула. Он выпустил Толика и весь как-то сгорбился и стал меньше.
— Не надо! — крикнул Толик и заплакал. — Не надо! Пожалуйста, не бейте нас! Мы не хотели. Мы хотели… Мы не хотели…
— Ты что, пацан? — удивленно сказал милиционер, опуская протянутую за книгой руку. — Что хотели? Что не хотели? Ты чего разревелся-то?
— Мы хотели… — выдавил из себя Толик, глотая рыдания. — Подарок маме к Восьмому марта… хотели… мы не хотели…
— Тьфу, черт! — сказал милиционер с оттенком растерянности. — Да перестань ты реветь. Кто тебя трогает? Подарок так подарок… ничего страшного.
— Извините, — глухо сказал отец над Толиковой головой и снова притянул к себе мальчика. — Он просто очень устал за день. Дорога тяжелая. Мы пойдем?
Милиционер пожал плечами.
— Идите. Кто вас держит?
Они уже дошли до поля, когда милицейский «газик» перегнал их и остановился, загородив дорогу. Милиционер, тот самый, выскочил и открыл заднюю дверцу.
— А ну, садитесь. Мне все равно в город, доброшу вас до метро. Вам теперь на автобус до ночи не сесть.
— Спасибо, не надо, — ответил отец. — Мы сами…
— Отставить! — перебил его милиционер, свирепея на глазах. — Ты что, под арест захотел? А ну, садитесь без разговоров!
Толик с отцом уже залезли в машину, а он все приговаривал:
— Ребенок еле на ногах держится, а он «сами»… «сами»… отнимать детей у таких надо… запугал мальчишку, понимаешь…
Потом «газик» вырулил на шоссе, и они увидели огромную толпу, ожидающую автобус, и поняли, что действительно не выбрались бы отсюда еще долго-долго, и тут милиционер замолчал, но всем своим видом будто говорил: «Вот видите, а вы не верили…» — и дальше уже ехали молча до самого метро. У метро отец подтолкнул Толика, чтобы тот сказал «спасибо», и Толик сказал, но милиционер ничего не ответил и даже не улыбнулся, а просто развернулся и укатил. И отец тоже выглядел мрачным, чтобы не сказать подавленным, а Толика все мучил один вопрос, но он не знал, как его правильней сформулировать, и в конце концов просто спросил:
— Папа, а он плохой или хороший?
И отец то ли не понял, то ли опять думал о чем-то другом, своем, взрослом, потому что ответил непонятным:
— Гадская жизнь, сынок. Гадская, гадская…
В вагоне Толик сразу заснул и не просыпался даже во время пересадок, так что отцу пришлось таскать его на руках, как маленького, его и книгу. Короче говоря, умучились они оба настолько, что мама даже не стала их ругать, а просто всплеснула руками и погнала умываться и за стол. И тут они подарили ей книгу, хотя Восьмое марта было еще только через три дня, но шила в мешке не утаишь, да и зачем? И мама была просто счастлива и сказала, что они просто сошли с ума, просто сошли… и что это стоит безумных денег, а Толик сказал, чтобы она не беспокоилась, потому что им повезло из-за облавы, правда, папа? И отец засмеялся, и сразу стал прежним боцманом.
Вечером мама рассматривала книгу на диване, и Толик притулился рядом с ней под пледом. Тяжелые оконные портьеры надежно отгораживали их от холодного насморочного марта, от черной толпы, бородатых дядек и непонятных милиционеров. Тихо урчали трубы отопления, за стенкой шептал телевизор, и в желтом кругу лампы, в углу дивана было тепло, уютно и пахло мамой. Глаза у Толика слипались, но ему было жалко засыпать, потому что «заснуть» означало в следующий же момент открыть глаза в новое серое утро, в школу, в одиночество и холод жизни. Так что он изо всех сил боролся со сном, поддакивая маме и даже иногда задавая вопросы — неважно какие, лишь бы слышать звук маминого голоса, лучше которого не было на свете.
— Посмотри, какая красота, Толик, — говорила мама. — Боже, какая красота, какие краски… ты когда-нибудь видел столько желтого цвета?
— Мм-м… — отвечал Толик.
— Да посмотри же ты, соня несчастный!
Толик посмотрел. Перед ним на весь разворот книги плескалась ослепительная желтая лава. Она вихрилась, клубилась, бурлила, как море. Наверное, это и было море, если судить по берегу, который виднелся вдали на горизонте, похожий на морду огромного фиолетового крокодила, разлегшегося на отмели под желтым небом с круглой дырой желтого жаркого солнца.
— Что скажешь? — спросила мама ласково и слегка насмешливо.
