Джозеф Франкл так и начинает — я хочу сказать, он знает, с кем имеет дело, беря в попутчики трех безумных немецких братьев и еще одного немца, который мечтает о военной славе Германии и мировом господстве.
1854 год!
И конечно, напившись в первый же день, они страшно мучились похмельем — все, включая Джозефа Франкла, обожавшего пиво, да и другую выпивку тоже.
Взгляду путешественника по Западу предстает нечистый на руку землевладелец, шарлатан-врач, циничный фермер, «дикие безбожные» охотники и трапперы, которые, по мнению Джозефа Франкла, выглядели бы странновато на улицах Европы: «Их одежда красноречива. Даже будь им это позволено, они и шагу не ступили бы по мостовой европейского города без того, чтобы тотчас не собрать толпу; люди немедля примялись бы спрашивать друг друга, что за комедианты тут объявились».
Он знакомится с хитрой гулящей женушкой и ее рогоносцем мужем, простым и добросердечным дуралеем; с судьей, направлявшимся в Юту, чтобы вершить справедливость, а заодно выгодно обернуть мануфактуру на 25 тысяч долларов, которую он намеревался продать мормонам— последних Джозеф Франкл считал «непристойной человеческой породой»; с голодным индейским вождем, так и не поблагодарившим Джозефа Франкла за обед; с распутным попом и его очаровательной любимой кухаркой; отрядом индейцев-вымогателей из племени сиу, которые только что победили пауни и теперь тащили на себе двадцать один скальп и показывали всем с особой гордостью; с любезным хозяином каравана, давшим голодному Джозефу Франклу еды и муки.
В Плейсервилле, золотой стране Калифорний, два проходимца с выгодой для себя продали ему сухой участок, некие торговцы продлевали кредиты все то время, пока длились бессмысленные поиски богатства; а сам Джозеф Франкл жил в заброшенной китайской лачуге, раскапывал золото и в конце концов нанялся на работу к другому изыскателю, тоже не особенно богатому.
Все шло наперекосяк у Джозефа Франкла в этой Калифорнии — земле, которую он называет «прекрасной, но несчастливой страной».
И все это время жена Антония ждала его в Висконсине. У нее было слабое здоровье. Прошло три года. Слишком много для молодой женщины, которая к тому же плохо себя чувствует.
Часть 3
Долгие двери Джозефа Франкла
«Мы прибыли в лагерь на третий день с сильного дождя и грозы, так что накрыть ужин удалось с большим трудом. Я разливал чай, и тут услыхал…»
Но мы никогда не узнаем, что услыхал Джозеф Франкл, ибо дневник обрывается сразу после того, как «тут услыхал…»
Перерывы его дневника прекрасны — словно долгие поэтические паузы, когда слышна невинность вечности.
Перед самым «…и тут услыхал…» он работал поваром в караване, который немало натерпелся от индейцев. С пауни выходила просто беда. Большинство их вообще не носили одежды. Бегали голышом, если за одежду не считать оружие, и на уме у них не было ничего хорошего.
«…и тут услыхал…»
Мы не узнаем никогда.
Он вернулся к своему повествованию у края Великих Равнин, и то, что он услыхал, навсегда исчезло.
Следующий перерыв в записях сделан умышленно. В Форт-Ларами он говорит: «я не стану описывать конец моего пути до Солт-Лейк-Сити, ибо не могу припомнить чего-либо интересного».
Вот он в Солт-Лейк-Сити, записей в промежутке нет, а весь путь от Форт-Ларами (больше 400 миль) до Солт-Лейк-Сити был просто дверью, которую можно открыть и шагнуть внутрь.
Дневник Джозефа Франкла обрывается в горах Сьерра, когда он просыпается утром, заметенный снегом.
Антония ждала в Висконсине своего мужа, заметенного снегом Джозефа Франкла, волновалась, гадала, когда же он вернется.
Три долгих года.
Часть 4
Два чехословака похоронены здесь, в Америке
Наконец Джозеф Франкл вернулся к Антонии — теперь ей двадцать три года. Наверное, она была очень счастлива. Наверное, обнимала его и плакала.
На некоторое время он остепенился, они родили еще пятерых детей, и Джозеф Франкл вернулся к жизни пражского музыканта. Давал уроки фортепьяно и пения в Уотертауне, штат Висконсин, служил директором Мендельсоновского певческого общества.
Проработав несколько лет окружным чиновником, он в 1869 году переехал в Крит, Небраска, в 1870-м открыл там бакалейную лавку, но дела шли плохо, так что в 1874-м, поддавшись неясному, но проклятому калифорнийскому наваждению, он оставил жену Антонию с кучей детей в Крите и снова отправился в Плейсервилль опять искать золото. Через годы после того, как утихла золотая лихорадка.
На этот раз по пути в Калифорнию он ничего не писал. Он просто туда отправился. И у него, конечно, опять ничего не вышло. Он даже поселился в той же китайской лачуге, где жил двадцать лет назад.
Не судьба Джозефу Франклу найти в Калифорнии удачу, и он решил двинуть к старшему сыну Фреду, который успел вырасти и жил теперь под Валла-Валла, Вашингтон, зарабатывая рубкой леса.
Фред был американским внуком чехословака, владельца пивоварни и стекольного завода. Как же далеко в этом мире разносятся семена крови.
Весной 1875 года Джозеф Франкл прошел из Плейсервилля до Портленда, Орегон, 650 миль пешком. У реки Коламбия он повернул направо и двинулся в Голубые горы, где жил его сын.
С работой в Вашингтоне было плохо, так что он, его сын и друг его сына решили отправиться в Калифорнию, где дела пойдут лучше (ох, нет!), так начался третий калифорнийский вояж Джозефа Франкла.
Они ехали на лошадях, но зима стояла холодная, и сын Джозефа Франкла решил вернуться и доплыть до Калифорнии пароходом; отец и друг продолжили путь на лошадях.
Хорошо: на данный момент сын на пароходе, а отец на лошади едут в Калифорнию. Уже странно. История Джозефа Франкла вообще непроста.
В Орегоне Джозеф Франкл заболел: одиннадцать дней ничего не ел, несколько суток бредил. Я не знаю, что это был за бред, — наверное, там были индейцы и концертные залы.
С попутчиком они растерялись — тот сперва искал его, потом отправился за подмогой. Несколько дней спустя Джозефа Франкла нашла экспедиция: он лежал мертвый лицом в снег и не казался особенно несчастным.
В бреду он, наверное, думал, что смерть — это Калифорния. Его похоронили в Форт-Кламате, Орегон, 10 декабря 1875 года, в исчезнувшей навсегда могиле. Так закончилось его американское детство.
Антония Франкл умерла в Крите, Небраска, 21 ноября 1911 года — и на этом закончились все ожидания.
Все, кого я встретил там, где не побывал
— У меня короткая линия жизни, — она говорит. — Черт побери.
Мы лежим под одеялом. Сейчас утро. Она разглядывает свою ладонь. Ей двадцать три года; темные волосы. Она очень пристально разглядывает свою ладонь.
— Черт побери.
Японские ловцы кальмаров теперь спят
Потому и забыл тем утром о бутылке — японские ловцы кальмаров спят, а я думаю о том, как они спят.
В час ночи перед сном я видел, как они ловят кальмаров. В Тихом океане подо мной стояли на якорях лодки, и на них сиял свет. Этим светом ловцы приманивали кальмаров. Четыре лодки японских ловцов кальмаров расположились четко, как звезды в небе. Своим собственным созвездием.
Потому я и забыл о бутылке. Думал про то, как до самого рассвета они ловят этих кальмаров и, может, пропустят перед сном один-два стаканчика. Надо было думать о бутылке, а не о спящих японских ловцах кальмаров.
Месяц назад я привез бутылку, в Японию.
История довольно интересная. Однажды вечером, за пару недель до того, как я отправился из Сан-Франциско в Японию, мы сидели с друзьями в баре и говорили, что хорошо бы взять бутылку и насовать в нее записок, потом я отвезу ее в Японию и брошу в море.
Старый друг бармен принес очень крепкую пустую бутылку, где некогда обитало «драмбуи», и мы стали писать записки, пряча их друг от друга. Каждый сочинял послание, но держал при себе — затем, никому не показывая, опускал в бутылку; через пару часов в ней собралось тридцать пять или сорок записок. В тот вечер это напоминало срез вечернего американского бара.
Мой друг бармен заткнул бутылку пробкой и запечатал очень прочным сургучом, который носил с собой, поскольку работал еще каллиграфом и ставил именные сургучные печати под выведенными собственноручно прекрасными словами. Бутылку он запечатал профессионально. Пьяный и счастливый, я потащил ее домой.
Через пару недель я привез бутылку в Японию — бросить в море, где она поплывет по течению, может даже обратно в Америку, а лет через триста ее найдут и с любопытством рассмотрят, или, может, она просто разобьется о калифорнийские скалы, кусочки стекла упадут на дно, а свободные послания, проплавав свою короткую жизнь, превратятся в неразличимый осадок течения, что безымянно выпадает на прибрежные мели.
