К Наде в деревню Ольга собиралась давно. Казалось бы, не слишком далеко – ночь на поезде от Москвы. Но все откладывала. А теперь откладывать больше некуда.
Вот уж кто всех удивил, так это Надя, с которой они учились на одном курсе в институте. Взяла и вышла замуж за священника, родила пять дочерей. Теперь ее фамилия Храмова и живут они в селе Храмцово. Не бывает случайных совпадений, думала Ольга всякий раз, собираясь к ним.
А где ей положено жить в таком случае? При ее фамилии – Рудакова? Там, где добывают руду. Значит, и этот компас указывает на Север, Крайний. В Заполярье добывают руду. Все правильно.
Ольга улыбнулась, вышла в прихожую. Пора достать с антресолей пакет с вещами из химчистки. Каждый раз она везла что-то Надиным девочкам – свои вещи, которые надоели, вещи приятельниц, которые уже не видели себя в давно купленных свитерках и блузках. Вещь ведь не сама по себе хороша, а насколько ты в ней уютно себя чувствуешь.
Надя умела перекраивать, перекрашивать, перевязывать, учила этому девочек. Много вещей оставалось детям прихожан той церкви, в которой служил их отец.
Ольга встала на табуретку, дернула ручку шкафа. Губы разъехались в улыбке одновременно с дверцами – девчонки повиснут на ней, как всегда. А на этот раз они вообще имеют право задушить ее в объятиях. Потому что для двух старших у нее будет тако-ой подарок, от которого они не сразу... оправятся.
Она улыбнулась пришедшему на ум слову. Вот уж точно – оправятся. Зоя Григорьевна привезла из холодной Арктики две пары жарких унтов, расшитых бисером и лентами. Она тоже носила такие, и сейчас они есть. Но разве в московскую погоду, кислую, как перепревшая капуста, их наденешь?
Ольга вынула пакет из нутра антресолей, хлопнула подпружиненная дверца. Она вздрогнула – с таким же стуком закрылась металлическая входная дверь, выпустив Зою Григорьевну. Но все произнесенные ими слова, остались в голове.
Ей казалось, что день ото дня смысл этих слов становился значительнее, они как будто распухали, густели, становились похожи на ледоход на Енисее. Он начинался в конце мая, и все, кто мог, приезжали посмотреть. Даже из Норильска. Толкаясь, громоздясь друг на друга, с шуршанием и хрустом льдины рвались вперед. На двадцать метров поднималась вода в реке, а люди, потрясенные, молча смотрели...
Ольге казалось, что в эти дни тишина нависала над всем миром, потому что слышны были только звуки ледохода. Он поглощал гудки, крики, голоса. Он – над всеми и над всем миром...
Возвращайся. Вот главное, что предлагает Зоя Григорьевна.
Ольга опустила на пол пакет, спрыгнула с табуретки. Взгляд уперся в календарь на стене. Он тоже из Арктики и строг с ней – мало времени отпускал на размышления. Зоя Григорьевна вернется ровно через четырнадцать дней.
Значит, чтобы не дергаться, как осиновый лист на ветру, и не дрожать, как обычно этот лист делает даже без ветра, надо съездить туда, куда решила. Думать можно где угодно о чем угодно, если есть о чем.
Ольга раскрыла черную дорожную сумку, впихнула в нее пакет с вещами, а сверху уложила унты. Пришлось прижать вещи коленом, чтобы закрыть молнию. Ольга оглядела сумку и поморщилась. Ну вот, как всегда, не сняла старые наклейки – «досмотрено», «проверено». Эта сумка хорошо полетала по миру. Сдернула бумажные нашлепки. А вот красная ленточка на ручке останется – опознавательный знак. На ленте транспортера сразу видно – она, ее сумка.
– Молодой человек. – Никита услышал голос и обернулся.
В металлическом проеме ангара стоял мужчина. Пустое пространство над его головой заполняло солнце, оно подпалило его волосы, и они вспыхнули. «Как адское пламя», – подумал Никита, от нечего делать читавший растрепанный толковый словарь, который нашел среди бумаг своего предшественника.
Мужчина шагнул внутрь, сияние погасло, и теперь самым заметным в его облике стал живот. Большой, выпуклый. Он нес его к Никитиному столу с неожиданной легкостью.
– Прошу прощения, Никита Тимофеевич, за мою смелость. Уделите мне частицу вашего драгоценнейшего времени.
Никита поморщился. Это что – насмешка?
– Охотно, – ответил он. – Должен заметить, что наименее драгоценно в этом ангаре мое время. – Он разглядывал мужчину, надеясь услышать что-то еще.
– На этом свете все стоит ровно столько, сколько за него готовы заплатить, – говорил мужчина, снимая... живот.
Никита почувствовал неприязнь к посетителю. Ему показалось, что он улавливает странный запах. Его обоняние доставляло немало неприятностей. Никита с трудом свыкся с запахами ангара – коробки с зонтами прилетели, приплыли из стран Юго-Восточной Азии. От них исходил запах сырости, затхлости пароходных трюмов, приправленной острыми специями, плывшими по соседству с зонтами. Он улавливал едкость кислоты, навсегда засевшей в плохо выделанную кожу. Своей едкостью она наделила картон коробок с зонтами, ожидавшими вместе с ней отправки в душных морских терминалах.
Он привыкал долго, извел не один баллончик поглотителя запахов, зажигал курительные палочки. А когда приходил домой, раздевался догола едва не у порога, долго мылся под душем, потом кидал в стиральную машину то, в чем сидел на работе.
Мужчина вынул из-под куртки не живот, а рюкзак. Так – спереди – носят их иностранные туристы, напуганные рассказами о московских разбойниках, которые дергают молнию на бегу, чиркают ножичком на эскалаторе метро. Они готовы терпеть неудобства ради сохранности своего бесценного имущества.
– Я к вам, Никита Тимофеевич. Это ведь вы, верно? Сын академика Тимофея Никитича Дроздова?
– Да, это я, – ответил Никита. Он не отрывал глаз от рюкзака из синей синтетической ткани.
Мужчина оглядел Никиту.
– Похож, – сказал он. – Лицом, фактурой. Думаю, талантами тоже. Скажу прямо: ими-то я и рассчитываю воспользоваться.
Никита молча ждал.
– Я покажу вам одну вещицу. – Мужчина похлопал по круглой сфере рюкзака. – Не думайте, на дармовщинку не рассчитываю. Консультация стоит денег, скажите сколько. Я готов заплатить.
– Вы приехали сюда, – Никита указательным пальцем потыкал вниз, – ко мне? Не за зонтами?
До него наконец дошло, что этот человек хочет иного. Но он так привык, что он здесь не более чем функция, благодаря которой оптовики получали зонты для продажи. Иногда появлялись те, кто хотел купить в розницу, он продавал им тоже. Но все они приезжали не к нему лично, а в фирму «Милый дождик». Они понятия не имели, как его зовут, а уж как звали и кем был его отец – тем более.
– А к кому же? – изумился мужчина.
– Но... почему? – невольно вырвалось у Никиты.
– Я узнал, что вы больше не работаете в Музее народов Востока. Все знаю, – тараторил мужчина, – и даже не работаете и на него, – подчеркнул он последнее слово. – Но мне в данный момент нужна не бумажка с печатью, которая называется «экспертное заключение», а другое.
– Что же это? – Никита весь подобрался, словно ожидал услышать нечто, давно отправленное в дальний угол памяти. И это нечто он боялся растревожить. Вырвется – и куда его? Что с ним делать, как справиться? Больно...
– Я хочу знать точно, что за вещь, которая у меня вот тут, – похлопал мужчина по рюкзаку – красные хвостики молний заплясали, словно язычки пламени.
– Но я не эксперт... официальный, вы совершенно правы, – предупредил Никита.
– Мне не нужен официальный. Мне нужен знающий.
– Кто вам дал?.. – спросил Никита.
– Сам нашел. – Мужчина угадал вопрос.
– Но все это было так давно... Да, я работал в музее, потом сотрудничал с ним... – говорил Никита, испытывая странное чувство: этот рыжеватый толстячок явился к нему как знак. Чего-то... чего-то такого, что перевернет его жизнь. Но как? Развернет в обратную сторону?
– Все знаю, все понимаю, – говорил мужчина, ухватив пальцами собачку главной, самой длинной молнии. Нутро рюкзака распахнулось. – Вот. Объясните мне...
Никита молча смотрел на то, что лежало в рюкзаке. Мужчина смотрел на него. Лицо Никиты становилось мягче, щеки порозовели. Он потянулся к рюкзаку. Купоросно-синий цвет и синтетическая ткань никак не сочетались с тем, на что он смотрел.
– Вынимайте, Никита Тимофеевич, вынимайте, – подгонял хозяин вещи.
Никита положил руки на теплое дерево.
– Я хочу знать все, что вы знаете о ней, – заискивающим голосом проговорил мужчина. – Кстати, меня зовут Владилен Павлович.
– Владилен Павлович... – повторил Никита, не отрывая глаз от фигурки.
– Именно так. Фамилия моя Мазаев.
– Мазаев... – снова повторил Никита, не думая и не вникая.
– Да. Когда я стану старым дедом, буду спасать зайцев во время разлива. Стану дедушкой Мазаем. – Он усмехнулся. – Но детей у меня нет, значит, не будет и внуков. Стану рассказывать о спасении зверушек чужим. Вашим, например.
– Да-а... – пробормотал Никита, не отзываясь на шутку.
