Глава 2
Жизнь без пчелки Майи
Никогда не забуду тот день. Я пришла из школы, уже в прихожей меня смутила какая-то жуткая тишина, что-то витало в воздухе такое… даже не могу объяснить! Я бросила свой портфель прямо в коридоре и тихонько на цыпочках стала пробираться в зал. Папа сидел на диване, надломленный, но какой-то большой, словно выросший в два раза! Он казался поверженным греческим богом (нам как раз в этот день рассказывали про Зевса). И вот я прихожу, а громовержец сломан. Папа не слышал моих шагов. Я постояла напротив с минуту и тихо произнесла: «Папа». Он не реагировал. Я позвала громче, отец вздрогнул.
– А… доченька, – сказал он скрипучим голосом. – Ну, как прошел твой день?
– Получила пять, – еле слышно ответила я.
– Это хорошо, – сказал папа, снова удаляясь в свои мысли.
Я решила во что бы то ни стало вернуть его из тумана сознания и стала говорить более громко и уверенно:
– Я получила пять по внеклассному чтению.
– По внеклассному? Это как?
– Это когда не по школьной программе.
– Понятно, – произнес папа с трудом.
Вдруг из его глаз покатились здоровенные слезы. Я уставилась на них как завороженная. Я привыкла слышать о том, что настоящие мужчины не плачут. А папы тем более.
– Ты заболел? – чуть дыша, спросила я.
Он в ответ грустно улыбнулся и повернул ко мне лицо, мокрое от слез.
– Я? Нет, я здоров как бык.
– А почему ты плачешь?
Папа сделал паузу, опустил глаза и отвернулся. У меня вспотели ладошки, я нервно терла их об юбку в ожидании ответа.
– Потому что зашло солнце, – выдохнул папа.
Я не поняла тогда, что именно имеет в виду страдающий родитель, но у меня сжалось сердце как-то не по-детски. Будто я в один миг повзрослела. Я осознала, что теперь все будет по-другому. Я подошла к нему и прижалась сильно-сильно. Мне хотелось сказать ему что-нибудь приятное. Я обхватила ладошками его колючее лицо и, повернув к себе, очень серьезно заявила:
– Ты самый лучший папа на свете!
В его потухшем взгляде забрезжил огонек жизни. Он даже улыбнулся. Прижав меня к себе, тихо прошептал:
– Какая человечная у меня дочь!
Я растерялась, не понимая смысла слова «человечная». Но, судя по интонации, оно означало что-то очень хорошее.
Мы долго сидели обнявшись и напряженно молчали. Я даже не спросила, где Майя: боялась услышать что-то очень страшное. Невероятно страшное. То, что может даже свести с ума…
Мы с папой жили дружно. Он много работал, покупал мне подарки. Каждую неделю я получала какой-то сюрприз. Это и хорошо, и… Вы понимаете, что это тоже путь к КС? Какое у меня сформировалось отношение к противоположному полу, благодаря активному вниманию со стороны главного мужчины моей жизни? Я отвлеклась… Да, может показаться, что уже тогда я стала КС, ведь я совсем не вспоминала про главную женщину своей жизни, которая так непорядочно покинула наш дом. Я делала вид, что не вспоминала, а по ночам хныкала и мечтала о полноценной семье. Да, я не любила мать, но тем не менее дочерний инстинкт требовал ее присутствия в моей жизни. И в школе мне проходу не давали уроды – одноклассники. Их искренне смешило, что мы с папой живем вдвоем. Уж не знаю, каким образом просочилась в школу информация о том, что мама сбежала от нас с молодым любовником… В общем, я стала изгоем! Нет, меня не забивали камнями, и суд товарищеский не устраивали. Просто смотрели как-то… я не знаю… как на мышь серую: вроде миленькое существо, а все равно паразит!
Общалась я только с одной девочкой Фродей (это придуманное мною сокращение от полного имени Афродита). Недоумки-родители назвали ее в честь греческой богини, а потом взяли да и разбились в автокатастрофе, тем самым приговорив ее к изгнанию из общества. Видели бы вы эту богиню! Уж если в честь кого-то ее и можно было назвать, так разве что в честь сказочного персонажа с веселым именем Винни-Пух! Сильно она напоминала глупого медведя из мультфильма. Мне с ней было удобно.
В мои школьные годы одноклассники не воспринимали тех, кто на них не похож. Ублюдочная массовая философия! Ты просто обязан быть таким, как все: выходец из честной трудовой семьи, в которой родители либо разведены, либо папа умер от цирроза печени. Другие сценарии жизни не признавались. Так что наши с Афродитой грустные аномальные судьбы объединяли нас, и мы были нечто вроде подруг, мини-лагерь против всех. Первое время школьная подружка обижалась на придуманное мною сокращение имени. Ей казалось, что Фродя звучит как Федя. А потом ничего, привыкла. Я даже несколько раз дралась за нее, – уж сильно меня задевали обидные реплики в ее адрес, потому что каждый из класса стремился оскорбить малосимпатичную девушку с именем богини.
С пятерок я съехала на четверки. Папа не вмешивался в мою учебу, его устраивали средние оценки. Он так и говорил: «Хочешь быть посредственностью – будь! Только закончи школу!» И ради папы я тянула лямку образования на отметку четыре. Иногда, если были приступы знаний, я получала пятерки, а мой родитель отмечал их подарком или небольшой суммой денег. Время от времени я усилием воли готовилась тщательней к урокам и приносила домой товар – высшую оценку, обменивая его на хрустящие купюры. Но я не злоупотребляла денежно-пятерочным оборотом. Уже тогда моя философия гласила: «эН эС эС!» (В то время аббревиатуры были в моде.) Расшифровывался мой лозунг следующим образом: Нищая, Свободная, Счастливая! Это служило оправданием моего нежелания учиться, признаю…
А однажды моего папочку вызвали к директору, потому что я, посмотрев фильм «Чучело», побрилась наголо. Гладенькая блестящая голова вызвала возмущение общественности и нездоровый интерес. На меня приходили взглянуть из всех классов, как в старинные времена в цирках смотрели на женщин с бородой. Меня забавляло это внимание до тех пор, пока учителя всех дисциплин не сочли своим долгом провести со мной воспитательные беседы. Общество не понимало, как двенадцатилетняя девочка могла сама сбрить себе волосы! «Пагубное влияние телевиденья!» – громко заявляли одни. «Вот что делает с детьми отсутствие матери», – говорили другие и недовольно качали головой.
Я сидела возле кабинета директора на подоконнике и ждала папу. Что ему говорили в течение полутора часов, я так и не узнала. Он вышел очень грустный и посмотрел на меня безнадежным взглядом… Мне стало понятно: он сильно переживает. Но наказания не последовало. Папа купил мне несколько головных уборов (косынки, кепки, панамы) и строго-настрого распорядился, чтобы я блестела в школе не лысиной, а знаниями.
Глава 3
Возвращение блудной мамаши
С момента ухода Майи прошло два года, и вот однажды она вернулась. Но не ко мне. И не к папе. У нее закончились деньги, и юный ловелас, с которым мать бежала в ночи, бросил ее. Наговорил всяких гадостей напоследок и вышвырнул из своей жизни как ненужную вещь, как начавшую вонять половую тряпку, как… Долго можно перечислять ассоциации, которые возникают при данном факте… В такие моменты я глубоко дышу, чтобы не нервничать. Мой папа сказал, что это верный способ справиться с приступом агрессии. А еще нужно представить оранжевый цвет: он позитивный и помогает успокоиться.
Итак, мать моя, брошенная молодым и неразборчивым в половых связях любовником, вернулась в наш с папой дом… Она стояла в проеме двери гостиной такая чужая… такая порочная… и играла роль раскаявшейся женщины! Руки ее с облезлым маникюром тряслись, а глаза на бледном и скорбном лице воровато бегали. Как смешно она выглядела!
Гулящая женщина с весенним именем Майя мямлила себе под нос оправдания, будто маленькая девчушка, разбившая мамину любимую вазу:
– Сама не знаю, как так случилось, словно помутнение рассудка… Я смотрела на нее, и меня тошнило! Оттого тошнило, что весь этот концерт для папы был неправдоподобно надуманным! Мне хотелось заорать, словно известный деятель театрального искусства: «Не верю!» Но разве могла я себе это позволить? Я – девочка двенадцати лет…
Папа сидел молча. В ту минуту, когда жена его блудная появилась на пороге, он внешне прибавил лет пять возраста. Сидел как истукан. А я видела, что по коже у него мурашки, что внутри у него такая буря, которая смыла бы целый город. Но он сдерживался. Во имя чего?!
– Я была не права! Я совершила ошибку, – бесконечно повторяла мамаша, как заезженная пластинка.
Моя фантазия рисовала кровавые картины: публичную казнь любительницы прелюбодеяния. Наша развратная Майя пригвождена к позорному столбу, а вокруг беснующийся и плюющийся народ. Она молит нас с папой о пощаде, но мы непоколебимы… Он, конечно, усомнился бы в правильности решения сжечь порочную Майю на костре, но я убедила бы его, что только так мы можем спасти ее заблудшую душу!
Пока я мечтала, мать встала на колени, будто почувствовав жар костра, который поглощал ее в моих фантазиях. Папе были противны ее унижения – он даже отвернулся. Женщина, молящая о пощаде, делано всхлипывала, но только слез ее не было видно.
